Джонатан Уайли - Лабиринт Теней
     Jonathan Wylie. Shadow Maze (1992)
     
     www.anarkire21.narod.ru

     Посвящается Сью, с любовью
     «Думаю о тебе, моя малышка»
     
    В Лабиринте Теней...
     
     Сад был тут всегда. Еще до того, как первый человек вступил в эти пределы, пробуждение природы и ее увядание сменяли друг друга.
     Цветы распускались и умирали, листья появлялись на ветвях, потом желтели и облетали, плоды созревали и падали наземь, семена ложились в мягкую плодородную почву - и все повторялось вновь.
     Галана, последняя из Хранительниц, свято чтивших древние обычаи, ухаживала за этим садом уже столько лет, что многим казалось, будто она живет вечно и со временем сама стала неотъемлемой его частью. Но людям тоже отпущен свой срок. Галана состарилась и теперь уже не могла как прежде проворно сновать меж растений, заботясь о них, но бдительности и поразительной наблюдательности она не утратила. И вот самые прозорливые из богов, поняв, насколько ценен ее опыт, дали ей последнее задание.
     Целый год Галана только наблюдала, день за днем следя за течением мириад крошечных жизней в этом саду. Ничто не ускользало от ее взора, будь то даже ничтожная перемена в самом крошечном растении. Времена года отпечатывались в ее памяти во всех подробностях, предписанных природой.
     А потом она начала работать. Иссохшие от старости руки двигались проворно, пальцы были ловки, словно паучьи лапки, - и на картине постепенно вырисовывались все новые подробности. Не один год потребовался ей, чтобы выполнить задание, времена года сменяли друг друга, но рука ее ни разу не дрогнула. Даже когда зрение старой женщины утратило остроту, работа шла своим чередом - ведь у нее оставались обоняние, слух, да и язык ощущал вкус... Запахи, шелест листьев и вкус плодов сада, которыми подкрепляла она силы, позволяли ей различать легчайшие полутона не хуже, чем это делает ребенок в ясный солнечный полдень.
     Труд был почти завершен, но и тогда руки Галаны не замедлили движения. Время ее пришло, и она испытывала удовлетворение. Ведь это панно было историей ее жизни - или самой ее жизнью?..
     Вот и сделан последний стежок. Галана в последний раз благодарно вздохнула всей грудью и навеки простилась и с садом, и с этим миром...
     
    Пролог
     
     Все началось на закате. Когда встало солнце, все те, кто оставался в деревне, были мертвы. А вот им повезло...
     Четырьмя днями ранее мальчики отправились в путь, возвращались они уже мужчинами. Поодиночке выйдя из леса на дорогу, ведущую домой, к семьям и друзьям, - туда, где им предстояло вкусить сладость победы, - они приветливо улыбнулись друг другу, ощутив взаимное дружеское расположение. Хотя до родной деревни оставалось еще часа два пути, испытание их было завершено.
     Каждый нес трофей - добычу, достойную истинных мужчин, каковыми они теперь по праву считались. Варо, годом старше товарища, тащил за спиной котомку, из которой торчали страшные, причудливо изогнутые клыки дикого кабана. Бростек, разинув рот, уставился на это сокровище и восхищенно присвистнул. Как и все, кто вырос и жил в густых лесах и в горах, он прекрасно знал, что матерый кабан - самый злобный и коварный из хищников.
     Польщенный, Варо улыбнулся еще шире, и теплые карие глаза его заискрились.
     - Хочешь поглядеть?
     Бростек молча закивал. Тогда Варо сбросил с плеч лямки, развязал котомку и швырнул огромную кабанью голову прямо на влажную землю. Маленькие, налитые кровью глазки глядели с немым укором, чудовищная окровавленная пасть скалилась, обнажая страшные желтые клыки, а прямо из глотки зверя торчал обломок копья Варо.
     Бростек поежился. Никогда не доводилось ему видеть столь жуткого зверя, и он искренне надеялся, что и впредь не придется столкнуться с таким один на один.
     - Какой огромный! - протянул он, так и не придумав лучшей похвалы.
     - Знаю.
     Лицо Варо прямо-таки засияло от гордости. До сих пор - теперь он точно это знал - ни один из мальчиков не добыл ничего подобного его трофею во время первой самостоятельной охоты.
     - А у тебя-то какая красавица! - сказал он, указывая на роскошную шкуру серой волчицы, свисающую с плеч Бростека. Он мог позволить себе быть великодушным.
     Младший мальчик, немного поколебавшись, согласился:
     - Недурна. Мы честно бились с нею. Бростек, еще недавно невероятно гордый своей добычей, в этот момент вспоминал почему-то леденящий ужас, который ощущал, преследуя жертву, да еще яростное последнее сопротивление зверя. Победа далась мальчику нелегко - об этом красноречивее всяких слов свидетельствовала его в клочья порванная одежда, свежие глубокие царапины на руках, да еще кровь, пятнавшая густой серый мех поверженного хищника. Он бросил взгляд на оскаленную пасть, остекленевшие глаза - и вдруг его победа показалась ему не такой уж значительной...
     - Страшнее волка зверя нет, - сказал великодушный Варо. - А как тебе удалось отбить волчицу от стаи?
     - Да я ее и не отбивал, - признался Бростек. - Они сами ее бросили. - Так и не дождавшись реакции на свои слова, он добавил смущенно: - Думаю, мне крупно повезло.
     - Охотник - творец своей удачи, - ответил Варо старинной поговоркой. - Пошли домой! Умираю, есть хочу!
     - Я тоже, - ухмыльнулся Бростек.
     Мысль о возвращении в родную деревню грела его сильнее, чем неяркое осеннее солнышко. До чего же ему не терпелось снова оказаться дома! В свои четырнадцать лет, движимый мальчишеским бахвальством, он по собственной воле вызвался досрочно пройти испытание и только благодаря редкому упрямству и напористости сумел добиться разрешения деревенских старейшин. Варо, который был старше, сильнее и уже превосходил ростом многих взрослых мужчин, отпустили без всяких оговорок.
     Испытание за право зваться настоящим мужчиной было древним обычаем - традиция эта зародилась еще в те стародавние времена, когда на высокогорных пустошах появились первые поселения.
     По сути своей испытание было несложным. Юному охотнику всего-навсего надлежало в полном одиночестве прожить в лесу четыре дня, полностью полагаясь на свои навыки и инстинкты и используя лишь простейшее оружие по собственному выбору - в дополнение к традиционному охотничьему ножу. Вовсе не обязательно было убивать какого-то зверя, но за долгие годы у мальчиков стало делом чести приносить домой трофей, и теперь лишь немногие возвращались с пустыми руками.
     Испытания проходили либо весной, либо осенью - зимой их изрядно осложнила бы стужа, а летом справиться с заданием оказалось бы чересчур просто: слишком уж теплые стояли ночи. Однако каждому мальчику предоставлялось право самому выбирать время для испытания, а деревенским старейшинам оставалось лишь одобрить выбор. В этом году испытания вызвались пройти лишь Варо и Бростек, и естественно было, что эти двое возвращаются домой вместе, хотя прежде они и не были особенно дружны. Варо, сын одного из самых искусных охотников в деревне, человека, прославившегося своим опытом и умом не менее, нежели физической силой, унаследовал от отца все самое лучшее, в дополнение к собственной уверенности в себе и природному чувству юмора. Бростек же был сиротой - его еще ребенком бросил на попечение сельчан какой-то странник. Мальчика усыновила пожилая чета. Он нежно любил приемных родителей и был им во всем опорой, хотя они и не смогли, как ни старались, изгладить в его памяти отчаяния брошенного сироты. Даже теперь между двумя юношами еще существовало некое отчуждение, но сейчас они чувствовали себя почти что друзьями - по крайней мере до вечера.
     Когда Варо снова запихивал в котомку жуткую кабанью голову, в кустах у дороги послышалось шуршание. Обернувшись, юноши увидели маленького серого волчонка - высунув мордочку из кустов, он пристально глядел на них. От этого взгляда им сделалось не по себе. Какое-то время они стояли неподвижно, а потом Бростек выхватил меч и угрожающе им замахнулся.
     - Уходи! - крикнул он. - Убирайся прочь!
     Волчонок настороженно поглядел на юношу, но и не подумал бежать. Он не двинулся с места даже тогда, когда Бростек шагнул к нему.
     - Похоже, ты приобрел маленький довесочек к трофею, - с улыбкой заметил Варо.
     - В это время года у волков обычно детенышей не бывает, - сокрушенно сказал Бростек. - А ну, кыш! - закричал он, как и прежде не произведя на волчонка ни малейшего впечатления.
     - Видно, именно из-за него мать отбилась от стаи, - сказал Варо.
     - Я не стал бы ее убивать, если б знал, - попытался оправдаться Бростек.
     У охотников издревле существовал обычай щадить самок с детенышами - Бростек считал, что это правило относится и к волкам.
     - Но это же волк! - воскликнул Варо, не понимая терзаний приятеля. - Чем их меньше в округе, тем лучше. Убей его - и дело с концом!
     - Это не он, а она.
     - Чего-о?!
     - Это сучка, - потерянно пробормотал Бростек.
     - Ты и это разглядел? - расхохотался Варо.
     - Она поранилась, - принялся объяснять Бростек. - Я промыл рану, вот и все.
     - Что-что ты сделал?..
     Бростек залился краской и молчал. «Ну, убирайся же!» - беззвучно молил он щенка. Он уже знал, что не сможет заставить себя убить малыша. Однако перепоручить это Варо было бы пределом унижения.
     Волчонок неожиданно зевнул, продемонстрировав острые, словно иголочки, молодые зубки. Потом вопросительно взвизгнул. Варо снова рассмеялся.
     - Она на удивление мила, - отметил он.
     - Но это же волчица! - злобно огрызнулся Бростек. - И мне во что бы то ни стало надо от нее отделаться. Но она идет за мной как привязанная...
     - Она идет на запах материнской шкуры, - сказал старший юноша.
     - Это-то я знаю, - раздраженно ответил младший, мысленно казня себя за то, что сам не додумался до потрясающе очевидного факта.
     Юноши во все глаза глядели на пушистый меховой комочек, прекрасно зная, что трогательно это создание лишь с виду.
     - Когда волчица подрастет, то покажет нам, где раки зимуют, - сказал Варо. - Пора тебе решать, что с нею делать.
     Бростек предпринял последнюю отчаянную попытку отогнать щенка. Зверек насторожился, но не двинулся с места - и юноша сдался: слишком уж упорным было это бессмысленное сопротивление.
     - Пойдем, - сказал он приятелю. - Когда мы выйдем из лесу, она не угонится за нами, а уж в деревню ее и калачом не заманишь.
     Варо воздержался от комментариев, и они бок о бок направились к опушке. Ни один из них не оглядывался.
     - А как тебе удалось завалить кабана? - чуть погодя спросил Бростек, желая вернуть утраченное было ощущение разделенного триумфа.
     - Я так его разъярил, что он сам себя угробил, - ответил юный охотник и принялся в красках расписывать, как напал на след зверя, как постепенно довел его до белого каления, бросая в него камни и комья земли, как потом позволил ему атаковать - но лишь в том месте, где сам с легкостью сумел стремительно взобраться на дерево.
     Все это показалось Бростеку сущим безумием. Но Варо повторил свой маневр не один раз, прежде чем ослепленный яростью кабан, который по природе своей не отличается острым зрением, ринулся в последнюю атаку. На этот раз юноша не стал спасаться бегством - он обеими ногами уперся в землю, спрятав до времени тяжелое копье, и прислонился спиной к толстому стволу. Наконечник Варо нацелил так, что обезумевшее животное само налетело на копье и испустило дух, обливаясь кровью.
     - Он проткнул себя от пятачка до самого хвоста, - счастливо заключил Варо. - Его тут же можно было зажарить, как на вертеле.
     Слушая рассказ, Бростек одновременно и обмирал от страха, и восхищался приятелем. Он знал, что сам никогда бы не сумел такого сделать - ему явно недостало бы отваги и сноровки, ведь малейшая ошибка означала неминуемую смерть.
     - Я порядком помучился потом, отрезая ему башку, ведь у меня оставался только нож, - сказал Варо, вполне довольный произведенным эффектом. - Случись ты поблизости, непременно попросил бы у тебя меч.
     Бростек насупился, ища в словах приятеля скрытую насмешку, однако нимало в этом не преуспел.
     - Это просто потрясающе, - искренне сказал он. - Твой отец может гордиться тобой.
     - А твой - тобой, - откликнулся Варо. - Волк - это тоже не игрушка.
     Некоторое время Варо и Бростек шли молча, думая о том, как встретят их в деревне и как станут они похваляться перед младшими мальчишками. Утро стояло погожее, и настроение у юношей было прекрасное. Они все убыстряли шаг, гонимые радостным возбуждением, перебрасываясь незамысловатыми шуточками и радостно хохоча.
     Деревня еще даже не показалась, когда внезапно их настроение резко переменилось, хотя потом, по прошествии лет, они так и не смогли понять, каким образом тогда почуяли неладное. Возможно, их насторожила необычная тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы. Может быть, чуткие ноздри уловили легкий запах дыма. Или же просто шестым чувством ощутили они невыразимую словами перемену в самой атмосфере... Но, как бы там ни было, они, не сговариваясь, ускорили шаг, напрочь позабыв о своих драгоценных трофеях. Они почти бежали - и, когда выскочили на огромную поляну, сразу поняли, что худшие их опасения оправдались. Мальчики оцепенели, не в силах поверить тому, что видят их глаза...
     В это время дня в деревне обычно кипела работа - кто-то трудился в саду, кто-то чинил крышу, дети визжали и хохотали... Однако сейчас деревня казалась вымершей. Не было здесь ни единого живого существа - ни человека, ни зверя, ни птицы. Некоторые деревянные домишки превратились в груды пепла, кое-где в мертвом воздухе неподвижно висела пелена дыма. Но многие дома остались нетронутыми - казалось, их хозяева просто отлучились на время. И хотя Варо и Бростек сразу поняли, что это вовсе не так, они все никак не могли до конца осознать, какое страшное несчастье постигло их родную деревню.
     - Нет... - выдохнул Варо. - Только не здесь... Нет!
     В голосе его звучала боль, мольба - но все было напрасно.
     Бростек первым обрел способность двигаться. Сбросив с плеч котомку и отшвырнув волчью шкуру, он ринулся к родительскому дому, стоявшему почти в самом центре деревни. Крепкая деревянная дверь была сорвана с петель и отброшена далеко в сторону.
     - Мама! - отчаянно закричал он. - Па... Юноша ворвался в дом - и окаменел. Глаза его после яркого солнечного света не сразу привыкли к полумраку, но вот... Он опрометью кинулся прочь, словно задохнувшись, потом согнулся пополам в приступе неудержимой рвоты.
     Наконец тело его перестало содрогаться, и он силой заставил себя вновь войти в дом. Тотчас же юноша убедился, что зрение не подвело его. Разумеется, он, как и всякий горец, слышал подобные ужасные истории, но лишь теперь впервые столкнулся с делом рук людей-ножей из Бари.
     Его родители бок о бок лежали на столе, но теперь в них трудно было распознать людей. Кожа и сухожилия плотно обтянули иссохшие тела. В невидящих глазах застыло выражение нечеловеческого ужаса, меж белых словно мел губ виднелись оскаленные в страшной усмешке зубы... На их шеях и руках заметно было несколько тонких надрезов, но нигде ни капли крови. Да, вся кровь до последней капли исчезла, словно улетучилась куда-то...
     И нервы юноши не выдержали.
     - Нет! - закричал он. - Нет!!!
     Выхватив меч, Бростек изо всей силы рубанул по дверному косяку, утопив лезвие в дереве, потемневшем от времени. Потом рубанул снова, потом еще и еще раз... Он отчаянно кричал и бранился, словно вымещая на бездушном дереве злобу и ненависть к ускользнувшему врагу. Из его зеленых глаз градом катились слезы - слезы горя и ярости. Но ему требовалось хоть как-то избавиться от мук, душивших его. Он рубил и рубил ни в чем не повинное дерево, злобно рыча и изрыгая проклятия, и остановился, лишь совершенно обессилев. Тогда он отшвырнул меч, рухнул на колени и громко зарыдал.
     Некоторое время спустя за спиной у него послышались неторопливые шаги. Мальчик обернулся и увидел товарища. На красивом лице Варо ничего нельзя было прочесть.
     - Ты... видел? - спросил Бростек.
     Голос его дрожал от ужаса.
     Варо кивнул. Ни один мускул его лица не напрягся, во взгляде ничто не переменилось. Казалось, он глубоко ушел в себя, и тело его двигалось механически. Когда Варо заговорил, Бростек даже удивился.
     - Со всеми остальными случилось то же, - спокойно произнес юноша.
     - А с твоими... родителями?
     - Мать исчезла, - тем же монотонным голосом ответил Варо. - И сестры тоже. Отец мертв. По крайней мере, он умер, сражаясь. В ранах запеклась кровь.
     Меч в руках Бростека судорожно дернулся.
     - А родители твоего отца? - прошептал он. - Они тоже?..
     Дед и бабка Варо слыли одними из самых уважаемых деревенских старейшин.
     - Да.
     - И они... тоже вот так? - Бростек указал на двери своего дома.
     - Да.

