Вместе с тем дневные издержки на одну паровую лошадиную силу и износ машин, 
приводимых ею в движение, распределяются в первом случае на дневной продукт 450 
веретён, во втором -- на продукт 200 тростильных веретён, в третьем -- на 
продукт 15 механических ткацких станков, так что на один фунт пряжи или на аршин 
ткани переносится очень незначительная часть стоимости.
При данном поле действия рабочей машины, т. е. при данном количестве её 
инструментов, или, если дело идёт о её силе (как, например, в случае парового 
молота), при данном объёме её силы, количество продуктов зависит от скорости, с 
которой машина работает.
Раз дана та пропорция, в которой машина переносит свою стоимость на продукт, 
величина этой части стоимости зависит от величины стоимости самой машины. Чем 
меньшей затраты труда она сама стоит, тем меньше стоимости она переносит на 
продукт. Если производство машины стоит столько же труда, сколько потом 
сберегает её применение, то на деле происходит простое перемещение труда, а не 
увеличение его производительности. Производительность машины измеряется той 
степенью, в которой она сберегает человеческую рабочую силу. Поэтому нисколько 
не противоречит принципу машинного производства то обстоятельство, что, вообще 
говоря, по сравнению с товарами, производимыми ремесленным или мануфактурным 
способом, у машинного продукта та часть стоимости, передаваемая орудием труда, 
относительно, т. е. по отношению к общей стоимости всего продукта, повышается, 
но абсолютно -- падает.
С точки зрения удешевления продукта предел применения машины даётся тем, что её 
собственное производство должно стоить меньше труда, чем сберегается её 
применением. Но, как мы видели раньше, капитал оплачивает не употребляемый им 
труд, а лишь стоимость употребляемой им рабочей силы. Поэтому для него пределы 
применения машин определяются разницей между стоимостью машин и общей 
стоимостью, сберегаемой ею во весь период деятельности рабочей силы.
Но действительная заработная плата рабочего то падает ниже стоимости рабочей 
силы, то поднимается выше её. Кроме того, она неодинакова в различных странах, в 
различные эпохи и в различных отраслях промышленности. Поэтому границы 
применения машин при капитализме определяются разницей между ценой машины и 
ценой вытесняемой ею рабочей силы. Только эта разница имеет значение для 
капиталиста, только она давит на него принудительными законами конкуренции. 
Поэтому иногда случается, что машины, которые оказываются выгодными в одной 
стране, нс получают применения в другой. В Америке изобрели машины для 
разбивания камня, но в Старом Свете они не применяются, так как пролетарии, 
исполняющие эту работу, получают оплату столь ничтожной части своего труда, что 
применение машин только удорожило бы производство для капиталиста.
Низкая заработная плата -- прямое препятствие для введения машин, так что и с 
этой точки зрения она невыгодна для общественного развития.
Только в обществе, в котором будет уничтожена противоположность между капиталом 
и трудом, машины найдут простор для своего полного развития. 
3. Ближайшие действия машинного производства на рабочего 
«Поскольку машины делают мускульную силу излишней, они становятся средством для 
того, чтобы применять рабочих без мускульной силы или с недостаточным физическим 
развитием, по с более гибкими членами... Таким образом это мощное средство 
замещения труда и рабочих немедленно превратилось в средство увеличивать число 
наёмных рабочих, подчиняя непосредственному господству капитала всех членов 
рабочей семьи без различия пола и возраста» («Капитал», т. 1, стр. 400--401). 
Обязательный труд на фабрике не только вторгся па место детских игр, он вытеснил 
также свободный труд в домашнем кругу, исполняемый для нужд самой семьи. 
«Женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин!» 
(«Капитал», т. 1, стр. 400).
Последствия этого для рабочего класса должны были оказаться крайне тяжкими как в 
экономическом, так и в социальном и моральном отношениях.
До тех пор стоимость рабочей силы определялась рабочим временем, необходимым для 
поддержания не только самого взрослого рабочего, но и всей рабочей семьи, чьим 
кормильцем он являлся. Теперь же, когда жена и дети также оказались выброшенными 
на рынок труда в получили возможность кое-что зарабатывать, стоимость рабочей 
силы мужчины стала раскладываться на всю семью. И это изменение в стоимости 
рабочей силы с поразительной быстротой вызывает соответствующее изменение сё 
цены, т. е. заработной платы. Вместо одного отца постепенно вся семья 
оказывается вынужденной для поддержания своего существования работать за плату и 
поставлять, таким образом, капиталу не только труд, но и прибавочный труд. Таким 
образом, машины не только увеличивают материал для эксплуатации, но повышают и 
самую степень эксплуатации.
Это, впрочем, не исключает возможности некоторого номинального повышения 
заработка рабочей семьи. Если вместо отца начинают работать отец, мать и двое 
детей, то в большинстве случаев общая сумма получаемой ими заработной платы 
оказывается выше, чем прежняя заработная плата одного лишь отца. Но дело в том, 
что стоимость жизни при этом также повышается. Машина влечёт за собой увеличение 
размеров фабричного предприятия, и она губит домашнее хозяйство рабочего. 
Фабричная работница уже не имеет возможности быть домохозяйкой. Бережливость и 
расчётливость в израсходовании средств к жизни теперь невозможны.
Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которою он, формально по 
крайней мере, распоряжался в качестве свободной личности. Теперь он становится 
рабовладельцем и продаёт на фабрику жену и детей. Если фарисеи капитализма 
громко вопиют об этом «зверстве», то они забывают, что сами создали это 
зверство, сами эксплуатируют его и желают увековечить под красивым названием 
«свободы труда». Всем этим разговорам о «зверстве» рабочих-родителей достаточно 
противопоставить тот крупный факт, что ограничение женского и детского труда на 
английских фабриках отвоёвано у капитала взрослыми рабочими-мужчинами.
Маркс приводит многочисленные доказательства изнурительного действия фабричного 
труда на женщин и детей. Мы отсылаем к ним читателя и здесь приведём пример из 
новейшего времени, заимствуемый из книги Зингера «Исследования социального быта 
в фабричных округах северо-восточной Богемии» («Untersuchungen uber die socialen 
Zustande in den Fabrikbezirken des nordostlichen Bobmen», Leipzig 1885). Данные 
этой книги позволяют нам сравнить среднюю смертность детей в стране, почти 
совершенно незнакомой с крупной промышленностью, именно в Норвегии, с детской 
смертностью в стране с высокоразвитой промышленностью, которая в момент издания 
книги не была ещё ограничена законами в защиту труда,-- именно в 
северо-восточной Богемии.
В Норвегии с 1866 по 1874 г. из 10000 новорождённых обоего пола, родившихся 
живыми, умирало в возрасте до
1 года 1063. В то же время в нижеследующих округах с высокоразвитой 
промышленностью на 10000 новорождённых, родившихся живыми, приходилось смертных 
случаев на первом году жизни: ОкругМладенческая смертность
      Верхняя Эльба3026
      Габлоиц3104
      Браунау3236
      Траутенау3475
      Рейхенберг с окрестностями3805
      Фридланд4130

Итак, смертность грудных младенцев в фабричных округах оказывается в три-четыре 
раза выше, чем в отсталой по своей «культуре» Норвегии. Большую смертность в 
первом случае нельзя объяснить -- подобно тому как это делают мальтузианцы »-- 
чрезмерной плодовитостью населения. Напротив, цифра рождений там очень низка. В 
исследуемых Зингером округах на 1000 жителей приходится около 35 рождений в год, 
между тем как в Германии приходится 42, а во всей Австрии -- свыше 40.
Помимо физического и нравственного калечения превращение незрелого человека в 
простую машину для производства прибавочной стоимости породило также 
«интеллектуальное... одичание... которое легко отличить от первобытного 
невежества, оставляющего ум девственно-нетронутым, но не причиняющего вреда 
самой его способности к развитию, его естественному плодородию...» («Капитал», 
т. 1, стр. 405).