     Бростек яростно выбранился и уронил голову на грудь. Нет, такого не должно было случиться! Сегодня им следовало веселиться и праздновать. А вместо этого...
     Лишь одно осталось незыблемым. Теперь волей-неволей придется стать мужчиной - выбора ему не оставили.
     - Вставай, - сказал Варо. - Надо сжечь трупы.
     До Бростека не сразу дошел смысл слов друга, но когда он понял, в чем дело, сейчас же вскочил на ноги. Он знал, что если тела жертв людей-ножей не предать огню незамедлительно, они станут быстро разлагаться и вызовут страшную эпидемию в округе.
     Юноши не покладая рук трудились до самого вечера. Сооружая колоссальный погребальный костер, они безжалостно разрушали не тронутые врагом строения, теперь все равно никому не нужные. Потом они сложили мертвецов - и тех, кто стал жертвами страшных людей-ножей, и тех, кто погиб в бою, пытаясь защитить свое жилище, - на груду досок и веток. На закате Варо и Бростек, не сговариваясь, бросили туда же и свои драгоценные трофеи. Страшная кабанья морда и оскаленная волчья пасть делали скорбное зрелище еще мрачнее. И вот юноши запалили дрова и отступили, глядя, как рвутся последние ниточки, связывавшие их с прошлой жизнью. Они не смыкали глаз всю ночь, и она казалась им бесконечной. Они следили, как в ночное небо взлетают снопы оранжевых искр, головы их кружились от запаха паленой плоти, а сердца щемило от беспокойства за односельчан, избежавших горькой участи тех, чьи тела пылали сейчас на погребальном костре. Те, кто не умер, сгинули без следа. Люди-ножи забирали с собой лишь молодых и сильных, и никого из их пленников, будь то мужчина, женщина или ребенок, никогда больше никто не видел...
     Наутро юноши собрали скудные пожитки - кое-что на память о безвозвратно ушедшем прошлом, да еще охотничьи принадлежности - и приготовились отправиться в путь. Но прежде Варо подвел товарища к самому большому из уцелевших домов и указал ему на знаки, которые, казалось, выжжены были на дверном косяке. Большая окружность очерчивала семь символов, ни один из которых ровным счетом ничего не говорил Бростеку. Один из семи знаков еще раз повторялся внизу, под самой окружностью. Это был перевернутый треугольник, вершина которого указывала вниз.
     - Запомни эти знаки, - сказал Варо товарищу.
     Они пристально вглядывались в символы - и вдруг по темным их контурам пробежали таинственные сине-зеленые искры и вскоре угасли. Бростек содрогнулся - он знал, что никогда уже не забудет этих колдовских знаков, ибо только они могли навести их на след врага и помочь совершить возмездие.
     Друзья молча покинули деревню и двинулись на запад, прочь от горного хребта, в самое сердце земли Левиндре. Ни один из них так и не оглянулся.
     А шагах в десяти позади юношей, слегка хромая, семенил волчонок - маленькая серая тень...
     
    Часть первая
    ТРЕВАЙН
     
    Глава 1
     
     Тень, лежащая на полу, беспокойно покосилась на людей - пол слегка колыхался. Она всегда испытывала некоторую неуверенность, находясь в этом странном доме, а в присутствии его еще более странной хозяйки прямо-таки нервничала. Волчица вообще лишь изредка понимала, что и зачем делают люди, ведь ее волчий мир был много проще, но здешняя хозяйка была для нее неразрешимой загадкой. Теперь Тень легко узнавала ее по запаху - от нее пахло женщиной, старыми книгами, а еще вокруг нее вечно витало облачко аромата невидимых цветов. Именно этот цветочный запах более всего смущал волчицу - но, похоже, людям он нравился.
     К тому же эта женщина говорила не закрывая рта. Даже хозяин Тени в сравнении с нею казался молчуном.
     - Но разве вы уже не достаточно сделали? - с волнением в голосе спросила Магара.
     Сейчас она, ловко орудуя ножницами, стригла Варо, пытаясь усмирить буйство его светлых кудрей.
     - Мы всего-навсего избавили этот мир от горстки мерзавцев, продавшихся людям-ножам, - вот и все чего мы добились, - ответил Бростек.
     Сидя в кресле, он с видимым наслаждением уплетал фруктовый пирог.
     - Впрочем, они с легкостью подыщут им замену. Нам нужны сами Семеро.
     - Но ведь вы уже четыре года... - начала девушка.
     - Почти пять, - поправил ее Бростек. Голос его прозвучал необычайно мрачно.
     - Да, почти пять лет без всякого успеха, ни от кого не заслужив и слова благодарности, боретесь неведомо с чем, - настаивала Магара. - Даже у тех крестьян, которым вы спасли жизни, оказалась короткая память. Вы честно заслужили отдых.
     - Нет, не заслужили.
     Бесстрастный голос Варо прозвучал впервые на протяжении этой долгой и совершенно бесплодной дискуссии. Это смутило Магару.
     - Не разговаривай, если не хочешь остаться без уха! - одернула девушка Варо и тотчас же улыбнулась, осознав комизм происходящего. Она командует Варо!
     Даже когда он сидел, а она стояла, головы их были почти вровень - ну, а встав, он возвышался над нею, словно скала. Впрочем, ее приказной тон, похоже, ничуть его не покоробил.
     «Если бы только он не был все время таким равнодушно вежливым, - подумала она. - Хоть разок увидеть бы Варо злым, довольным или грустным! Ну хоть каким-нибудь! Тогда я, быть может, раскусила бы его».
     Магара по праву гордилась своей проницательностью. Многие приходили за советом к Девушке с Журавлем или наведывались просто так, посудачить о жизни. И только Варо оставался для нее закрытой книгой. Она видела, что он хорош собой, прекрасно сложен - но и только. Это было все, что он позволял подметить постороннему глазу.
     «Вот Бростек - другое дело...»
     Она скосила глаза на неразлучного спутника Варо и улыбнулась. Он все еще запихивал в рот куски пирога, беззастенчиво при этом чавкая. Похоже, у него и крошки во рту не было по крайней мере неделю.
     - Продолжай в том же духе, голубчик, - вскоре растолстеешь, как я, - поддразнила она молодого человека.
     Бростек ухмыльнулся, не переставая жевать и глотать. Они и прежде частенько перешучивались.
     - Ты вовсе не толстая, - возразил он.
     - Но я уже не могу влезть в половину старых платьев!
     - Должно быть, они просто сели от здешней сырости, - теперь уже серьезно предположил Бростек.
     - Ты просто меня успокаиваешь...
     - Ты мала ростом, - столь же серьезно продолжал путешественник, - но изумительно сложена.
     - Да, я коротышка, - согласилась девушка, про себя подумав, что даже Бростек, молодой человек среднего роста, выше ее на целую голову.
     - К тому же ты лучше всех в кратере печешь фруктовые пироги.
     - Увы, и это всем известно, - вздохнула Магара.
     - Но это далеко не полный перечень твоих достоинств, - гнул свое Бростек. - Волосы твои цвета летней кукурузы, глаза синие, словно летние небеса... - Магара расхохоталась - она вынуждена была даже прервать свою работу, а молодой человек продолжал: - Ты прочла больше книг, чем иной ученый, и знаешь столько всего, что мне за тобою не угнаться, проживи я даже сто лет. Дети и звери любят тебя. Ты непревзойденный парикмахер, белошвейка и повариха.
     - Брось болтать, - с улыбкой приказала девушка.
     - Нет, я еще не добрался до главного. Ты бесценный собутыльник - ведь, благодаря неким таинственным процессам в твоем организме, отсутствующим у нас, простых смертных, ты никогда не перебираешь, а потому наутро можешь связно рассказать нам обо всем, что мы творили накануне вечером. Словом, ты само совершенство.
     Наступила тишина.
     - Как, ты уже все сказал?
     В голосе Магары звучало нескрываемое разочарование. Она потупилась.
     - Я раскрыл пред тобою свое сердце, - ответил Бростек, разводя руками. - Большее не в моей власти.
     - Ты моя радость! - засмеялась она. - Никто, кроме тебя, даже не пытается меня потешить....
     Бростек отодвинул тарелку и, соскользнув с кресла, опустился перед девушкой на одно колено, прижимая руки к сердцу. Он состроил гримасу глубокой обиды, а в глубине его зеленых глаз мерцали искорки веселья.
     - Пусть Талисман пронзит сердце мое своим острым клювом, если я хотя бы словом солгал! - провозгласил он торжественно.
     - Я влюбилась бы в тебя, не будь ты таким безобразным, - ласково сказала Магара.
     - О, жестокая судьба! - воскликнул Бростек. - Мое уродство хулит своими устами сама красота! Да скроет отныне лицо мое маска, дабы никто более никогда не узрел безобразных моих черт!
     Он снова плюхнулся в кресло и скорчился там, изображая полнейшее отчаяние, но вскоре широко ухмыльнулся.
     - Ну разве не заслужил я еще кусочек пирога? - с надеждой спросил он.
     - Нет, - с улыбкой ответила Магара. - Пойди-ка и принеси мне водички - хочу побрить твоего верзилу друга.
     На всем протяжении этого словесного поединка Варо сидел молча и не шевелясь. Бростек покорно отправился за водой. Тень, подняв голову, поглядела ему вслед. Магара тоже.
     «На самом деле он и не безобразен вовсе, - подумала девушка, - но...»
     Взятые по отдельности, черты лица Бростека были правильны, но вместе они производили странное впечатление. Лицо его вовсе не было уродливо - нет, скорее невыразительно и несколько проcтовато. Так могла бы выглядеть статуя, которую по частям высек из камня гениальный ваятель, а собирал в единое целое бездарный подмастерье. Увы, как бы Магара ни симпатизировала ему, она никогда не отрицала, что он, на ее взгляд, внешне непривлекателен.
     Взяв у него ведро с водой, она усилием воли отогнала эти мысли и пошла за мыльными кристаллами, которые ее друг, алхимик Иро, создал однажды по ошибке. Взбив пену, девушка принялась намыливать светлую бородку Варо. Его темно-карие глаза, которым полагалось бы излучать тепло и дружелюбие и которые так красиво контрастировали со светлыми кудрями, глядели на девушку холодно и бесстрастно. Словно кусочки неведомого металла, они казались почти бесцветными... С лица Варо вообще никогда не сходило это бесстрастное выражение. Он наблюдал за происходящим вокруг - и все. Говорил он мало и никогда ни слова не произносил без нужды.
     «Что находят друг в друге эти парни - ведь они такие разные?» - уже в который раз подумала девушка.
     Эти двое были не разлей вода - их связывали узы прочнее кровных: ведь пять лет тому назад они в одночасье лишились и родителей, и крова. Тогда же закончилось и их детство. Магара зналась с ними вот уже три года, и теперь именно в ее дом возвращались они из дальних своих странствий. Она лучше, чем кто-либо другой, знала об их неустанных, но, в сущности, бесплодных попытках отомстить...
     Магара закончила бритье - теперь, когда от светлой растительности не осталось и следа, гармоничность черт Варо стала еще явственнее. До чего хорош! Широкие плечи, мускулистый торс, тонкая талия... Сейчас он был по пояс обнажен - для того лишь, чтобы за шиворот рубашки не попадали клочья волос.
     «Если кого-то и можно назвать красавцем, - подумала девушка, - так это Варо». Но Магара прекрасно знала, что не ее одну волнуют эти ледяные глаза...
     - Готово, - объявила она, сунув Варо полотенце.
     Он вытер лицо и поднялся, не подумав даже стряхнуть с плеч светлые прядки.
     - А теперь ты, - повернулась Магара к Бростеку. - Но сперва смой сливки со щек!
     Бростек послушно выбрался из кресла и улегся на пол.
     - А ну-ка, умой меня, моя девочка!
     Тень незамедлительно подбежала к хозяину и принялась слизывать сливки с его усов. Это было комичное зрелище, но Магара всякий раз содрогалась, видя устрашающие волчьи клыки в столь опасной близости от обнаженной шеи приятеля. Она знала, что Тень предана Бростеку и ведет себя очень ласково, словно любящая и хорошо выдрессированная собака. Волчица даже носила ошейник, который хозяин надел на ее шею в знак приобщения к цивилизации, но в глубине ее глаз то и дело загорался диковатый огонек, и тогда казалось, будто она вот-вот устремится на поиски некогда потерянной стаи, чтобы скитаться с собратьями по заснеженным горам, оглашая окрестности леденящим душу воем. Тень явно была ручной, однако от одного ее вида многие тотчас начинали нервничать.
     Волчица завершила свою неурочную трапезу. Бростек поднялся с пола, сбросил рубашку и занял место Варо на стуле. Когда мужчины ходили по полу, домик слегка покачивался.
     - Спасибо, - бесстрастно произнес Варо.
     - Я всегда в вашем распоряжении, добрый господин, - присев в реверансе, ответствовала Магара в тщетной надежде вызвать на этом ледяном лице хотя бы подобие улыбки.
     Но рослый мужчина лишь вежливо кивнул в ответ, а потом повернулся к ней спиной и вышел за дверь. Там он остановился, облокотясь на перила сходней. Летнее солнце освещало его внушительную фигуру, делая ее похожей на бронзовую статую.
     Туалет Бростека Магара начала с того, что попыталась пальцами расчесать его спутанные черные космы.
     - Ой! Осторожнее, пожалуйста, - запротестовал тот. - В этой чаще пасется весьма ценная живность!
     - Может, мне ее оттуда просто выкурить? - задумчиво проговорила Магара. - Подпалить эти дебри будет куда проще, чем чесать их да стричь...
     - Знаешь, пойду-ка я лучше искупаюсь, - поспешно сказал Бростек, пытаясь подняться.
     - Ничего, шрамы быстро заживают. - Девушка властно вернула его на место. - А теперь сиди смирно! Иначе у тебя и впрямь станет одним ухом меньше.
     Она защелкала ножницами, и на пол посыпались черные завитки. Варо тем временем молча и неподвижно стоял у перил.
     - Неужели он никогда не остановится? - прошептала Магара себе под нос.
     - Нет, - тихо ответил Бростек неожиданно серьезно. - Ни он, ни я...
     
    Глава 2
     
     Известия о зверствах людей-ножей начали появляться лет десять тому назад. Первыми их жертвами стали одинокие путники да пастухи - к тому моменту, когда находили их трупы, они уже превращались в смертоносную гниющую жижу, и признать в них человеческое тело было едва возможно. Налетчики постепенно смелели, атакуя поначалу отдаленные фермы и охотничьи хижины, а потом и целые деревни. Где бы ни появлялись таинственные разбойники, повсюду они оставляли после себя странные знаки, выжженные на стенах опустошенных жилищ, а порой и на коже обескровленных жертв.
     В горных селениях постепенно начиналась паника. Хотя многие и покидали насиженные земли, уходя на равнины запада, большинство оставалось дома, не в силах нарушить привычный жизненный уклад. Бытовало мнение, что злобные кровопийцы родом из соседней страны Бари, но доказательств тому не было. Слишком мало живых свидетелей оставалось после набегов людей-ножей - те же, кто чудом уцелел и не был пленен, зачастую погибали во время страшных эпидемий, неизбежно следующих за разорениями. Деревни потом долгие месяцы оставались пустынными. Зная о таинственных злодеях ничтожно мало, многие деревенские жители всерьез полагали, будто люди-ножи - это мифические существа, выдуманные для того, чтобы пугать детишек, пребывая в уверенности, что уж с ними-то никогда не случится ничего подобного, покуда не становилось уже слишком поздно...
     Связи между соседствующими Левиндре и Бари были налажены из рук вон плохо. Страны разделял высоченный горный хребет - один из тех, что, словно гигантские колесные спицы, расходились во все стороны из самого сердца континента, представлявшего собой огромную, закованную льдом пустыню. Гигантские горные пики, вздымающиеся в небо, вечно занавешивал облачный покров, и даже горные хребты, естественные границы между странами, были столь устрашающими, что пересечь их отваживались лишь самые смелые или безрассудные путешественники. Но теперь по горным перевалам вообще никто не ходил - жуткие слухи и страх делали свое дело. Кое-кто утверждал, будто семеро людей-ножей, известные лишь по символам, начертанным на их страшной печати, - это злые волшебники, которым удалось подчинить себе до времени дремавшие темные силы, другие величали их вампирами, пьющими кровь своих жертв. Третьи верили, что они - жрецы некоего воинственного культа, почитающие мерзких безымянных божеств. Расходились мнения и о судьбах их пленников: то ли их обращают в рабство, то ли приносят в жертву, то ли используют в неких таинственных экспериментах. Но достоверных сведений не было - ведь никто никогда не возвращался, чтобы поведать правду...
     Находились такие, кто утверждал, будто видел Семерых за работой, но им мало кто верил, ведь от леденящего душу зрелища рассудок несчастных мутился, посему свидетельства их были отрывочны, а зачастую и противоречивы. Однако, невзирая на все это, за долгие годы оформились кое-какие общепринятые взгляды на эту напасть. Считалось, что люди-ножи работают поодиночке, ставя на месте преступления «роспись» в виде одиночного символа под круговой печатью. Каждого из Семерых сопровождал большой отряд воинов. Были ли эти люди добровольцами, соблазнили ли их люди-ножи обещаниями вечной жизни или иными посулами, а может, подчинили себе при помощи ворожбы - об этом не стихали споры.
     Варо и Бростек сколотили отряд из верных людей - это были чудом уцелевшие, вроде них самих, или просто искатели приключений. Им не раз приходилось сталкиваться с воинами таинственного противника. Ничем особенным они не отличались, кроме одного, - никогда не сдавались в плен, предпочитая сражаться до последней капли крови. Ну а если кого-то из них и удавалось скрутить, сердце его попросту переставало биться без видимой причины. Варо предполагал, что в теле у них действовал некий неведомый яд, но остальные приписывали причины происходящего исключительно колдовским чарам. Но какова бы ни была причина, им ни разу не удалось заполучить пленника, что несказанно их раздражало.
     Имелась для досады и иная причина, куда более весомая. Невзирая на некоторые успехи, ни Варо, ни Бростеку еще не удалось даже увидеть кого-либо из Семерых, не говоря уже о том, чтобы захватить в плен или умертвить. Каким образом перемещались люди-ножи и почему предпочитали бросить на произвол судьбы своих воинов, оставалось тайной за семью печатями.
     И все-таки как ни были ничтожны их успехи, добровольным стражам нагорий удалось все же умерить пыл врага и даже спасти, пусть на время, несколько деревень от набегов. Если нападение оказывалось неудачным, люди-ножи в течение долгих месяцев не возвращались туда, где им был дан отпор, а порой оставляли деревню в покое на годы. Но территория, где время от времени свирепствовали люди-ножи, была слишком велика, и с горсткой соратников Варо все равно не смог бы уберечь весь народ. Им с Бростеком приходилось полагаться на следопытов и разведчиков, верить которым порой надо было с оглядкой. Но чаще всего они руководствовались собственным охотничьим инстинктом.
     Несколько лет тому назад, когда добровольческий отряд только что сформировался и лишь начинал осознавать грандиозность своей задачи, они попытались заручиться помощью и поддержкой землевладельцев - людей влиятельных, чей союз, именуемый Картелем, правил в Левиндре. Но им так и не удалось убедить членов Картеля в том, что стране грозит реальная опасность. Они не видели прямой выгоды финансировать экспедиции в отдаленные и малонаселенные районы страны, предпринимаемые, как им представлялось, лишь на основании пустых слухов. Даже мысли не допускали, что «малозначительные стычки» в горных районах могут стать причиной войны с Бари - а это было единственным, что могло заставить лордов действовать, ибо ни один мало-мальски здравомыслящий стратег даже не подумал бы переправить армию через труднопроходимый горный хребет.
     Хотя Варо и Бростек вынуждены были признать правоту лордов касательно этого вопроса, они знали также, что война - отнюдь не единственная опасность, грозящая их земле. Их враг куда более опасен и коварен. И если Варо воспринял решение Картеля с обычной своей невозмутимостью, то Бростек бушевал, кляня на чем свет стоит «толстобрюхих свиней, пребывающих в праздности и довольстве». Другу пришлось силой увести строптивца, покуда его крутой нрав не сослужил ему дурной службы.
     Лишь горцы да жители отдаленных деревень были искренне благодарны Варо и его людям, но, как справедливо отметила Магара, длилось это недолго - слишком много забот у них было...
     