Зато путём присоединения женщин и детей к общему рабочему персоналу машиной 
достигается один «благотворный» результат: это помогает, наконец, сломить 
сопротивление, которое мужчина-рабочий в мануфактуре ещё оказывал деспотизму 
капитала.
Какова же цель, ради которой капиталист вводит машины? Не для того ли, чтобы 
облегчить труд рабочих? Никоим образом. Машина имеет целью путём повышения 
производительности труда удешевить товары и сократить ту часть рабочего дня, в 
течение которой рабочий воспроизводит стоимость своей рабочей силы, в пользу той 
части, в течение которой он создаёт прибавочную стоимость.
Но мы видели, что машина тем производительнее, чем меньше та часть сё 
собственной стоимости, которую она переносит на определённую массу продуктов. 
Эта же часть тем меньше, чем больше масса производимых ею продуктов. Масса эта в 
свою очередь тем больше, чем длиннее период функционирования машины. Безразлично 
ли для капиталиста, будет ли этот «рабочий период» его машины продолжаться, 
скажем, 15 лет при 8-часовой ежедневной работе или 7½ лет при 16-часовой работе? 
По арифметическому расчёту время пользования машиной в обоих случаях одинаково. 
Капиталист, однако, считает иначе.
Он рассуждает так. Во-первых, в течение 7½ лет при 16-часовой ежедневной работе 
машина передаёт общей массе продуктов не большую стоимость, чем в течение 15 лет 
при 8-часовой работе. Но зато в первом случае её собственная стоимость 
воспроизводится вдвое быстрее, чем во втором. Это создаёт для меня приятную 
перспективу получить в течение 7½ лет столько же прибавочной стоимости, сколько 
во втором случае получилось бы лишь за 15 лет, не говоря уже о других выгодах, 
которые приносит с собой удлинение рабочего дни.
Далее, моя машина изнашивается не только при употреблении, но и тогда, когда она 
стоит в бездействии и подвергается влиянию стихий. Раз она стоит без дела, она 
ржавеет. Этот износ представляет собой чистый убыток, который я могу сократить 
путём сокращения времени бездействия машины.
Затем, в наше время непрерывных переворотов в области техники я каждый день 
должен ожидать, что моя машина будет обесценена более дешёвой или более 
совершенной в техническом отношении конкуренткой. Поэтому, чем быстрее я 
заставлю её возвратить свою стоимость, тем меньше опасность такой потери.
Кстати сказать, такая опасность сильнее всего грозит при первоначальном введении 
машин в какую-либо отрасль производства. В это время новые методы появляются на 
сцене один за другим. Поэтому в такой период стремление удлинить рабочий день 
проявляется с особой силой.
Наш капиталист продолжает: мои машины, здания и пр. представляют капитал в 
столько-то тысяч марок. Когда машины бездействуют, весь мой капитал, вложенный в 
них, перестаёт приносить мне прибыль. А потому, чем больше машины работают, тем 
успешнее я увеличиваю не только стоимость, затраченную на машины, но и стоимость 
той части капитала, которая вложена в строения и пр.
К этим соображениям капиталиста присоединяется ещё один мотив, который, впрочем, 
столь же мало сознаётся им самим, как и его учёными защитниками, 
политико-экономами,-- хотя сила этого мотива нисколько от этого нс уменьшается. 
Капиталист обзаводится машинами, чтобы сберечь заработную плату (переменный 
капитал), чтобы в будущем рабочий производил за один час столько же товаров, 
сколько прежде производил за три или четыре часа.
Машина повышает производительность труда и потому способствует удлинению 
прибавочного труда за счёт необходимого, следовательно,-- повышению нормы 
прибавочной стоимости. Но она может достичь этого результата лишь путём 
уменьшения числа занимаемых данным капиталом рабочих. Машинное производство 
превращает в машины, т. е. в постоянный капитал, часть капитала, бывшего раньше 
переменным, т. е. превращавшегося в живую рабочую силу.
Но мы знаем, что масса прибавочной стоимости определяется, во-первых, нормой 
прибавочной стоимости и, во-вторых, числом занятых рабочих. Введение машин в 
крупную капиталистическую промышленность имеет целью повысить первый фактор, 
определяющий массу прибавочной стоимости, путём сокращения второго фактора. 
Таким образом, в применении машин с целью производства прибавочной стоимости 
заключается внутреннее противоречие. Это противоречие заставляет капитал 
возмещать относительное уменьшение числа эксплуатируемых рабочих увеличением не 
только относительного, но и абсолютного прибавочного труда, удлинением рабочего 
дня до последней степени возможности.
Таким образом, капиталистическое применение машин создаёт новые могущественные 
стимулы для беспредельного удлинения рабочего дня. Вместе с тем оно до известной 
степени создаёт и возможность такого удлинения. Так как машина может работать 
беспрерывно, то капитал в своём стремлении к удлинению рабочего дня связан лишь 
теми рамками, которые ему ставит естественное истощение сил человеческого 
придатка машины, т. е. рабочего, и его сопротивление. Это последнее он 
подавляет, с одной стороны, путём вовлечения в производство более покорных и 
безответных элементов -- женщин и детей, а с другой стороны,-- путём создания 
«избыточного» рабочего населения, состоящего из рабочих, выброшенных на улицу 
машинами.
Таким образом, машина разрушает всякие моральные и физические границы рабочего 
дня. Представляя «самое мощное средство для сокращения рабочего времени», она 
«превращается в надёжнейшее средство для того, чтобы всё время жизни рабочего и 
его семьи обратить в рабочее время, предоставляемое капиталу для увеличения его 
стоимости» («Капитал», т. 1, стр. 413-414).
Маркс следующими словами заканчивает отрывок, в котором он констатирует это 
явление: ««Если бы, -- мечтал Аристотель, величайший мыслитель древности,-- если 
бы каждое орудие по приказанию или по предвидению могло исполнять подобающую ему 
работу подобно тому, как создания Дедала двигались сами собою или как треножники 
Гефеста по собственному побуждедию приступали к священной работе, если бы, таким 
образом, ткацкие челноки ткали сами, то не потребовалось бы ни мастеру 
помощников, ни господину рабов». И Антипатр, греческий поэт времён Цицерона, 
приветствовал изобретение водяной мельницы для размалывания зерна, этой 
элементарной формы всех производительных машин, как появление освободительницы 
рабынь и восстановительницы золотого века! «Язычники! О эти язычники!» Они, как 
открыл проницательный Бастиа, а до него ещё более премудрый Мак Куллох, ничего 
не понимали в политической экономии и христианстве. Они, между прочим, не 
понимали, что машина -- надёжнейшее средство для удлинения рабочего дня. И если 
они оправдывали рабство одних, то как средство для полного человеческого 
развития других. Но для того, чтобы проповедывать рабство масс для превращения 
немногих грубых и полуобразованных выскочек в «eminent spinners» [«выдающихся 
прядильщиков»], «extensive sausage makers» [«крупных колбасников»] и 
«influential shoe black dealers» [«влиятельных торговцев ваксой»],-- для этого 
им недоставало специфических христианских чувств» («Капитал», т. 1, стр. 414).
Чем больше развивается применение машины, а вместе с ним и специальный класс 
опытных рабочих при машинах, тем более, естественно, увеличивается скорость, а 
следовательно, и напряжённость, интенсивность труда. Такое повышение 
интенсивности труда оказывается, однако, возможным лишь до того момента, пока 
длина рабочего дня не переходит за известные границы. Далее, на известной 
ступени развития повышение интенсивности труда становится возможным лишь при 
соответствующею сокращении рабочего дня. Там, где дело идёт о регулярном, изо 
дня в день повторяющемся труде, природа властно повелевает: до сих пор, и не 
дальше!.
На первых порах развития фабричной промышленности в Англии удлинение рабочего 
дня и рост интенсивности фабричного труда шли параллельно. Но затем растущее 
недовольство рабочего класса привело к законодательному ограничению рабочего дня 
и отрезало, таким образом, для капитала всякую возможность повышать производство 
прибавочной стоимости первым путём, путём удлинения рабочего дня. Тогда капитал 
со всей энергией стал добиваться желанного результата путём ускоренного развития 
машинной системы и большей экономии в процессе производства.