     Картель правил Левиндре не всегда. В течение долгих веков, с тех самых пор, как люди впервые пришли на континент, правление осуществлял Совет лордов, объединяющий тех, кого народ почитал волшебниками. Лорды эти вовсе не были людьми благородного происхождения - пионеры этих мест начисто отвергали подобные понятия, - но обладали особыми дарованиями, были духовными вождями народа. Они подчинили себе магические силы этой земли и поставили их на службу людям. Их могущество некогда почиталось безмерным, теперь же сохранились лишь воспоминания о нем на страницах старинных книг.
     Первые лорды-землевладельцы, подобно всем прочим, благоговейно почитали Совет лордов и заботились о том, чтобы магов не волновали заботы о хлебе насущном, предоставив им заниматься единственно волшебством. С течением времени, однако, фигуры этих магов делались все менее значительными для нужд земли Левиндре. И немудрено - ведь за долгий период благоденствия и спокойствия надобность в их мудром руководстве постепенно отпадала. Власть прибрали к рукам землевладельцы с тугой мошной.
     Сами же волшебники нежились в довольстве и праздности, неуклонно утрачивая магические силы, и не удивительно, что с верой народа в их могущество происходило то же. Упадок их стал неизбежным, и вот уже не одно десятилетие Совет лордов никто, кроме немногих наиболее суеверных, в грош не ставил. Оставшиеся маги, и без того крайне малочисленные, теперь скитались, будучи по существу чуть ли не бродягами, и показывали на ярмарках фокусы простакам, которых это еще развлекало. Другие же удалились от мира и жили отшельниками там, где все еще сильна была магия, - никто не знал наверняка, где именно, ибо места эти, прежде чтимые и святые, теперь были позабыты и заброшены.
     И Картель, бывший некогда лишь второй по значению ветвью власти, стал единолично править в Левиндре. Членам Картеля плевать было на проблемы отдаленных районов, не приносящих дохода казне...
     - Скоро снова начнется, - коротко объявил Варо. - Я это чувствую.
     Трое приятелей сидели на деревянных сходнях домика Магары, болтая ногами в холодной воде озера.
     - Но уже много месяцев тихо, - возразила хозяйка.
     - Так всегда бывает, - ответил Бростек, приглаживая аккуратно подстриженную шевелюру. - Долгое затишье, а затем сразу несколько нападений подряд. Нам остается сущий пустячок - определить, когда и где именно это случится!
     Бростека, как и Варо, в последнее время одолевали дурные предчувствия. Оба они уже научились доверять своему чутью.
     - Но вы же на ногах еле стоите! Вы же около шести недель кряду не слезали с седел! - протестовала Магара. - Ну рассудите здраво, как вам удастся в таком состоянии предпринять еще один поход? Вы же просто свалитесь с коней!
     - Точно, - согласился Бростек. - Но попробовать надо...
     - Нам нужна помощь, - бесстрастно произнес Варо.
     - Думаешь, стоит еще разок попытать счастья в Мэнтри? - задумчиво спросил его друг.
     Так назывался родовой замок Буллена, одного из наиболее влиятельных баронов - именно в Мэнтри чаще всего проходили заседания членов Картеля.
     Варо молча глядел на водную гладь. Бростек скосил глаза на Магару.
     - Нет! - поспешно ответила девушка. - Я не могу!
     Бростек рассмеялся.
     - Иногда я в толк не возьму, зачем вообще мне нужен язык? По-моему, ты читаешь мои мысли быстрее, чем сам я успеваю сообразить, о чем думаю!
     - Да ты прозрачен, словно стеклышко, - ответила она с улыбкой и прибавила про себя: «Не то что Варо».
     - Но почему ты не хочешь нам помочь? - спросил он. - Стоит ведь еще разок попробовать - разве ты так не считаешь?
     - Все равно бесполезно.
     - Но ты не можешь этого знать наверняка.
     - А вот, представь себе, я знаю! Я слишком давно покинула родной дом. Отец теперь и глядеть на меня не захочет!
     Бростек пожал плечами.
     - По крайней мере, у тебя все-таки есть отец, - пробормотал он.
     - Это нечестно! - взорвалась Магара. Глаза ее злобно сверкнули, потом затуманились - и вот она уже готова расплакаться.
     - Прости, - тихо сказал Бростек.
     В наступившей тишине вдруг послышалось хлопанье мощных крыльев. Ручной журавль Магары по имени Талисман - она назвала его так, потому что это было первое живое существо, встретившееся ей в кратере, - летел над самой водой и через мгновение неуклюже приземлился на деревянный помост в нескольких шагах от людей. Тень, лежащая на досках подле хозяина, приподняла голову и придирчиво оглядела птицу. Волчица и журавль обменялись долгими пренебрежительными взглядами, а затем сделали вид, будто перестали друг для друга существовать. Талисман, поджав одну ногу, притворился мирно спящим, а морда Тени вновь пристроилась между лап.
     - Вскоре мы понадобимся в горах, - заявил Варо с таким видом, словно только что пришел к этому выводу. - Отправляемся через день-два.
     Похоже было, что он начисто отверг мысль о визите в Мэнтри.
     Магара собралась было возразить, но в конце концов рассудила, что ей не остается ничего иного, как смириться. Легче было переспорить камень или дерево, чем Варо.
     Солнце уже скрылось за гребнем кратера - и город, как обычно, окутали ранние сумерки. Но восточная стена кратера все еще была ярко освещена. Этот час Магара особенно любила - за буйство красок, за покой и тишину. Но нынче ей было не по себе.
     - А сперва я хочу всласть повеселиться, - ухмыльнулся Бростек, явно не разделявший ее настроений. - И начать намерен нынче же вечером. Надеюсь, Ньюберри примет нас с распростертыми объятиями.
     - Как всегда, - заверила его Магара. Личико ее слегка прояснилось.
     - Нынче вечером в глазах у нас будут сиять звезды небесные, - со смехом провозгласил Бростек.
     Он частенько произносил эти слова, но никто, включая его самого, не знал, что они означают. Однако сейчас явно подразумевалось, что вечером будет вдоволь смеха, музыки и хмеля и что многие окажутся втянуты в водоворот веселья, которое продлится до самого утра.
     Город Тревайн, располагавшийся в кратере, как нельзя более подходил для подобных увеселений.
     
    Глава 3
     
     Местная легенда гласила, будто город Тревайн назван в честь первого человека, спустившегося в этот кратер. На самом деле тут явно вкралась историческая неточность, поскольку известно было, что он обнаружил на дне кратера кости - и звериные, и человеческие. Зато легко верилось в то, что именно Тревайн оказался первым, кому удалось благополучно выбраться из кратера.
     Его давнее путешествие, несомненно, было полно опасностей, подобно прочим экспедициям, состоявшимся прежде, чем скалолазы довели свое искусство до совершенства. Отвесные скалы, формирующие стены кратера, возвышались надо дном по меньшей мере на сто пятьдесят метров. Никто не знал причин, некогда побудивших Тревайна предпринять это безумное путешествие, однако именно его подвиг стал первым звеном в цепочке событий, вследствие которых появился процветающий город, носящий его имя. Большинство здешних жителей ничуть не сомневались, что Тревайн пришел бы в восторг от города, и частенько поднимали кубки в его память. Граждане Тревайна гордились своей исключительностью - они почитали себя особенными, необыкновенными, живя в маленьком мирке, гигантскими скалами отрезанном от презренного и бренного мира, и искренне полагали, что первооткрыватель кратера был из того же теста.
     Первое, что поражало гостей здешних мест, - это цвет скал, приглушенно-оранжевый, даже красноватый, немного напоминающий ржавчину. В скальных породах скрывалось величайшее множество минералов, и рудокопы Тревайна время от времени снимали кое-где верхние слои. Тогда свету являлся истинный цвет здешней породы - от темно-синего до угольно-черного. В течение нескольких дней открытое место резко контрастировало по цвету с окружающими скалами, но постепенно под воздействием воздуха и влаги порода вновь приобретала цвет ржавчины, а через четыре-пять недель места разработок уже нельзя было заметить.
     Поскольку большую часть дна кратера занимало огромное озеро, земля тут всегда была в цене. Примерно на четырех пятых всего периметра кратера скалы круто уходили в воду. Лишь в западной его части наличествовала неширокая полоска суши. Самое основание скал окаймляли булыжники и галька, а чуть ниже располагалась полоса твердой земли, на которой частично располагался город Тревайн. Здешнюю каменистую землю, покрытую тонким слоем плодородной почвы, за долгие десятилетия прилежного землепашества возделали, и теперь она, пусть и не слишком щедро, но обеспечивала горожан своими плодами. Ценя пахотные земли, большинство старых домов поставили на каменистом берегу озера, но строительство зданий и на прибрежной земле было прекращено еще задолго до прибытия в город Магары. Большинство жилых домов и некоторые общественные учреждения располагались на сваях, вбитых в дно озера, а прочие сооружения в буквальном смысле плавали в воде. Помосты, на которых они стояли, между собой были соединены деревянными сходнями, снабженными ступеньками и перилами. Маленький домик Магары, выстроенный совсем недавно, притулился в самом конце длинного причала, далеко выдававшегося в озеро в южной оконечности города. Когда она только поселилась в Тревайне, несколько ночей кряду пролежала без сна, покуда не привыкла к мерному покачиванию своего жилища. Новые соседи тотчас же «обрадовали» девушку, сообщив ей, что под полом у нее темные воды глубиной от пятнадцати до тридцати метров. Со временем она к этому привыкла и теперь воспринимала как нечто само собой разумеющееся.
     Озеро и в самом деле было невероятно глубоким, особенно в самом центре, впрочем, горожане никогда не задавались целью тщательно промерить здешние глубины. Уровень воды всегда оставался неизменным - ни приливы, ни дожди на него не влияли. Слабое волнение вызывали лишь легкие ветры, гуляющие в кратере. Но случались дни, когда ветра вообще не было, и воды озера делались гладкими, словно стекло. В городе такие дни звали «зеркальными», и по давней традиции ни лодки, ни пловцы не тревожили водной глади, а небо и скалы отражались в воде, словно в огромном зеркале. На такую картину нельзя было долго глядеть, не ощутив головокружения и дурноты, - таков был удел всех, кроме разве что самых волевых и сильных.
     Однако невзирая на невозмутимость здешних вод, они никогда не застаивались, всегда оставаясь чистыми и прозрачными. В солнечные дни кое-где даже видно было дно. Ныряльщики обнаружили подводные течения; возник даже ряд теорий, предполагающих существование неких подземных рек, питающих озеро, истоки которых скрыты в самых недосягаемых его глубинах. Иные же утверждали, будто горные породы, формирующие дно, якобы содержат некий очищающий элемент, благодаря которому вода всегда остается кристально чистой. Были и такие, кто считал, что причиной тому обитающие в озере рыбы, - кстати, водились тут и вполне обычные породы, и причудливые, невиданные существа, время от времени всплывающие из темных глубин. Но никто пока не выдвинул удобоваримой теории относительно того, как именно появилась тут рыба. Однако существования ее отрицать было нельзя, ибо именно рыба составляла неотъемлемую часть рациона горожан, хотя ежегодный улов строжайшим образом контролировали местные власти.
     Как бы ни разнились теории, объясняющие удивительную чистоту воды в озере, горожане дружно сходились в одном: для города чистота эта жизненно важна, поэтому все отходы, не подлежащие переработке, помещали в специально вырытые шахты, расположенные как можно дальше от воды. Горожане дежурили по расписанию, обслуживая эти шахты, и, хотя дело было не из приятных, любой гражданин почитал его за честь, ибо считали невысокой подобную цену за право жить в таком удивительном городе.
     Большинство необходимых для жизни товаров - например, строевой лес и продукты питания - поставлялись сверху. В прошлом многие торговцы пытались нажиться, воспользовавшись ситуацией, но граждане Тревайна ясно дали им понять, что не допустят беззастенчивой обираловки. Они платили хорошую цену за все, что им поставляли, но требовали взамен честности, ревностно следя, чтобы скалы, отделявшие их от «большого мира», не были использованы в качестве предлога для сбывания им залежалого и подпорченного товара. Купцы вскоре вполне осознали возможную выгоду, и самые честные из них теперь процветали. А вверху, вдоль внешнего края кратера, располагались многочисленные поселения, главным промыслом жителей которых была именно торговля.
     Честолюбивые мечтатели и фантазеры, как снизу, так и сверху, предлагали грандиозные проекты, которые существенно облегчили бы доступ в кратер - но, к величайшему облегчению жителей Тревайна, ни один из них не был реализован. Планы эти отличались степенью безумия их создателей - предлагалось, например, прорыть пологий туннель, вход в который располагался бы в полулиге от края кратера, или прорубить винтовую дорогу в скалах... Но все эти экстравагантные предложения были благополучно похоронены, и жители Тревайна всецело полагались на куда более земные, но и более практичные методы.
     Вверх по отвесным скалам вело множество дорог, но предпочтение отдавалось самым легким из них, где задействованы были сложнейшие системы канатов, лебедок и подвесных платформ, а специально вырубленные отверстия для рук и ног давали возможность подниматься и спускаться одиночкам. Тех, кто посвятил свою жизнь надзору за всей этой системой и постоянному усовершенствованию методов передвижения по скалам, именовали «скалолазами» - вполне понятно, что именно они и являлись одними из самых уважаемых граждан города. Единственное, чего не было в кратере, - это лошадей и вообще какого-либо крупного скота, но скалолазы по праву гордились тем, что всего остального тут в избытке.
     Переселенцы, впервые спускающиеся в Тревайн по отвесным стенам, обмирали от страха, невзирая на всяческие меры безопасности и опытность проводников. Впрочем, даже у видавших виды горожан захватывало дух, когда они глядели на скалолазов, словно проворные пауки, снующих по гладким скалам. Случалось тут всякое - и несчастные случаи, и трагедии, но, принимая во внимание количество людей и товаров, ежедневно совершающих путь вверх и вниз, эту статистику считали не такой уж устрашающей.
     Сами скалолазы были людьми уравновешенными, даже флегматичными - они искренне наслаждались своим почетным и опасным призванием, а заодно и благоговением, которое вселяло оно в людские души. Они работали в поте лица, но, спустившись вниз с жутких скал, умели и всласть развлечься. Среди тревайнских легенд хватало историй, посвященных скалолазам. Бытовало мнение, что сам легендарный Тревайн был одним из них. Но в легендах немало было и других, пожалуй, не менее ярких персонажей, память о которых свято хранили названия проложенных ими скальных троп - как, например, Решетка Крейвена или Безумие Рейкспилла. Похвальбу скалолазов горожане воспринимали весьма благодушно, ибо именно благодаря представителям этого бесстрашного племени возможна была столь оживленная торговля с большим миром. На первый взгляд казалось странным, как удалось этому городу не просто выжить, но и стать столь процветающим. Этим Тревайн обязан был многим обстоятельствам, но прежде всего неразгаданной тайне, кроющейся в далеком прошлом.
     То, что кратер образовался за долгие века до того, как нога первого человека ступила на землю Левиндре, было общеизвестно, но вот по поводу того, как именно он образовался, мнения расходились. Большинство считало, что на этом месте некогда существовал гигантский вулкан, и стены образованы застывшей после извержения лавой. Однако некоторые смелые мыслители полагали, будто давным-давно на это место с неба рухнул огромный метеорит. Обе стороны с пеной у рта отстаивали свою правоту, привлекая в качестве якобы неопровержимых доказательств форму скал и строение горных пород, - но кто бы из них ни был прав, не оставляло сомнений одно: силы, благодаря которым на свет явилось это чудо, спят крепким сном. Теперь в кратере и на озере царил полнейший покой, если не считать людского копошения, и существовало лишь воспоминание о некогда потрясшем эту землю катаклизме.
     В здешних скалах находили руды и минералы, которых не было больше нигде на континенте, - именно эта геологическая особенность некогда помогла Тревайну расцвести. Самым известным из здешних сокровищ был металл, получивший название «синее золото», высоко ценившийся равно как за изысканную и утонченную красоту, так и за редкость. Находили его не в виде руды, как большинство металлов, а в форме самородков размерами от крупной горошины до увесистого мужского кулака. Были тут и другие редчайшие металлы - оранжево-желтый, носящий имя «огнедышащий дракон», бледно-серый «алмазный металл», много прочнее стали, и некоторые другие. Встречались и богатейшие залежи куда менее экзотических минералов и руд. И это еще далеко не все. Некоторых людей неодолимо влекла сюда жажда узреть блеск здешних драгоценных камней. Их находили редко, но охотились за ними в поте лица. Алмазы и загадочные розовые «озерные камни» из Тревайна украшали фамильные драгоценности богатейших семейств Левиндре, а их чистота и блеск были заветной мечтой любого ювелира.
     Хотя пионеры этих мест и не могли знать, сколь богаты здешние естественные сокровищницы, но, найдя первые же экспонаты, нутром почуяли перспективу. Осознав, насколько опасны спуски и подъемы по здешним отвесным скалам, они основали небольшое поселение на узкой полоске земли на берегу озера. Годы шли, поселение разрасталось, вместо переносных шатров возникали комфортабельные дома - и через какое-то время лагерь искателей приключений превратился в город, слава о котором разнеслась далеко по свету.
     Однако через некоторое время поселенцам пришлось решать одну немаловажную проблему. Легкодоступные месторождения ценных металлов, руд и камней за несколько лет совершенно истощились. Все остальные богатства залегали ниже уровня озера. Но неистощимая людская сообразительность, подогреваемая алчностью, вскоре породила совершенно новый промысел, а затем и новую расу - подводных шахтеров. За долгие годы техника и приемы подводных разработок значительно усовершенствовались, но успех дела неизменно зависел от самих разработчиков. Об изощренном искусстве ныряльщиков, их храбрости и выносливости вскоре стали слагать легенды, которые разнеслись далеко за пределы кратера.
     Это была совершенно особая раса, за долгие годы люди эти даже физически стали отличаться от прочих здешних обитателей. В дополнение к поразительной стойкости организма к леденящему холоду глубин у ныряльщиков был колоссальный объем легких, наряду с особенностью еще более удивительной: работая под водой, они непостижимым образом умели замедлять биение сердца. Передаваясь из поколения в поколение, особенности эти оттачивались, и ныне ныряльщики считались самыми уважаемыми гражданами Тревайна. Некоторые из них даже заседали в Совете, обсуждая жизненно важные вопросы, а также часто выступали третейскими судьями в спорах различного рода.
     Под водой бок о бок трудились и мужчины, и женщины. Хотя женщины были проворнее и легче переносили холод, давление и тьму, преимуществом мужчин оставалась физическая сила, необходимая для того, чтобы поднять на поверхность добычу. Именно благодаря труду бесстрашных ныряльщиков богател Тревайн, посему они были даже более горды и уверены в себе, чем славные скалолазы. Они стали стержнем всего сообщества, и их деловитость в сочетании с поразительным жизнелюбием, распространявшимся на все без исключения жизненные аспекты, делала их порой мишенью для упреков. Но умели они быть и щедрыми покровителями, и нежнейшими друзьями тем, кого почитали и любили.
     На протяжении долгих лет существования города блеск здешних сокровищ неудержимо влек сюда самых разнообразных людей со всего света. Кузнецы, алхимики и ученые-самоучки являлись сюда, чтобы работать с редкими металлами и изучать их свойства. Затем ювелиры создавали из этих металлов ослепительные шедевры своего искусства. Купцы и строители помогали городу расширяться и благоустраиваться, а иные из них всецело посвящали себя торговле с большим миром. Со временем скудность жизненного пространства вынудила резко ограничить число горожан, и городской Совет издал закон, очень простой и исполнявшийся неукоснительно.
     Любой новоприбывший, изъявлявший желание поселиться в Тревайне, мог остаться тут лишь в том случае, если демонстрировал способность послужить на благо города. Люди, обладающие полезными практическими навыками, всегда приходились в Тревайне ко двору, а вот остальным убедить членов Совета в своей полезности было ох как непросто...
     Тревайн был притягателен еще и по причине его «особенности», независимости и неповторимого духа первопроходчества, свято хранимого с давних пор. Сюда стремились инакомыслящие, мечтатели, борцы за справедливость и неудачники со всего мира. Стекались сюда и художники, писатели, музыканты - словом, люди искусства, которых за пределами кратера ценили невысоко, наравне с последними из домашних слуг. В кратере охотно принимали тех, кто обладал истинным талантом. Этот постоянный приток свежих творческих сил помог Тревайну стать очагом истинной культуры, где странным образом перемешались разнообразные тенденции и течения, волшебно обогатив жизнь горожан. Здесь все дышало и жило, постоянно меняясь, - говорили даже, будто граждане Тревайна, не двигаясь с места, видят и узнают больше, чем те, кто всю жизнь свою посвятил странствиям. Город посещало множество гостей - специально для того, чтобы насладиться талантами, которыми он изобиловал.
     Гражданство, впрочем, получали не только те, кто демонстрировал высочайшие навыки в области искусства или какой-либо профессии. Магара была лучшим тому доказательством. Несмотря на молодость, девушка показала себя одаренной учительницей, прекрасной сказительницей и талантливой белошвейкой. Глубокое впечатление на Совет произвел и ее острый ум, и почти сверхъестественная интуиция, казалось, позволявшая девушке читать людские мысли. Ее радушно приняли и почитали теперь целительницей душ.
     Не одна Магара обязана была своим гражданством необыкновенным способностям. Два года тому назад один весьма объемистый человек предпринял рискованное путешествие в жерло кратера и, представ перед членами Совета, назвался художником. Когда его попросили более конкретно обозначить свое призвание, пришелец уточнил, что он повар. Члены Совета со смехом ответили, что в городе вполне достаточно людей его профессии, и тогда он разразился пространной речью, без ложной скромности утверждая, будто он не обычный повар, а величайший мастер поварского искусства. Совет согласился подвергнуть его испытанию, предложив приготовить обед, который в равной степени пришелся бы по вкусу ныряльщикам, скалолазам и музыкантам.
     На следующий вечер восемь человек, в числе которых были как мужчины, так и женщины, сели за трапезу, окруженные толпой любопытных. Повар представил на суд несколько перемен блюд, каждое из которых, будучи изысканным само по себе, затмевало предыдущее лакомство и волшебно приготовляло язык вкушающего к восприятию следующего яства. Одно кулинарное чудо следовало за другим, украшая стол, и на лицах судей благоговейное изумление сменялось искренним восторгом. Трапеза закончилась - и повар уверенно предстал перед судьями, скрестив руки на груди.
     - Ну, а теперь попробуйте оспорить мое право считаться художником! - с улыбкой провозгласил он.
     Толстяка звали Ньюберри, и теперь он был хозяином самой известной в Тревайне таверны. Именно туда и направлялись сейчас Бростек, Варо и Магара - ночная пирушка обещала удаться на славу.
     