До того времени метод производства относительной прибавочной стоимости в общем 
состоял в том, чтобы путём повышения производительной силы труда сделать 
рабочего способным с одинаковой затратой труда в одинаковый промежуток времени 
производить увеличенное количество продуктов. Теперь же этот метод состоит в 
том, чтобы путём увеличения затраты труда в один и тот же промежуток времени 
получить увеличенное количество труда. Сокращение рабочего дня сводится для 
рабочего к повышению напряжения рабочей силы, к необходимости «плотнее заполнять 
поры рабочего времени, т. е. конденсировать труд...» («Капитал», т. 1, стр. 
415). Ему приходится в один час 10-часового рабочего дня расходовать больше 
труда, чем раньше в один час 12-часового дня. В данный промежуток времени теперь 
выжимается большее количество труда.
Мы уже упомянули об обоих путях, которыми может быть достигнут такой результат: 
это -- усиленная экономия в процессе труда и ускорение развития машин. В первом 
случае капитал посредством методов оплаты труда (особенно системы поштучной 
платы, к которой мы ещё вернёмся) добивается того, чтобы рабочий в меньший 
про-межуток рабочего времени напрягал свою рабочую силу в большей степени, чем 
раньше. Он стремится увеличить размеренность, однообразие, порядок и энергию 
труда.
Даже в тех случаях, когда капитал не мог прибегнуть ко второму средству, именно 
к выжиманию увеличенного количества труда путём увеличения скорости хода машин, 
требующих приложения физической силы, или путём увеличения размеров механизмов, 
требующих лишь над-зора,-- даже в этих случаях были достигнуты такие результаты 
в деле повышения интенсивности труда, которые опровергли все ранее высказанные 
на этот счёт опасения.
Почти в каждом случае сокращения рабочего времени в Англии фабриканты заявляли, 
что на их предприятиях надзор за работой поставлен настолько хорошо, а внимание 
их рабочих так напряжено, что было бы нелепостью ожидать сколько-нибудь 
значительных результатов от ещё большего их напряжения. И всё же, едва только 
проводилось сокращение рабочего дня, как тем же самым фабрикантам приходилось 
сознаться, что их рабочие в более короткое время исполняют не только такое же 
количество, но иногда даже больше работы, чем прежде в течение более 
продолжительного времени, даже если орудия труда оставались теми же самыми. 
Точно так же обстоит дело и с усовершенствованием машин. Сколько раз ни 
заявлялось, что теперь на продолжительное время достигнута граница вообще 
достижимого в этой области,-- всякий раз эта граница оказывалась вскоре 
перейдённой.
Интенсификация труда рабочих при сокращении рабочего дня бывает настолько 
сильна, что хотя английские фабричные инспектора «неустанно и с полным правом 
восхваляют благоприятные результаты законов 1844 и 1850 гг...» («Капитал», т. 1, 
стр. 422--423), тем не менее они в 60-х годах признавали, что сокращение 
рабочего дня уже породило интенсивность труда, разрушительную для здоровья 
рабочих.
Кто думает, что законодательное ограничение рабочего дня установит гармонию 
между трудом и капиталом, находится в большом заблуждении.
«Не подлежит никакому сомнению,-- говорит Маркс,-- что, когда законом у капитала 
раз навсегда отнята возможность удлинения рабочего дня, его тенденция 
вознаграждать себя за это систематическим повышением степени интенсивности труда 
и превращать всякое усовершенствование машин в средство усиленного высасывания 
рабочей силы скоро должна снова привести к тому поворотному пункту, на котором 
становится неизбежным новое сокращение рабочего времени» («Капитал», т. 1, стр. 
423).
Там, где введён 10-часовой нормальный рабочий день, там обрисованные выше усилия 
фабрикантов делают в непродолжительном времени необходимым восьмичасовой рабочий 
день.
По нашему мнению, это говорит не против, а за ограничение рабочего дня. Как и 
всякая настоящая социальная реформа, она перерастает свои собственные пределы и 
ведёт к дальнейшему развитию общества, а не к его застою. 
4. Машина как «воспитательница» рабочего 
До сих пор мы говорили о результатах введения машин, имеющих главным образом 
экономический характер. Займемся теперь рассмотрением непосредственно морального 
влияния машинного производства на рабочих.
Если мы сравним современное производственное предприятие, котopoe ведётся при 
помощи машин, т. е. фабрику, с мануфактурным или ремесленным предприятием, то 
нам тотчас бросится в глаза следующее обстоятельство. В мануфактуре и ремесле 
рабочий заставляет инструмент служить себе, на фабрике же он сам служит машине. 
Он является «живым придатком» существующего независимо от него мертвого 
механизма.
Философ, или, как Маркс его называет, «Пиндар автоматической фабрики», д-р Эндрю 
Юр (Andrew Ure) описывает современную фабрику как «огромный автомат, 
составленный из многочисленных механических и сознательных органов, действующих 
согласованно и без перерыва для производства одного и того же предмета, так что 
все эти органы подчинены одной двигательной силе, которая сама приводит себя в 
движение» (цит. по «Капиталу», т. 1, стр. 424). В другом месте он говорит о 
подданных «благодетельной силы пара». За спиною этой «благодетельной силы» 
стоит, конечно, её господин, капиталист, который благодетельствует лишь самого 
себя.
На каждой фабрике помимо массы рабочих, занятых при рабочих машинах, а также 
подсобных рабочих мы находим также немногочисленный персонал, на котором лежит 
обязанность надзора над машинами и содержание их в исправности. Этот слой 
работников, получивших частью научное (инженеры), частью ремесленное (механики, 
столяры и т.д.) образование, стоит вне круга фабричных рабочих и потому не 
подлежит здесь нашему рассмотрению. Не будем мы также говорить и о подсобных 
рабочих, чья работа ввиду её простоты легко может быть заменена машинами (это и 
происходит повсюду где фабричные законы отнимают у фабрики самых дешёвых из этих 
подсобных рабочих -- детей) или же делает возможной быструю смену лиц, занятых 
этой работой. Здесь будет идти речь о фабричных рабочих в собственном смысле 
слова, т. е. о рабочих, занятых при рабочих машинах.
Вместе с прежними инструментами (иглой, веретеном, долотом) и особенная 
искусность в управлении ими перешла от рабочего к машине. Tenepь от рабочего 
требуется искусность лишь в одном отношении -- в умении приспособлять свои 
собственные движения к однообразным и непрерывным движениям машины. Такое умение 
быстрее всего приобретается в юношеском возрасте. Рабочий должен рано поступать 
на фабрику, а фабрикант уже не ограничен более тем слоем рабочих, который занят 
обслуживанием машин: в подрастающем рабочем поколении он всегда находит 
заместителей уходящим, быстро включающихся в работу.
Прудон в своей «Философии нищеты» определяет машину как «...протест 
промышленного гения против раздробленного и человекоубийственного труда» и как 
«восстановление работника...» (цит. по К. Маркс, «Нищета философии», К. Маркс и 
Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 152). В действительности, хотя машинное 
производство и выбрасывает за борт старую систему разделения труда вместе с её 
техническими предпосылками, тем не менее эта система находит своё продолжение и 
на фабрике, и притом в ещё более унизительной форме. Конечно, рабочий уже не 
управляет в течение всей своей жизни одним и тем же частичным орудием. Зато в 
интересах повышенной эксплуатации машиной злоупотребляют для того, чтобы 
превратить рабочего с самой колыбели в частицу частичной машины, и таким образом 
завершается его рабская зависимость от фабрики в целом, т. е. иными словами, от 
капиталиста.
Его труд лишается всякого духовного содержания. Он принимает чисто механический 
характер и, разрушая нервы рабочего, высасывает из него все силы. Специальное 
умение рабочего, как жалкая и мелкая деталь, исчезает перед наукой, перед 
огромными силами природы и перед массовым общественным трудом, воплощённым в 
машинной системе. Рабочему приходится безвольно покориться как автоматическому 
ходу машин, так и вообще предписываемой владельцем фабрики дисциплине.