    Глава 4
     
     Таверна Ньюберри, стоявшая у самой воды, размещалась в одном из самых больших зданий Тревайна. По вечерам пиршественный зал ярко заливал свет ламп, и над удобными деревянными столиками, воспламеняя воображение посетителей, витали умопомрачительные ароматы, доносящиеся с соседней кухни. Единственным украшением здешнего интерьера служили ряды бутылок и бочонков вдоль одной из стен. Ньюберри редко предоставлял своим гостям возможность выбирать кушанья, заявляя, что его шедевры нравятся всем без исключения. Он руководствовался лишь собственным вкусом, не делая скидок на индивидуальные пристрастия, но тарелки клиентов почти всегда опустошались. По части же напитков Ньюберри вовсе не был диктатором, и каждый посетитель имел полную свободу выбирать то, что ему по вкусу. Ньюберри отвергал теорию, будто под то или иное лакомство следует подавать какой-то определенный напиток, считая, что его стряпня прекрасно подходит к любому питью.
     Клиентура Ньюберри была столь же разношерстна, как и население Тревайна. В таверне мирно соседствовали советники, ныряльщики, скалолазы, музыканты - в общем, представители всевозможных профессий. Здесь все были равны, всех влекли сюда изысканные яства, приготовленные хозяином, которому независимо от титула и звания безоговорочно подчинялся каждый, переступающий порог таверны. Закончив колдовать на кухне, Ньюберри, краснолицый и сияющий, присоединялся к своим гостям и наслаждался приятным обществом и всевозможными развлечениями.
     Этим вечером трапеза уже завершилась, и грузный хозяин переходил от столика к столику, пожиная лавры в виде щедрых похвал, а прислуга убирала пустые тарелки. Вскоре должен был настать черед музыкантов, ибо одно из незыблемых правил Ньюберри гласило, что музыкой надо наслаждаться, вполне отдаваясь ей, а потому здесь никому не дозволялось одновременно жевать и слушать.
     Музыканты сидели за столиком у стены, попивая сухое вино. Бутылки хранились в металлической сетке под водой, и потому вино всегда оставалось холодным. Музыкантов было четверо - все молодые мужчины, одетые с вызывающей небрежностью. Подобно прочим посетителям, они то и дело поглядывали на двоих незнакомцев, скромно сидящих за столиком в дальнем углу. Старший ничего необычного собою не представлял - темноволос, просто одет, глубоко посаженные колючие глаза на костистом лице глядят настороженно. К его стулу прислонена была лютня. Он уже закончил трапезу, но младший его товарищ все еще ковырялся в тарелке. Все лицо юноши было перемазано едой - равно как стол и пол под его стулом. Он ел, словно годовалый ребенок, но, похоже, ни он сам, ни его товарищ не видели в этом ничего странного. Глаза юноши были совершенно бессмысленны, казалось, он просто не замечает происходящего вокруг. Старший сидел неподвижно, потупив глаза, словно избегая любопытных взоров, которыми посетители то и дело одаривали эту странную парочку.
     В таверне вовсю судачили, шепотом обсуждая новичков и в особенности слабоумного юнца, однако никто до поры не отваживался подойти и завести разговор напрямую. Но вот из-за стола поднялся один из музыкантов по имени Хьюитт. Его почитали за редкую одаренность и не обращали внимания ни на живописные лохмотья, в которых он с вызовом щеголял, ни на нечесаные, ниже плеч, волнистые темные волосы.
     - Ты что, играешь на этой штуке? - спросил он старшего из двоих, указывая на лютню.
     - Нет. Музыкант - мой двоюродный братишка, вот он.
     Губы Хьюитта искривила сардоническая усмешка.
     - Да он же ложку то и дело проносит мимо рта! Как же...
     Слабоумный юноша поднял от тарелки глаза, светлые, широко распахнутые.
     - Поаккуратнее в выражениях! - тихо, но твердо предупредил темноволосый.
     Он сверкнул глазами на Хьюитта, и тот вскинул руки, словно сдаваясь.
     - Я вовсе не хотел никого обидеть, - быстро сказал он.
     - Но парнишка, похоже, и впрямь не может пальцем достать до кончика собственного носа! - выкрикнул кто-то из присутствующих. - А уж сыграть мелодию на лютне - и подавно...
     Все посетители таверны Ньюберри с интересом следили за происходящим. Послышались смешки. Старший из новоприбывших злобно оглядел столики.
     - Ну хорошо, пусть сыграет нам что-нибудь, - примирительно предложил какой-то доброхот.
     Яростный взгляд темноволосого блуждал по залу. В нем явственно читался вызов.
     - Ну, хоть «Баю-баиньки», - предложил кто-то, имея в виду самую простенькую колыбельную.
     Вокруг захохотали. Темноволосый вскочил на ноги.
     - Невежество не оправдывает дурных манер! - злобно бросил он. - Если вы чего-то не понимаете, это вовсе не повод для оскорблений!
     - Но он, похоже, ничуть не обижен, - мягко заметил Хьюитт, кивком указывая на юношу, который без особого успеха пытался вытереть салфеткой губы, пустыми глазами взирая на музыканта, и спросил: - Так, говоришь, он лютнист?
     - Так, говоришь, он лютнист? - повторил мальчик, в совершенстве сымитировав интонацию и голос музыканта.
     Однако лицо его по-прежнему оставалось бессмысленным. Он, похоже, совершенно не понимал, что происходит вокруг него.
     Хьюитт нахмурился и взглянул на его старшего товарища.
     - Он не таков, как ты или я, - угрюмо пояснил темноволосый.
     - Ну, это и слепому видно! - крикнул кто-то из завсегдатаев таверны.
     Послышались новые, хотя теперь уже несколько смущенные смешки.
     Незнакомец шагнул вперед и огляделся, словно ища глазами насмешника.
     - Мы пришли сюда потому... - почти прокричал он, заливаясь краской, и запнулся. Похоже было, что волнение душит его. - Мы надеялись, что именно здесь то единственное место на земле, где изжиты отвратительные предрассудки. Мой братишка не менее достоин уважения, чем вы или я!
     Он озирался, но все смущенно отводили глаза, пораженные вспышкой его гнева.
     - Да, мой братишка не умеет того, что всем вам кажется простым и естественным, - продолжал темноволосый уже тише, но все еще яростно. - Но он обладает способностями, которые выше вашего понимания, и всякий, кто посмеет назвать его идиотом, будет иметь дело со мной!
     Он задиристо переводил взгляд с одного лица на другое, но никто не отваживался ему перечить. Прокашлявшись, он собрался было еще что-то сказать, но, видимо, передумал, решив, что и так уже сболтнул лишнее.
     - Так у него музыкальный талант? - примирительным тоном спросил Хьюитт.
     - Да.
     Костистое лицо незнакомца выразило облегчение.
     Хьюитт снова повернулся к странному юноше.
     - Ну, что ты нам сыграешь? - четко и членораздельно спросил он.
     - ... Нам сыграешь? - эхом откликнулся юнец.
     Он ненадолго отвлекся от своей тарелки, на которой бесцельно укладывал то нож поверх вилки, то вилку поверх ножа, но вскоре вернулся к своему бессмысленному занятию.
     - Он может сыграть все, - злобно ответил за него старший товарищ.
     - Все?!
     - Да, все. Ему довольно лишь один раз услышать мелодию, - последовал ответ.
     Это заявление вызвало в таверне возмущенный шепот, но Ньюберри решительно пресек язвительные нападки. Он приблизился, оценивающе оглядел беспорядок и грязь на столе и обратился к старшему из незнакомцев.
     - Ты согласен подвергнуть юношу испытанию? - поинтересовался он.
     - А почему бы нет? - злобно бросил его старший брат. - Все, что угодно!
     Внушительное сложение Ньюберри и его природная уравновешенность всегда помогали ему в зачатке гасить ссоры, пусть изредка, но вспыхивающие в его таверне. Он по праву гордился тем, что трапезы под крышей его заведения еще ни разу не были омрачены кровопролитием, и вовсе не собирался позволить кому бы то ни было нарушить эту традицию. Повар был величайшим специалистом по примирению враждующих. Он прикинул, что пареньку на вид не меньше шестнадцати лет, но ум у него явно младенческий. Видимо, его родственник швыряется столь дикими утверждениями в надежде хоть как-то защитить несчастного от язвительных насмешек. Ньюберри надеялся, что темноволосый строптивец сам возьмет назад свои слова, чтобы не подвергать юношу заведомому унижению. Но тот, похоже, вовсе не собирался отступать. Повар искренне жалел паренька, прекрасно зная, что многие из посетителей его заведения далеко не милосердны, однако считал делом чести настоять на своем.
     Он встал лицом к лицу с незнакомцем, всем видом своим заявляя, что и он отступать не намерен. Оба ступили на весьма зыбкую почву и прекрасно это понимали.
     - Вы считаете меня лжецом?
     В голосе незнакомца звучала плохо скрытая угроза, но руки его слегка дрожали.
     - Вовсе нет, - ответил Ньюберри. - Однако хочет ли ваш братишка играть?
     - Он всегда хочет играть...
     - А сам он разве не может ответить? - перебил его повар.
     Некоторое время оба молчали. Потом Ньюберри присел подле мальчика на корточки, так что лица их оказались вровень. Вблизи светлые глаза паренька казались еще более странными: бессмысленные, пустые - и одновременно пристально глядящие. Даже цвета они были необыкновенного - какие-то бледно-лиловые...
     - Ты сыграешь нам на лютне? - спросил повар.
     Юноша сосредоточился и долго думал, прежде чем ответить. Он перевел взгляд с Ньюберри на лютню, потом снова посмотрел на повара.
     - Сыграешь. Да, - пробормотал он и даже не кивнул, а как-то странно дернул головой, словно мышцы шеи ему не вполне повиновались.
     «Как же, сыграешь», - удрученно подумал Ньюберри. Он тяжело поднялся и взглянул сперва на темноволосого незнакомца, а потом на Хьюитта.
     - Ну, так что он нам сыграет? Какую-нибудь старинную песню?
     - Нет! Давай что-нибудь свеженькое! - выкрикнул кто-то. - Раз уж ему довольно один раз услышать...
     Все одобрительно зашумели.
     - Как насчет твоей новой песни, Хьюитт? - подзадоривал музыканта один из его товарищей. - Ну, той, над которой ты трудишься уже не первый месяц и все никак не позволишь нам тебе подыграть?
     - Но... - неуверенно начал Хьюитт, глядя на Ньюберри и отчаянно жалея, что ввязался в спор. - Но она же вовсе не для лютни...
     - Это не имеет значения, - решительно сказал темноволосый незнакомец. - Он сыграет на лютне все, что угодно.
     - Однако...
     - Играй, Хьюитт! Давно ты не угощал нас свежими шедеврами! - выкрикнул один из ныряльщиков.
     Музыкант почувствовал себя загнанным в угол - спорить было бесполезно. С великой неохотой он направился к своему столику и, взяв в руки скрипку, принялся настраивать. Шепот в зале стих. Мальчик теперь был весь внимание - он пристально глядел на скрипку.
     Хьюитт начал играть - смычок его, порхающий по струнам, извлекал томительно-печальные протяжные звуки. Это была грустная мелодия, рисовавшая в воображении слушателей туманные горные пейзажи. Музыкант с величайшей легкостью завладел вниманием слушателей.
     Именно в этот момент в таверну вошли Магара и двое ее спутников. Зачарованные, они застыли в дверях, не смея прерывать этого волшебства.
     Хьюитт запел, и его бархатистый звучный голос слился со звуками скрипки. Он пел о двух влюбленных, разлученных злой судьбой, обманутых жестоким отцом девушки. Он пел о молодом герое, который, считая, что любимая его мертва, оставил родной дом и отплыл в неведомые далекие края. Музыка рисовала то туманные горы, то солнечные равнины. В звучании струн явственно слышался то цокот подков, то завывание ветра, овевавшего залитое слезами лицо путника...
     Но вот темп мелодии резко переменился. Теперь это была настоящая драма - девушка узнала об отцовском предательстве и отъезде возлюбленного.
     И вот она уже спешит вслед за ним, пытается догнать - но тщетно...
     Тут Хьюитт запнулся на одном особенно трудном пассаже и на мгновение прервал игру.
     - А-а, ч-черт! - вырвалось у него.
     Он исполнил пассаж сначала, на сей раз вполне преуспев, и продолжил игру.
     История заканчивалась трагически - девушка на полном скаку врывается в порт как раз в тот момент, когда корабль юноши выходит из гавани. И он даже не подозревает, что возлюбленная его разбивается насмерть - или падает с седла уже мертвой, потому что сердце ее навек разбито...
     Но вот скрипка Хьюитта умолкла, и мгновение спустя по залу таверны пронесся шквал аплодисментов. Аудитория высоко оценила изумительную музыку. Но музыкант, казалось, остался недоволен - он снова взялся за смычок.
     - Тут необходима кода, - сказал он и сыграл несколько нот основной темы.
     Все снова притихли, увидев, что юноша взял лютню и бережно пристроил ее на коленях. Завороженные дивной музыкой, все уже успели позабыть об истинной цели представления. Кое-кто с любопытством глядел на старшего из незнакомцев - тот молча улыбался. У Ньюберри вид был самый что ни на есть разнесчастный - он всей душой желал прервать эту пытку и ничего уже не мог поделать.
     А юноша тем временем заиграл - и царившее в таверне смущение постепенно сменилось благоговейным восторгом. Первые же ноты прозвучали словно эхо грустного напева, более того, совершенно непонятно было, как может лютня столь виртуозно подражать голосу скрипки. И слушатели словно сами очутились вдруг в туманных горах: многие кожей почувствовали зябкую влажность и поежились. То и дело они обменивались недоуменными взглядами.
     Никто и не ожидал, что паренек запоет, но он запел. Голос его был выше, чем у Хьюитта, но удивительно звучен и чист. Никто не мог предположить ничего подобного, слушая его односложные и невнятные ответы. Вот темп музыки убыстрился - одни кристальные ноты висели в воздухе, а другие мерцали вокруг, словно крошечные блики света на стрекозиных крылышках. И одновременно звучали басовые струны - это конские подковы стучали о камни дороги, по которой скакала отважная девушка... Руки юноши, прежде столь неловкие, что и ложку не могли удержать, теперь стремительно порхали по ладам.
     Он доиграл до того места, где ошибся Хьюитт, в точности повторил неверно сыгранный пассаж и остановился.
     - А-а, ч-черт! - вполголоса пробормотал он, потом заиграл снова, на сей раз безупречно.
     Многие из зачарованных слушателей помимо воли улыбнулись, но никто не издал ни единого звука.
     Но вот история бедных влюбленных подошла к концу, однако юноша, в отличие от Хьюитта, не прервал игры, он вернулся к основной теме и блистательно сымпровизировал медленный и печальный эпилог. Это была та самая кода, о которой упомянул Хьюитт. На сей раз музыку не сопровождало пение, но воображение слушателей живо нарисовало корабль юноши, уплывающий в туманные морские дали, а на берегу - неподвижно распростертую девушку с навек остановившимся сердцем...
     Когда отзвучало эхо последних нот, никто не шевельнулся. И вдруг посетители, не сговариваясь, все до единого встали, и таверна наполнилась криками восторга и шумом аплодисментов. Многие, не стесняясь, плакали. Впрочем, скорее, они и не подозревали о слезах, льющихся по их щекам. Бурю чувств пробудила не только невыразимо печальная песня. Сердца разрывались еще и оттого, что это жалкое по всем статьям существо оказалось столь волшебно одаренным. Как жестока бывает судьба!
     Хьюитт, который рукоплескал юноше громче всех, выступил вперед. Глаза его сияли. Паренек тоже поднялся и со смущенной улыбкой поглядел на музыканта. Похоже было, что одобрение публики ему приятно, хотя он чувствовал себя не вполне уверенно. Он опасливо пожал протянутую руку Хьюитта и потупился.
     - Спасибо тебе, дитя! - сказал музыкант трепещущим от волнения голосом. - Теперь это твоя песня. Никто и никогда больше не станет ее исполнять!
     - Простите нас, - послышалось из толпы. Юноша вновь кивнул. Хотя глаза его все еще смотрели в пол, на лице ясно читались гордость и удовлетворение.
     Теперь каждый жаждал поговорить с новоприбывшими, угостить их добрым вином. Все просили юношу поиграть еще. И тут одинокий голос воскликнул, перекрывая гомон:
     - Слэтон, неужели это ты?
     Магара со щеками, влажными от недавних слез, проталкивалась сквозь толпу, а по пятам за нею следовали Бростек и Варо.
     Старший из новоприбывших обернулся к ней, и лицо его озарила радостная улыбка.
     - А-а, так здесь собрались все паршивые овцы!
     