Какова бы ни была форма общественной организации, совместный труд в крупном 
масштабе и совместное применение орудий труда, особенно машин, всегда будет 
требовать управления процессом труда, которое сделало бы его независимым от 
произвола каждого отдельного лица, участвующего в нём. Если мы не желаем 
отказаться от выгод машинного производства, то введение такой дисциплины, 
которой все обязаны подчиняться, является неизбежным. Но дисциплина дисциплине 
рознь.
В свободном обществе, где она обязательна для всех, она никого не угнетает. 
Вводимая же принудительно в интересах отдельных лиц, она означает рабство. Она 
переносится, как тяжкое ярмо, с крайней неохотой, только потому, что всякое 
сопротивление оказывается бесплодным. Поэтому потребовалась жестокая борьба, 
прежде чем удалось сломить сопротивление рабочих против принудительного труда, 
па который обрекла их машина. В упомянутой уже нами книге Юр рассказывает, что 
Уатт задолго до Аркрайта изобрёл искусственные «прядильные пальцы», но что 
главная трудность состояла не столько в изобретении автоматического механизма, 
сколько в изобретении и проведении в жизнь соответствовавшего потребностям 
автоматической системы дисциплинарного кодекса! Лавровый венок за это на голову 
«благородного» цирюльника Аркрайта, выполнившего такой «геркулесовский» подвиг!
Дисциплинарный кодекс или, попросту говоря, фабричный распорядок современного 
капиталиста ничуть не заражен столь дорогой для буржуа конституционной системой 
«разделения властей» или ещё более дорогой для него представительной системой. 
Наоборот, он является выражением абсолютного самодержавия предпринимателя над 
его рабочими.
«Кнут надсмотрщика за рабами,-- говорит Маркс,-- заменяется штрафной книгой 
надзирателя. Все наказания, естественно, сводятся к денежным штрафам и вычетам 
из заработной платы, и благодаря законодательному остроумию фабричных Ликургов 
нарушение их законов, пожалуй, ещё прибыльнее для них, чем соблюдение их» 
(«Капитал», т. 1, стр. 430).
Так ломается сопротивление и упорство рабочего. Притом он физически калечится 
непрерывной и односторонней мускульной работой, изнемогает от дурного воздуха и 
оглушающего шума во время работы. Вот в чём состоит благородное воспитательное 
влияние машины!
Мы упомянули только что о сопротивлении рабочих введению машин. При этом, 
однако, сознание того, что машина наносит смертельный удар свободе рабочего, 
было скорее инстинктивным. В первую голову борьба против машины велась как 
против способа вытеснения человеческого труда. Именно по этой причине машина для 
тканья лент, изобретённая впервые, как говорят, в середине XVI века в Данциге, 
была тотчас запрещена тамошним муниципалитетом. Впоследствии она же подверглась 
запрещению в Баварии и в Кельне, а в 1685 г. особым императорским эдиктом была 
запрещена во всей Германии. Бунты английских рабочих против введения машин 
продолжались вплоть до XIX столетия. Имели они место и в других странах. Они 
происходили ещё во Франции в 30-х годах прошлого века, а в Германии -- в 1848 г.
Нетрудно, конечно, фарисейски возмущаться по поводу такого варварского способа 
борьбы против величайшего завоевания нового времени. Факт таков, что машина 
прежде всего выступает всюду в качестве врага рабочего, предназначенного для его 
вытеснения. В мануфактурный период разделение труда и кооперация внутри 
мастерской проявляли себя главным образом с положительной стороны,-- повышая 
производительность занятых рабочих. Машина же сразу выступает в качестве 
конкурента рабочего. Для вытесняемых ею рабочих не может служить большим 
утешением, что страдания их «преходящи» или что машины лишь постепенно 
овладевают всем полем производства, а это уменьшает размеры и интенсивность их 
разрушительного действия. «Одно утешение,-- возражает Маркс,-- побивается 
другим» («Капитал», т. 1, стр. 436).
В последнем случае машина в конкурирующих с нею слоях рабочего населения создаёт 
хроническую нищету. Там же, где переход совершается быстро, её действие носит 
массовый и острый характер.
«Всемирная история не даёт более ужасающего зрелища, чем медленная, затянувшаяся 
на десятилетия и завершившаяся, наконец, в 1838 г. гибель английских 
хлопчатобумажных ткачей. Многие из них умерли голодной смертью, многие долго 
влачили существование со своими семьями на 2½ п. в день. Напротив, английские 
хлопчатобумажные машины произвели острое действие на Ост-Индию, 
генерал-губернатор которой констатировал в 1834--1835 гг.: «Бедствию этому едва 
ли найдётся аналогия в истории торговли. Равнины Индии белеют костями 
хлопкоткачей». Конечно, поскольку эти ткачи расстались с сей временной жизнью, 
постольку машина уготовала им только «временные страдания»» («Капитал», т. 1, 
стр. 436-437).
Орудие труда убивает рабочего. Это проявляется особенно осязательно всякий раз, 
когда вновь введённая машина вступает в конкуренцию с традиционным ремесленным 
или мануфактурным производством. Но и в рамках самой крупной промышленности 
постоянное улучшение машин оказывает аналогичное действие. Маркс для 
доказательства этого положения приводит множество свидетельств из отчётов 
английских фабричных инспекторов. Мы не будем на них останавливаться подробнее, 
так как самый факт не может быть оспариваем.
Обратимся лучше снова от машины, как конкурентки рабочего, к машине, как его 
«воспитательнице».
Множество «пороков», к которым рабочий класс, по мнению его капиталистических 
друзей, проявляет явную склонность,-- отметим здесь лишь строптивость, леность и 
пьянство,-- не имеют более действительного врага, чем машина. Она является самым 
могущественным средством борьбы капитала против рабочих в тех случаях, когда они 
сопротивляются его самодержавию или недовольны получаемой заработной платой, 
рабочим временем и пр., или когда они дерзают восставать путём стачки и т. п.
«Можно было бы,-- говорит Маркс,-- написать целую историю таких изобретений с 
1830 г., которые были вызваны к жизни исключительно как боевые средства капитала 
против возмущений рабочих» («Капитал», т. 1, стр. 441).
Но так как всякое дальнейшее приложение научных открытий к промышленности, т. е. 
развитие машины, является желанным шагом вперёд, то кажется, будто рабочие 
нарочно наделены упомянутыми пороками специально для того, чтобы помимо своей 
воли содействовать этому прогрессу. Таким образом, мы видим, что в 
капиталистическом миро всё -- даже пороки рабочих -- в конечном счёте ведёт к 
лучшему. 
5. Машина и рынок труда 
Машина вытесняет рабочего -- таков факт, не подлежащий сомнению. Но факт этот 
очень неприятен для тех, кто считает капиталистический строй наилучшим в мире. 
Поэтому было немало попыток затушевать этот неприятный факт.
Так, например, ряд экономистов утверждал, что всякая машина, вытесняя рабочих, 
всегда освобождает в то же время соответствующий капитал, достаточный для того, 
чтобы снова дать занятие этим же рабочим. Капиталом этим, по их мнению, являются 
те средства к жизни, которые потребили бы рабочие, если бы не потеряли работы! 
Эти средства освобождаются вследствие вытеснения рабочих и потому якобы требуют 
предоставления нового занятия этим последним, чтобы быть ими потребленными.
Однако те средства к жизни, которые рабочий покупает для своего потребления, в 
действительности являются для него не капиталом, а простым товаром. Капиталом 
являются для него лишь деньги, за которые он продаёт свою рабочую силу. Эти 
деньги вовсе не освобождаются при введении машины. Напротив, они служат для 
закупки машин и, таким образом, связываются.
Введение машины не освобождает весь переменный капитал, служивший для найма 
вытесняемых ею рабочих, а превращает его, по крайней мере отчасти, в постоянный 
капитал. Поэтому введение новой машины при прежней величине прилагаемого 
капитала означает увеличение постоянного и сокращение переменного капитала.