    Глава 5
     
     Магара и Слэтон тепло обнялись. Лицо Слэтона лучилось улыбкой.
     - Как я рад тебя видеть! - сказал он девушке.
     - А я - тебя, - ответила она.
     Потом Магара представила ему своих спутников, и они все вместе уселись за стол.
     - Слэтон - еще один неблагодарный отпрыск аристократической фамилии, - объяснила девушка. - Вроде меня. Наши дома всего в пяти лигах один от другого, и мы знаем друг друга с самого детства. - Она взглянула на ухмыляющегося Бростека и грозно предостерегла: - Молчи лучше! - Но тотчас же личико ее озарила улыбка.
     - Даже я время от времени способен на благопристойное поведение, - с гордостью объявил он и обратился к новичку: - Добро пожаловать, Слэтон. Что привело тебя в Тревайн?
     - Да вот он, - ответил Слэтон.
     Все посмотрели на юношу. Теперь он сидел за столом в обществе музыкантов, односложно отвечая на их вопросы, и казалось, не замечал множества восторженных глаз, устремленных на него. Выражение его лица было каким-то отсутствующим.
     - Кто он такой? - шепотом спросила Магара.
     - Сын тетушки Селии. Его зовут Лисле.
     - Я и не знала, что тетушка Селия вышла замуж.
     Магара вспомнила кроткую женщину с нежным голоском, которая все время что-то напевала.
     - А она и не выходила замуж, - ответил Слэтон. - Долгое время всю эту историю держали в тайне, но правда все равно вышла наружу - такое немыслимо скрыть. Селия никому и никогда не говорила, кто отец ее ребенка, но ходили слухи, будто какой-то странствующий музыкант. В это мне легко поверить...
     - Лисле, без сомнения, одарен великим талантом, - согласился Бростек.
     - Это и благословение, и проклятие, - вздохнул Слэтон.
     - А почему проклятие? - спросил Варо.
     - Вы же видите, какой он... Все считают его слабоумным идиотом, он вызывает к себе мимолетную жалость и скорое забвение. Селия растила его совершенно одна. Кое-кто, правда, пытался помочь ей, но она отвергала помощь. Она обожала мальчика, лелеяла его и все время что-то напевала ему своим птичьим голоском. Все считали, что бедняга долго не протянет, но Селия придерживалась иного мнения, и вскоре Лисле стал неотъемлемым, но неприметным атрибутом поместья - вроде одной из отцовских собак. Но вот настал час, когда стало известно про его музыкальный талант, и все переменилось. - Слэтон умолк и пригубил бокал. Глотал он с трудом. - Я и по сей день не знаю, кто проболтался отцу, но, когда это случилось, Лисле превратился в игрушку, в диковинку, которой отец кичился перед гостями. Те сперва смеялись над ним, потом делали большие глаза, и Лисле это нравилось. Ему всегда нравилось, когда кто-нибудь слушал его игру, именно по этой причине постепенно и порвалась ниточка, связывавшая его с матерью. Мне дурно становилось, когда гости насмехались над ним, награждая оскорблениями, которых он даже уразуметь не мог! - В глазах Слэтона вновь сверкнула ярость. - В конце концов мне пришлось забрать его из поместья, - обреченно и злобно закончил он свой рассказ.
     - Но почему вы пришли именно сюда? - спросила Магара.
     - Я мог бы задать тебе тот же вопрос, - с вымученной улыбкой ответил Слэтон, явно радуясь возможности переменить тему.
     - Я чувствую себя здесь как дома, - сказала девушка. - Нигде во всем мире не сыскать такого удивительного места!
     - Но, похоже, ты вовсе не катаешься тут как сыр в масле, ведь правда? - спросил Слэтон. - Тебе не приходилось скучать по роскоши родного Аренгарда?
     В присутствии Магары вот уже несколько лет никто не произносил названия ее родного поместья. И сейчас она почувствовала себя как-то странно...
     - Она утверждает, будто скучает лишь по тамошней библиотеке, - смеясь, вставил Бростек. - Хотя и здесь у нее не один десяток книжек.
     - Зато там их были тысячи! - парировала она.
     - Зачем так много? - спокойно спросил Варо. Это было предметом их давнишнего спора. Но на сей раз Магара не позволила себя спровоцировать.
     - Я не собираюсь попусту расточать свое красноречие, растолковывая элементарные вещи бегемоту вроде тебя, у которого в башке мускулы вместо мозгов, - высокомерно ответила Магара. - Сейчас я в обществе вполне цивилизованного человека.
     Бростек и Варо обменялись долгими и мрачными взглядами. Внимательно наблюдавший за ними Слэтон несмело улыбнулся - он уже понял, что эти двое связаны крепкой дружбой, но чувствовал себя не вполне уверенно.
     - А давно ты был в Аренгарде? - спросила Магара.
     - Давненько. Мы путешествуем уже около четырнадцати месяцев.
     - Но почему вы так долго добирались сюда? - поинтересовался Бростек.
     Слэтон явно выглядел озадаченным этим вопросом.
     - Все парии Левиндре рано или поздно собираются здесь, - объяснила ему Магара.
     Затем девушка вовсе перестала обращать внимание на двух приятелей, поглощенная беседой с другом детства, - они обменивались домашними новостями, рассказывали друг другу о своих путешествиях, о том, как они теперь живут, что поделывают. Оставшиеся не у дел Варо и Бростек тем временем заказали ужин и выпивку. Когда первый голод был утолен, Бростек вновь вклинился в беседу.
     - Расскажи нам подробнее о Лисле, - попросил он.
     Слэтон заколебался, глядя на юношу, который все еще играл на лютне и выглядел совершенно счастливым. Несколько успокоившись, Слэтон повернулся к новым своим друзьям.
     - Лисле был слабым и болезненным ребенком, и уже в самом раннем детстве обнаружилось, что он... не вполне нормален. До четырехлетнего возраста он не умел ходить, а говорить толком до сих пор не может - так, несколько слов, хотя способен безошибочно повторить все, что произносит его собеседник. Зрение у него слабое, он даже одевается по утрам с трудом. Все считают его недоразвитым, но мне все время мерещится, будто рассудок его попал в некую западню и может заявлять о себе только через музыку...
     - В этом он воистину гениален! - вставил Бростек.
     - То, что вы нынче видели, - это еще цветочки, - продолжал Слэтон. - Он знает сотни песен, мелодий, даже сложнейшие инструментальные пьесы. И никогда не забывает ни единой ноты.
     - Это нечто сверхъестественное, - выдохнула Магара.
     - Мне и по сей день верится с трудом, хотя я наблюдаю эти чудеса вот уже несколько лет. - Слэтон вновь разгневался. - Юношей просто пользовались! Забавлялись, словно игрушкой, словно дрессированной мартышкой. Он ни секунды не был для них человеком! Порой за это я ненавидел отца... - Слэтон смутился и опустил глаза. - А через некоторое время и Селия не смогла больше этого сносить, особенно когда... - Он осекся и умолк. Все терпеливо ждали, и он снова с болью в голосе заговорил: - Она убежала, бросила его. Оставила мне записку - ухожу, мол, в волшебный сад, что в Неверне. С тех пор мы ее не видели.
     - А я думала, туда больше никто не ходит, - задумчиво произнесла Магара.
     - Так оно и есть.
     - Что это за место? - спросил Варо.
     - Это небольшая долина, скорее даже горная лощина, - принялась объяснять девушка. - Такое особое место, где некогда жили древние маги. Оно всегда считалось средоточием магии и целительных сил.
     - Тогда почему же люди больше не ходят туда? - не унимался Бростек.
     - Мы пытались пойти, - ответил Слэтон, - но этого места больше нет.
     - Как это нет?
     - А вот так. Там нет ни сада, ни вообще чего бы то ни было. Над лощиной всегда висит густой вязкий туман. Там сыро и холодно, и, когда входишь туда, ощущаешь под ногами лишь голые камни. Там просто не может ничего расти! Я сам пытался пересечь эту лощину, но вскоре, словно слепой, уже не понимал, в каком направлении иду. Некоторое время поплутав в тумане, я вышел почти в том самом месте, где вошел. Даже смельчаки обычно не отваживаются попытать счастья в другой раз...
     - Но ты, насколько я поняла, отважился? - спросила Магара.
     - Да, и не единожды, - ответил Слэтон. - Все с тем же результатом. Если Селия там, то она потеряна для нас навек. К тому же это место очень пугало Лисле, и я в конце концов оставил свои попытки.
     - Звучит жутковато, - констатировал Бростек.
     Варо промолчал.
     - А тебя, похоже, нелегко застращать, - сказал, обращаясь к нему, Слэтон.
     - Всяким разумным человеком когда-то овладевает страх, - заявил Варо. - Это вполне естественный защитный механизм нашего организма. Но случается и так, что важность миссии заставляет преодолеть боязнь.
     Слэтон внимательно оглядел молодого человека.
     - А у тебя, по всему видать, есть некая миссия на этой земле...
     - Да, это так, - очень серьезно ответил Варо. И они с Бростеком принялись растолковывать Слэтону, в чем состоит дело их жизни.
     Магара никогда прежде не видела Варо столь оживленным. Слэтону доводилось слышать о зверских нападениях на приграничные деревни, но сейчас он впервые узнал об этом из первых рук. Его потряс истинный масштаб бедствия - прежде он ошибочно полагал, будто дело исчерпывается единичными бесчинствами на хуторах. Теперь же описание творимых ужасов заставило его похолодеть. Он был полностью солидарен с друзьями, пытавшимися в одиночку противостоять напасти, но ничуть не удивился равнодушию и бездействию Картеля.
     - Подобное поведение весьма типично для сытых и довольных лордов! - воскликнул он. - Как можно быть столь близорукими?