Поясним это примером.
Предположим, что капиталист применяет капитал в 200 000 марок, из которых 100 
000 служат ому в качестве переменного капитала. Он нанимает 500 рабочих. 
Положим, он вводит машину, которая позволяет ему получить тот же продукт с 
помощью 200 рабочих вместо 500. Машина стоит 50 000 марок.
Прежде капиталист употреблял 100 000 марок постоянного и столько же переменного 
капитала. Теперь же он употребляет 150 000 марок постоянного и только 40 000 
переменного капитала. При этом освобождается только 10000 марок, на которые, 
однако, можно будет занять не 300 рабочих, а лишь не больше 10 -- если эта сумма 
будет употребляться на тех же условиях, что и остальная часть капитала. В самом 
деле, из этих 10000 марок около 8000 должны быть истрачены на приобретение машин 
и пр., и только 2000 марок остаются на долю переменного капитала.
Как видим, вовсе не происходит освобождения соответствующего капитала.
Маркс доказал совершенную необоснованность теории, по которой машина, освобождая 
рабочих, освобождает в то же время соответствующий капитал. Единственное 
средство ослабить этот неприятный вывод состоит лишь в том, чтобы самому Марксу 
приписать какое-нибудь столь же необоснованное утверждение.
Так, в одной статье, автор которой «научно» разделывает Маркса, мы натолкнулись 
на следующее место:
«У него (Маркса) машина просто вытесняет труд, между тем как она ведь может 
стать причиной повышения общего количества труда и, в самом деле, часто 
оказывается такой причиной. И при этом совсем нет необходимости в том, чтобы 
увеличение размеров производства освобождало, а следовательно, делало излишним 
труд где-нибудь на другом конце света,-- как это впоследствии часто 
категорически утверждалось в различных социалистических изданиях. Производство 
увеличенных размеров легко может иметь место уже благодаря общему росту 
производительных сил и связанному с этим повышению потребительной способности» 
(статья профессора Лера в «Vierteljahresschrift fur Volkswirtgohaft». 23 
Jahrgang, стр. 114).
А профессор Юлиус Вольф в сочинении, переполненном извращениями учения Маркса, 
приписывает Марксу утверждение, «что если общая сумма капитала в стране растет, 
то в самом лучшем случае может найти себе занятие рабочее население, по 
количеству равное прежнему, и именно потому, что машины вытесняют всё больше и 
больше людей» («Socialismus und kapitalistische Gesellschaflaordnung)). 
Stuttgart 1892, стр. 258).
В действительности же Марксу никогда и в голову не приходило утверждать то, что 
ему здесь приписывается. Маркс никогда не думал, что «машина просто вытесняет 
труд». Напротив, он систематически и обстоятельно, как, насколько нам известно, 
никто до него, изложил условия, при которых машина «может стать причиной 
повышения общего количества труда и, в самом деле, часто оказывается такой 
причиной», и это нисколько не противоречит тому положению, что машина вытесняет 
рабочих.
Маркс утверждает, что машина сокращает число занятых рабочих по отношению ко 
всему применяемому капиталу, что с развитием машин переменный капитал 
относительно сокращается, а постоянный -- растет. Переменный капитал и число 
занятых в этой отрасли промышленности рабочих может, несмотря на введение, 
умножение и усовершенствование машин, одновременно с этим расти, если в 
достаточной степени увеличивается общая сумма применяемого в производстве 
капитала [К этому месту Энгельс, редактор 3-го и 4-го изданий «Капитала», 
«делает такое примечание: «Одна лошадиная сила» равна силе 33 000 футо-фунтов в 
минуту, т. в. силе, которая в 1 минуту поднимает 33000 фунтов на 1 фут 
(английский) или 1 фунт на 33000 футов. Это и есть та лошадиная сила, о которой 
выше идёт речь» («Капитал», т. 1, стр. 394).]. Если в таких случаях число 
занятых рабочих не уменьшается, то это следует приписать не освобождению 
капитала машиной, а притоку нового добавочного капитала. Тенденция машины лишать 
рабочего работы благодаря этому смягчается и временно преодолевается, но никоим 
образом не уничтожается. Она снова обнаруживает своё действие, и вместо с тем 
относительное уменьшение числа рабочих превращается в абсолютное, как только 
приток нового добавочного капитала замедляется и падает ниже известного уровня.
Вернёмся для наглядности к нашему прежнему примеру. Мы имели дело с капиталом в 
200 000 марок, из которых 100000 марок представляли переменный капитал, дававший 
занятие 500 рабочим. Введение новой машины повысило размеры постоянного капитала 
до 158 000 марок и уменьшило переменный капитал до 42 000, а число занятых 
рабочих -- до 210 человек. Предположим, что одновременно с этим в предприятие 
вкладывается 400 000 марок нового капитала, предприятие соответствующим образом 
расширяется; в этом случае число занятых рабочих возрастает до 630 человек, т. 
е. на 130 человек больше их первоначального количества. Но если бы машина не 
была введена, то утроенный капитал, разумеется, утроил бы и число рабочих, 
увеличив его с 500 до 1500 человек.
Однако если машина всегда вызывает относительное, а иногда и абсолютное 
уменьшение числа рабочих в той отрасли труда, где она введена, то она может 
вызвать одновременно увеличение числа рабочих в других отраслях, связанных с 
первой.
Машина вызывает необходимость в новой категории рабочих -- машиностроительных 
рабочих.
Введение машины в какой-нибудь отрасли промышленности вызывает увеличение общей 
массы производимых в ней продуктов.
Последнее обстоятельство в свою очередь требует увеличения количества сырого 
материала, а следовательно, при прочих равных условиях, и числа занятых его 
производством рабочих. Допустим, вводится машина, изготовляющая 1000 аршин 
пряжи, быть может, при меньшем количестве рабочих, но так же быстро, как раньше 
изготовлялось 100 аршин. В таком случае число прядильных рабочих, быть может, 
уменьшится, но зато одновременно возрастает число рабочих, занятых на хлопковых 
плантациях. Распространение прядильных машин в Англии было главной причиной 
увеличения числа негров-рабов в Соединённых Штатах.
Если пряжа подешевеет, то ткач (мы предполагаем, что он остаётся ещё 
ремесленником) может, не повышая расходов на сырой материал, расширить своё 
производство. Его доходы возрастут, и его ремесло станет привлекать всё больше и 
больше новых лиц.
«Если машина овладевает предварительными или про-межуточными ступенями, через 
которые должен пройти
предмет труда, пока он не примет своей окончательной формы, то вместе с 
материалом труда увеличивается и спрос на труд в тех отраслях труда, которые 
ведутся ещё ремесленным или мануфактурным способом и в которые поступает 
машинный фабрикат» («Капитал», т. 1, стр. 449).
С развитием машины растет прибавочная стоимость и та масса продуктов, в которой 
она выражается. А вместе с этим возрастает роскошь у класса капиталистов и его 
присных. Растет спрос на рабочих, занятых производством предметов роскоши, а 
также на слуг, лакеев и пр. В 1861 г. в Англии в текстильной промышленности было 

занято 642 607 лиц, тогда как число прислуги достигало 1 208 648 лиц.
Помимо этих факторов, обусловливающих увеличение спроса на труд в результате 
введения машин, Маркс называет ещё один, а именно -- возникновение новых 
областей приложения труда, как, например, газовые заводы, железные дороги и т. 
д.
Достаточно сравнить с этими выводами из исследования Маркса то, что вкладывают 
ему в уста господа профессора, не говоря уже о плодах их собственной учёности, 
чтобы получить представление о том, чего стоят их труды!
Разумеется, когда Маркс исследовал, каким образом введение машин может привести 
к увеличению спроса на труд, то сделал это не с той целью, чтобы затушевать 
страдания, которые несёт с собой рабочему населению фабричная система. Фабрика 
разрушает семью рабочего, похищает у него юность, увеличивает его труд, лишая 
последний всякого содержания, калечит его физически и духовно и делает его 
безвольным орудием в руках капиталиста,-- а буржуазные экономисты полагают, что 
самым блестящим образом прославят капиталистическое применение машин, если 
докажут, что с ростом числа машин растет и число наёмных рабочих на фабриках. 
Как будто такой рост не есть рост нищеты! А наряду с бедствиями труда растут и 
бедствия безработицы.
Переменный капитал может абсолютно возрастать с распространением машин, но рост 
этот необязателен. В разных отраслях крупной промышленности уже не раз 
констатировалось наряду с увеличением постоянного капитала абсолютное уменьшение 
переменного капитала, уменьшение числа занятых рабочих. Некоторые относящиеся 
сюда факты мы приведём в третьем отделе, в главе о перенаселении.
Мы здесь совершенно не упоминаем о безработице и нищете, порождаемых как внутри 
данной страны, так и за границей конкуренцией крупной промышленности с 
соответствующими отраслями ремесла и домашней промышленности. Вспомним, что 
говорилось в предыдущей главе о положении английских и ост-индских ручных ткачей 
в начале XIX века, которые сотнями тысяч умирали с голоду, тогда как число 
английских фабричных ткачей возросло за то же время лишь па несколько тысяч. 
Вульгарные экономисты, пытающиеся убедить рабочих, что машина создаёт новые 
занятия для освобожденных рабочих, видели только эти тысячи новых рабочих, 
благоразумно умалчивая о сотнях выброшенных на улицу.
Даже в том случае, если одновременно с освобождением рабочих в одной отрасли 
происходит увеличение спроса на труд в другой, это представляет плохое утешение 
для лишившихся работы. Разве может рабочий, всю жизнь работавший в известной 
отрасли промышленности, завтра же перескочить в другую отрасль?
Наряду с колебаниями на рынке труда, которые вызываются непрерывным изменением в 
соотношении между постоянным и переменным капиталом к невыгоде последнего, этот 
рынок с развитием крупной промышленности начинает испытывать на себе другое 
специфическое влияние, переплетающееся с первым.
Как только созданы общие условия производства, соответствующие крупной 
промышленности, т. е. как только машиностроение, добыча угля и железа, транспорт 
и т. п. достигают известной высоты развития, этот способ производства 
оказывается способным к невероятно быстрому расширению. Это расширение находит 
себе границы лишь в сырье и рынках сбыта. Отсюда -- постоянное лихорадочное 
стремление к открытию новых рынков, доставляющих новое сырьё и новых покупателей 
для фабричных продуктов. За каждым значительным расширением сбыта следует период 
лихорадочного расширения производства, пока рынок не переполнится, после чего 
наступает период застоя.
«Жизнь промышленности превращается в последовательный ряд периодов среднего 
оживления, процветания, перепроизводства, кризиса и застоя» («Капитал», т. 1, 
стр. 458).
Для рабочего такой круговорот означает постоянное колебание между чрезмерным 
трудом и безработицей, полную необеспеченность как относительно получения 
работы, так и относительно высоты заработка, вообще полную необеспеченность 
жизни.
Это движение переплетается с порождаемым успехами техники. относительным, а 
зачастую и абсолютным уменьшением переменного капитала. Иногда их действия 
противоположны, например во время процветания, когда технический прогресс 
заботится о том, чтобы рабочий не слишком «избаловался». Иногда же они действуют 
совместно в одном и том же направлении. Это происходит во время кризиса, когда 
наряду с безработицей царит самая необузданная конкуренция и бешеное стремление 
к понижению цен. Это понижение цен достигается частью благодаря введению новых, 
сберегающих труд машин, частью же благодаря удлинению рабочего дня и понижению 
заработной платы,-- но всегда за счёт рабочего. 
6. Машина как революционизирующий фактор 
Когда какому-нибудь из апостолов социальной гармонии показывают картину 
капиталистической фабричной системы и спрашивают его, продолжает ли он ещё 
верить, что мы живём в лучшем из миров, он обыкновенно пытается уклониться от 
прямого ответа, заявляя: «Да, мы живём ещё в переходном состоянии. 
Капиталистическая крупная промышленность ещё не смогла в полной мере обнаружить 
свои благодетельные свойства. Она ещё связана в своём развитии обломками 
средневековья. Но сравним положение фабричных рабочих с положением рабочих в 
домашней и ремесленной промышленности. Тогда мы найдём, что положение первых 
значительно лучше положения последних. Следовательно, крупная промышленность 
существенно улучшила положение рабочих, а не ухудшила». Так сказал бы апостол 
гармонии.
Бесспорно, в тех отраслях промышленности, в которые вторгалось крупное 
производство, рабочие, занятые в уцелевших остатках домашней промышленности, 
ремесла и мануфактуры, живут в ещё более жалких условиях, чем занятые на 
фабриках. Но говорит ли это в пользу капиталистической крупной промышленности? 
Конечно, нет. Этот факт объясняется просто тем, что в тех отраслях 
промышленности, куда проникает фабричная система, она ухудшает не только 
положение тех рабочих, которые вовлекаются на фабрики, но и тех, которые 
продолжают ещё работать вне фабрик, притом ухудшает положение последних ещё в 
большей степени, чем первых. «Прогресс», порождаемый капиталистической крупной 
промышленностью, состоит в том, что те же страдания и лишения, на которые она 
обрекает фабричных рабочих, она в удвоенной и в утроенной степени возлагает на 
рабочих домашней промышленности, ремесла и мануфактуры.
«Эксплуатация дешёвых и незрелых рабочих сил приобретает в современной 
мануфактуре ещё более бесстыдный характер, чем в собственно фабрике, потому что 
техническая основа последней, замещение мускульной силы машинами и лёгкость 
труда, в мануфактуре по большей части отсутствует; притом в мануфактуре женский 
организм или ещё неокрепший организм малолетних самым бессовестным образом 
предаётся действию ядовитых веществ и т. д. При так называемой работе на дому 
эксплуатация приобретает ещё более бесстыдный характер, чем в мануфактуре 
потому, что способность рабочих к сопротивлению уменьшается их раздробленностью, 
что между собственно работодателем и рабочим вторгается целый ряд хищных 
паразитов, что работа на дому повсюду борется с машинным или, по меньшей мере, 
мануфактурным производством той же самой отрасли, что бедность похищает у 
рабочего необходимейшие условия труда -- просторное помещение, свет, вентиляцию 
и т. д.,-- что нерегулярность занятий растет и, наконец, что в этих последних 
убежищах для всех, кого крупная промышленность и земледелие сделали «излишними», 
конкуренция между рабочими необходимо достигает своего максимума. Впервые 
систематически выработанное машинным производством эконо-мизирование средств 
производства, сопровождаемое самым беспощадным расточением рабочей: силы и 
Хищничеством по отношению к нормальным условиям функционирования труда, теперь 
тем сильнее обнаруживает эту свою антагонистическую и человекоубийегвенную 
сторону, чем меньше в данной отрасли промышленности развита общественная 
производительная сила труда и техническая основа комбинированных процессов 
труда» («Капитал», т. 1, стр. 467-- 468).
Всё, что в силах вынести человек, не погибая туг же на месте, приходится 
претерпевать рабочим домашней промышленности. Вынужденные соперничать в 
дешевизне с машиной, эти рабочие всё более и более понижают свои потребности в 
пище, одежде, свете, воздухе и отдыхе, достигая, наконец, такого уровня, ниже 
которого не могла бы спуститься самая пылкая фантазия. Маркс рассказывает о так 
называемых кружевных школах, где работали дети начиная с двухлетнего возраста. В 
английских мастерских для плетения соломы работали дети начиная с трёх лет, 
притом часто до полуночи, в тесных помещениях, где приходилось иногда лишь 
12--17 кубических футов на человека.
«Меньшие из этих чисел,-- говорит член комиссии Уайт,-- представляют помещение 
меньше половины того пространства, которое занял бы ребёнок, упакованный в ящик, 
имеющий по 3 фута по всем трём измерениям» (цит. по «Капиталу», т. 1, стр. 