     - Может, ты сумеешь помочь нам раскрыть им глаза? - с надеждой спросил Бростек.
     - Сомневаюсь. Теперь я всего лишь проклятый отпрыск не столь уж знатного семейства. Вот если бы мы могли представить им весьма и весьма убедительный повод зашевелиться... - Он подался вперед, упершись локтями в стол. - Расскажите-ка мне подробнее о самых последних случаях.
     Магара уже наизусть знала отвратительные и кровавые подробности, и ей больше всего на свете хотелось хотя бы на время позабыть о них. К тому же беседа со Слэтоном пробудила в ее душе полузабытые воспоминания о прежней жизни. И хотя причины, по которым они оба покинули отчий дом, были различны, девушка искренне сочувствовала другу детства.
     «Ни для него, ни для меня нет обратной дороги», - печально подумала она.
     Магара была младшей из четырех дочерей в семействе. Отец ее, богатый землевладелец и влиятельный лорд, расстроился было, когда понял, что супруга так и не родит ему долгожданного сына, но в конце концов решил продолжить династию, одну за другой выдавая своих дочерей замуж по расчету. Магара с ужасом наблюдала, как старшие сестры безропотно покоряются отцовской воле. Девушек выдавали за выходцев из домов не менее, а то и более аристократических, чем их собственный, что немало способствовало расширению сферы влияния их расчетливого отца.
     Само собой разумелось, что Магара разделит судьбу сестер, но у юной строптивицы совсем иное было на уме. Свободолюбивая и независимая, наделенная живым умом, она неустанно противилась отцовской воле, используя малейшую возможность побольше узнать о дальних странах, об истории родной земли, ее мифах и легендах. Она жила в мире грез и старинных книг, в который время от времени врывался свежий ветер дальних странствий, когда в поместье случайно являлся какой-нибудь путешественник. Две ее сестры вместе с мужьями жили тут же, в их родовом поместье - величественном строении из камня, кирпича и бревен, и девушка собственными глазами видела, чем обернулось для ее сестер нежеланное замужество. Впрочем, притерпевшись, они начинали испытывать и некоторые радости, но Магара твердо знала: это не для нее.
     Когда и к ней зачастили сваты, туманные мечты ее обрели конкретную форму, а решимость удесятерилась. Настало время проявить твердость - так Магара и поступила. Отец ее, человек алчный и самоуверенный, тем не менее нежно любил свою младшенькую, и ее непокорность больно его ранила. После долгих и бесплодных споров, сопровождаемых ее слезами и вспышками его безумного гнева, он уступил наконец отчаянной мольбе дочери и разрешил ей отправиться попутешествовать, чтобы «поглядеть мир». Бунтуя против отцовского деспотизма, Магара стала взрослой и в глазах окружающих, и в своих собственных. К своему изумлению, она поняла, что сестры завидуют ей и лишь притворяются возмущенными, и это открытие приумножило ее решимость следовать своей дорогой. «Только год, - сказал отец. - Помни, я даю тебе один год - не больше и не меньше».
     Благодарная за отсрочку исполнения своего приговора и трепещущая от волнения девушка вскоре отправилась в путь. Тому минуло уже три с половиной года...
     Задолго до истечения условленного срока Магара благополучно отделалась от спутников, навязанных ей строгим родителем, и прямиком направилась в Тревайн, совершенно уверенная в том, что все равно не сумеет оправдать отцовских чаяний. Когда отпущенный для путешествий год уже близился к концу, она послала домой весточку, уведомляя обо всем домашних. В ответ посыпались угрозы вперемежку с мольбами, но все было втуне. Со временем связь с родным домом прервалась окончательно. Никто уже не предпринимал попыток принудить ее возвратиться. Официально отец не проклял дочь, не изгнал ее, но достаточно твердо дал ей понять, что коль скоро она не желает быть частью семьи, то пусть и пожинает все плоды своеволия.
     И вот сейчас, сидя в уютной таверне Ньюберри, Магара гадала, примут ли ее дома, если она надумает вернуться, или же с негодованием отвергнут блудную дочь. Впрочем, ей вовсе не хотелось это выяснять. Она ни о чем не жалела.
     «Но я скучаю по моим любимым книгам», - напомнила она себе с улыбкой.
     Воскрешая в памяти любезную ее сердцу домашнюю библиотеку, девушка вспомнила и еще кое о чем. Ее дедушка был страстным пчеловодом, особенно на закате своих дней, и передал любимой внучке секреты своего мастерства. Сперва Магара робела, но вскоре полюбила пчелиный рой, его дружное жужжание и деловитость. Прежде чем покинуть Аренгард, она простилась со своими ульями, разговаривая с пчелами так, как некогда делал дедушка. «Да, у пчел нет ушей, чтобы услышать тебя, - говорил он, - но они непременно поймут твои слова».
     Существовала семейная традиция рассказывать пчелам о каждой смерти членов семейства. Когда дедушка отошел в мир иной, обязанность эта возложена была на Магару. Она поведала пчелам о смерти дедушки очень серьезно, со слезами на глазах - и почти уверена была, что неутомимый рой оцепенел, охваченный печалью. После Магара сама решила, что пчелам следует знать не только о семейных печалях, но и о радостях, - это казалось ей справедливым. Таким образом она стала родоначальницей новой традиции.
     Магара закрыла глаза и припомнила одно давнее утро.
     ...Она, облокотясь о подоконник, стоит у окна своей комнаты на втором этаже особняка и кричит, обращаясь к пчелам: «У моей старшей сестры только что родился сыночек!» И тут, от радостного ли ее голоса или же в ответ на счастливое известие, весь рой поднялся в воздух и совершил над садом огромный круг. Магара была тогда в восторге - она и сейчас явственно слышала жужжание, словно и впрямь неким непостижимым образом возвратилась в детство, вновь став десятилетней девочкой...
     Она открыла глаза, все еще продолжая во весь рот улыбаться. Но пчелиное жужжание почему-то не умолкало.
     Лисле пристально глядел прямо на нее. Губы его были полураскрыты, а зубы плотно сжаты - он в совершенстве имитировал жужжание потревоженного пчелиного роя. Когда взгляды их встретились, в глазах мальчика сверкнул странный огонек.
     Магара приросла к стулу. Потом повернулась к Слэтону, который пристально наблюдал за этой немой сценой.
     - Ты кое о чем недоговариваешь, правда? - спросила она.
     
    Глава 6
     
     - Лишь немногие столь проницательны, - ответил Слэтон. Он улыбался, хотя и выглядел смертельно уставшим.
     - От Магары ничего не скроешь, - сказал ему Бростек. - Она читает мысли.
     - Неправда! - вскинулась девушка, не замечая усмешки Бростека, но прекрасно видя мелькнувший в глазах Слэтона страх. - А он?.. - тихонько спросила она.
     - Иногда я и сам это подозреваю, - понизив голос, ответил Слэтон.
     - Так музицирование не единственный талант Лисле? - спросил Варо, на которого случившееся произвело сильное впечатление.
     Слэтон кивнул.
     - К несчастью, это так, - согласился он, не желая, впрочем, развивать эту мысль.
     - Пойдемте отсюда. Можете остановиться у меня, - предложила Магара, угадав причину молчаливости приятеля.
     Хотя Лисле уже вновь что-то наигрывал на лютне, но несколько любопытных, заинтригованных перерывом в музыке, прислушивались к их беседе.
     Однако уйти оказалось не так уж легко. Музыканты не желали отпускать Лисле, да и сам паренек, похоже, не прочь был играть всю ночь напролет. Если он начинал какую-то мелодию, то даже мировая катастрофа не смогла бы заставить его прерваться, а убедить благодарных слушателей не докучать более просьбами юному музыканту удалось нескоро.
     Но вот Магара и ее спутники оказались на улице, не забыв перед уходом тепло поблагодарить Ньюберри.
     На улице было тихо, а в спокойных непроницаемо-черных водах озера отражались далекие звезды. Магара уверенно вела друзей по деревянным мосткам, объясняя Варо и Бростеку, что так потрясло ее в таверне. Слэтон молча слушал.
     Когда они уже приближались к жилищу Магары, та внезапно переменила тему.
     - Ведь вы остановитесь у меня? - спросила она и смущенно добавила: - Хотя мое жилище не слишком-то просторно...
     - Не беспокойся. Нам есть где остановиться, - быстро ответил Бростек, а Варо молча кивнул.
     «Неужели они подумали, что нас со Слэтоном надо оставить наедине?» - изумилась Магара. Они со Слэтоном дружили с тех пор, как себя помнили, но между ними никогда не было и намека на романтические отношения. К тому же она вдруг ощутила острое сожаление, когда Бростек и Варо с такой легкостью отвергли ее гостеприимство. Ни тот, ни другой не были ее возлюбленными, и все же они значили для нее больше, чем просто друзья...
     - Вы говорите правду? - неуверенно переспросил Слэтон.
     - Да, - сказал как отрезал Варо. - Вы в Тревайне новички. К тому же, как известно, старый друг лучше новых двух.
     - Спасибо тебе, - тихо произнес Слэтон.
     - Спасибо тебе, - эхом откликнулся Лисле.
     В голосе его прозвучали те же облегчение и благодарность, что и у старшего товарища.
     Магара повернулась к юноше и с нежностью ему улыбнулась:
     - Добро пожаловать, Лисле. Входи.
     Казалось, в необыкновенных его глазах отражается что-то еще, кроме бледного света звезд, - и девушка невольно подумала о том, сколько тайн хранит этот взгляд.