474--475).
Но как бы ни был вынослив человек, всё же есть границы, ниже которых он не может 
опускаться. Раз эти границы достигнуты, для домашней промышленности бьёт час 
быстрой гибели вследствие введения машин. Рабочим домашней промышленности 
остаётся найти себе другое занятие либо погибать с голоду ещё быстрее, чем 
раньше. То же самое происходит в ремесле и мануфактуре, отживших свой век.
Переход от мануфактуры к крупной промышленности ускоряется введением фабричных 
законов. Как только домашняя промышленность подчиняется законодательным 
ограничениям, она тотчас теряет под собою почву. Только неограниченная и 
непомерная эксплуатация женской и детской рабочей силы могла ещё продлить её 
существование.
Если машина действует столь революционизирующим образом во всех отраслях 
промышленности, которыми она завладевает, то она действует, пожалуй, ещё 
революционнее, проникая в область земледелия. Здесь она делает обыкновенно 
рабочего не только относительно, но и абсолютно излишним. Исключение составляют 
те случаи, когда её введение совпадает с быстрым ростом площади обрабатываемой 
земли, как это происходило, например, в Соединённых Штатах.
Там, где машина проникает в земледелие, крестьянину грозит та же участь, как и 
пережиткам домашних промыслов в промышленности. Вместе с ним рушатся самые 
прочные устои старого общества. Крестьяне и наёмные рабочие, оказавшиеся 
«излишними» в деревне, устремляются в города. Крупные города непомерно 
разрастаются, а в деревне наблюдается обезлюдение. Скопление огромных масс 
населения в городах порождает физическую хилость промышленных рабочих. 
Разбросанность же деревенского населения ведёт к понижению умственных интересов 
сельских рабочих, разрушает их духовную жизнь, ломает их силу сопротивления 
капиталу. С ростом крупных городов растет хищническое расточение плодородия 
почвы, так как элементы почвы, взятые от неё в виде средств существования, не 
возвращаются к ней обратно. Они заражают города в виде экскрементов и отбросов, 
вместо того чтобы служить для удобрения земли.
Вместе с применением современной технологии к сельскому хозяйству умножаются, 
однако, и средства, позволяющие получать от почвы всё более и более обильные 
урожаи. Всё больше берётся от почвы, и всё меньше ей возвращается. Таким 
образом, капиталистическое употребление машин развивает наряду с хищнической 
эксплуатацией человеческой рабочей силы такую же эксплуатацию почвы. Оно 
опустошает землю и губит рабочего физически и духовно.
Но в то же время оно развивает зародыши повой, высшей культуры и создаёт те 
движущие силы, которые призваны пробить ей дорогу. Маркс видел в нищете не 
только нищету, но и зародыши лучшего будущего, которые она таит в своих недрах. 
Он не осуждает фабричную систему, не обвиняет её, а хочет её понять. Он не 
морализирует, а исследует. И он сам обращает при »том наше внимание на своего 
предшественника, впервые распознавшего революционную сторону современной 
фабричной системы,-- на Роберта Оуэна.
Крупная промышленность породила такую страшную нищету, как ни один из прежних 
способов производства до неё. Но теперешняя нищета масс не порождает застоя 
всего общества. Мы не видим теперь стоячего болота нищеты, в которое медленно и 
незаметно погружается всё общество, как это было в римском обществе времён 
цезарей.
Современный способ производства скорее похож на водоворот, который увлекает и 
перемешивает один с другим все слои общества, поддерживая их в непрерывном 
движении. Отсталые производственные отношения разрушаются, а вместе с ними 
падают и унаследованные предрассудки. Но и новые производственные отношения, 
выступающие на место старых, сами отнюдь не отличаются устойчивостью. Напротив, 
они претерпевают постоянные видоизменения. Одно изобретение, один метод труда 
вытесняется другим. Целые массы капитала и труда непрерывно перебрасываются из 
одной отрасли производства и другую, из одной страны в другую.
Исчезает всякая прочность отношений, а с нею исчезает и всякая вера в их 
прочность. Консервативные элементы уничтожаются. Крестьянин вытесняется в 
крупные города, где концентрируется в настоящее время движущая сила истории и 
где он не только но ослабляет, но ещё усиливает энергию движения. Женщины и дети 
привлекаются на фабрику. Разрушается консервативный элемент буржуазной формы 
семьи. Бережливая, охраняющая своё достояние домохозяйка превращается в наёмную 
работницу промышленности, борющуюся за своё существование.
А в этом полном крушении старого порядка, происходящем перед нашими глазами, уже 
обнаруживаются зародыши нового.
Чрезмерно продолжительный, однообразный труд довёл рабочее юношество до такой 
степени одичания, что во всех промышленных государствах в той или иной форме 
элементарное обучение было признано обязательным условием работы на фабрике. С 
тех пор стали признавать, что дети рабочих учатся не только не хуже, но даже 
лучше и охотнее, чем школьники из состоятельных классов.
«Дело объясняется просто,-- говорит об этом один фабричный инспектор.-- Те, кто 
проводит в школе только половину дня, постоянно свежи и почти всегда способны и 
готовы учиться. Система труда, чередующаяся с школой, превращает каждое из этих 
двух занятий в отдохновение и освежение после другого, и, следовательно, она 
много пригоднее для ребёнка, чем непрерывность одного из этих двух занятий». 
Маркс добавляет к этому: «Из фабричной системы, как можно проследить в деталях у 
Роберта Оуэна, вырос зародыш воспитания эпохи будущего, когда для всех детей 
свыше известного возраста производительный труд будет соединяться с обучением и 
гимнастикой не только как одно из средств для увеличения общественного 
производства, но и как единственное средство для производства всесторонне 
развитых людей» («Капитал», т. 1, стр. 488,489).
К этому перевороту в области педагогики должны будут присоединиться ещё другие 
перевороты. Широко проведённое разделение труда в обществе на отдельные занятия 
и специальности, свойственное ещё эпохе ремесла, и разделение труда внутри 
отдельных предприятий, присоединившееся к этому в мануфактурный период, имели в 
высшей степени неблагоприятные последствия для трудящихся. Условия производства 
развивались медленно, временами совершенно закосневая. Человек был, таким 
образом, в течение всей жизни прикреплён к определённой частичной операции, в 
которой он достигал необычайной виртуозности. В то же время его калечила 
односторонность, и он оказывался лишённым того гармонического развития, которое 
ещё классической древности придавало сё идеальную красоту.
Машина в тех отраслях промышленности, которыми она завладевает, устраняет для 
рабочего необходимость долголетнего упорного обучения, которое нужно, чтобы 
овладеть определённою специальностью. Но она же делает невозможным, чтобы 
человек в течение всей своей жизни прикрепленным к определёиной частичной опера 
ции, так как она постоянно революционизирует условия производства, отрывает 
рабочего от одной отрасли труда и бросает в другую.
Но какие страдания приносит с собой теперь это постоянное движение, при котором 
сотни тысяч пролетариев всегда образуют резервную армию безработных, с жадностью 
хватающуюся за всякое дело, какое бы им ни предложили! И как незначительна 
теперь способность приспособления к различным видам деятельности у наёмного 
рабочего! Его тело и дух одинаково искалечены ещё в юности. Ему недостаёт 
знакомства с различными механическими и техническими процессами, применяемыми в 
современном крупном производстве. Ему, наконец, недостаёт эластичности, чтобы 
приспособиться к этим разнообразным процессам. Если рабочий крупной 
промышленности прикреплен не на всю свою жизнь к определённой частичной 
операции, то он всё же отдаётся ей изо дня в день целые месяцы и годы, с теми 
лишь перерывами, которые вызываются безработицей и голодовками.
Как резко изменилось бы положение дела, если бы разнородные частичные функции 
чередовались по дням или даже по часам так, чтобы они не утомляли и не отупляли, 
а возбуждали и оживляли, если бы деморализующая безработица исчезла, а 
технические революции не происходили за счёт рабочего.
В числе многих предпосылок такой перемены есть одна -- педагогического 
характера. Рабочий класс должен приобрести научное знакомство с процессом и 
методами производства, должен приобрести практическое уменье управлять самыми 
различными орудиями производства. И теперь уже попытки к этому делаются в 
профессиональных школах и тому подобных учреждениях, но в совершенно 
недостаточной степени. «Если фабричное законодательство, как первая скудная 
уступка, вырванная у капитала, соединяет с фабричным трудом только элементарное 
обучение, то не подлежит никакому сомнению, что неизбежное завоевание 
политической власти рабочим классом завоюет надлежащее место в школах рабочих и 
для технологического обучения, как теоретического, так и практического» 
(«Капитал», т. 1, стр. 493).
Наконец, какой переворот в области семейных отношений таится в крупной 
промышленности! Она уже и теперь уничтожает для наёмного рабочего традиционную 
форму семьи. Не только отношения между мужчиной и женщиной, но и между 
родителями и детьми изменились благодаря вовлечению женского и детского труда в 
промышленность. Родители из защитников и кормильцев превратились во многих 
случаях в эксплуататоров детей. Напомним ещё раз о несчастных детях, занятых в 
английских заведениях для плетения соломы и работающих начиная с трёхлетнего 
возраста при самых ужасных условиях.
«Бедные, опустившиеся родители,-- говорит Маркс,-- только и думают о том, как бы 
выколотить из детей возможно побольше. Выросши, дети, естественно, не ставят 
родителей ни в грош и оставляют их» («Капитал», т. 1, стр. 475). «Однако не 
злоупотребление родительской властью создало прямую или косвенную эксплуатацию 
незрелых рабочих сил капиталом, а, наоборот, капиталистический способ 
эксплуатации, уничтожив экономический базис, соответствующий родительской 
власти, превратил сё в злоупотребление. Но как ни ужасно и ни отвратительно 
разложение старой семьи при капиталистической системе, тем не менее крупная 
промышленность, отводя решающую роль в общественно организованном процессе 
производства вне сферы домашнего очага женщинам, подросткам и детям обоего пола, 
создаёт экономическую основу для высшей формы семьи и отношения между полами. 
Разумеется, одинаково нелепо считать абсолютной христианско-германскую форму 
семьи, как и форму древнеримскую. или древнегреческую, или восточную, которые, 
между прочим, в связи одна с другой образуют единый исторический ряд развития. 
Очевидно, что составление комбинированного рабочего персонала из лиц обоего пола 
и различного возраста, будучи в своей стихийной, грубой, капиталистической 
форме, когда рабочий существует для процесса производства, а не процесс 
производства для рабочего, зачумлённым источником гибели и рабства, при 
соответствующих условиях должно превратиться, наоборот, в источник гуманного 
развития» («Капитал», т. 1, стр. 494--495).
После того как Маркс развернул перед нами такие перспективы па будущее, мы можем 
примириться с машинной системой и с крупной промышленностью. Как ни безмерны 
страдания, которым она подвергает рабочий класс, эти страдания по крайней мере 
не напрасны. Мы знаем, что на ниве труда, удобренной миллионами трупов 
пролетариев, взойдут новые посевы -- высшая общественная форма. Машинное 
производство создаёт почву, которая породит новое поколение, далёкое от 
односторонней ограниченности ремесла и мануфактуры; не раба природы, каким был 
человек при первобытном коммунизме; нс человека, чья физическая и духовная сила 
и красота куплены ценой подавления бесправных рабов, как во время классической 
древности, а поколение, гармонически развитое, жизнерадостное и способное 
наслаждаться жизнью, господствующее над землёй и силами природы, охватывающее в 
братском равенство всех членов общества. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава первая. Процесс производства 




Капиталист купил рабочую силу и удаляется со своим новым приобретением с рынка, 
где ему нечего с нею делать, туда, где он может потребить её, воспользоваться 
ею,- на предприятие. Последуем туда и мы за ним. Оставим область товарного 
обращения и присмотримся поближе к области производства. С этой областью мы 
будем иметь дело в дальнейшем изложении.
«Потребление рабочей силы -- это сам труд» («Капитал», т. 1, стр. 184).
Капиталист потребляет приобретённую им рабочую силу, заставляя её продавца 
работать на него, производить товары.
Труд, производящий товары, имеет, как мы уже видели в первом отделе, две 
стороны: он создаёт потребительные стоимости и стоимости товаров.
Как созидатель потребительных стоимостей труд нисколько не является 
отличительной особенностью товарного производства, а, наоборот,- постоянной 
необходимостью для человечества, которая существует независимо от той или иной 
формы общества. В качестве такового труд предполагает три момента: 1) 
сознательную и целесообразную деятельность человека, 2) предмет труда и 3) 
средства труда.
Труд есть целесообразная и сознательная деятельность человека, воздействие его 
на вещество природы, с тем чтобы придать ему форму, годную для удовлетворения 
человеческих потребностей. Элементы такого рода деятельности мы находим уже в 
царстве животных, но только на известной ступени развития человечества она 
окончательно теряет свою инстинктивную форму и становится вполне сознательной 
деятельностью. Всякий труд является не только мускульной, но и мозговой и 
нервной работой Маркс метко замечает:
«Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, во всё время труда 
необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании, и притом необходима 
тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом 
исполнения, следовательно чем меньше рабочий наслаждается трудом как игрой 
физических и интеллектуальных сил» («Капитал», т. 1, стр. 185).
Работник воздействует на какой-нибудь предмет, который является предметом труда. 
В своей деятельности он употребляет различные вспомогательные орудия. Он 
использует их механические, физические или химические свойства, заставляя их 
сообразно своим целям воздействовать на предмет труда. Эти вспомогательные 
средства являются средствами труда. Результатом обработки предмета труда с 
помощью средств труда является продукт. Средства труда и предмет труда 
представляют средства производства.
Когда столяр изготовляет стол, он подвергает при этом обработке дерево. Иногда 
предмет труда даётся природой, как, например, дерево в первобытном лесу. Чаще же 
всего он является результатом предварительной затраты труда. Так, например, в 
данном случае он является результатом труда рубки и перевозки дерева. Тогда он 
получает название сырого материала. В нашем примере сырыми материалами являются 
дерево, а также клей, краски, лак, употребляемые при производстве стола. Дерево 
есть главныйматериал, клей, краски, лак являются вспомогательными материалами. 
Рубанок, пила и т. д. суть средства труда, стол является продуктом.
«Является ли известная потребительная стоимость сырым материалом, средством 
труда или продуктом, это всецело зависит от её определённой функции в процессе 
труда, от того места, которое она занимает в нём, и с переменой этого места 
изменяются и её определения» («Капитал», т. 1, стр. 189).
Скот может, например, поочерёдно функционировать как продукт (скотоводства), как 
сродство труда (скот, употребленный для упряжи) и как сырой материал (при 
откармливании на убой).
Средства труда имеют громаднее значение для развития человечества. Способ 
производства зависит прежде всего от них, а каждый способ производства 
обусловливает свойственные ему общественные отношения с соответствующей 
юридической, религиозной, философской и художественной надстройкой.
При каждом способе производства средства производства (предметы труда и средства 
труда) и рабочая сила составляют необходимые элементы производства 
потребительных стоимостей, т. е. процесса труда. Но общественный характер этого 
процесса различен при различных способах производства.
Посмотрим теперь, какую форму он принимает при капиталистическом способе 
производства.
Для товаропроизводителя производство потребительных стоимостей представляет 
только средство, целью же его является производство стоимостей товаров. Товар 
есть единство потребительной стоимости и стоимости. Поэтому нельзя производить 
стоимости, не производя вместе с тем и потребительных стоимостей. Товары, 
которые изготовляет товаропроизводитель, должны удовлетворять какой-нибудь 
потребности, должны быть полезны для кого-либо, иначе он не в состоянии будет их 
сбыть. Но то обстоятельство, что его товары должны быть потребительными 
стоимостями, является для него лишь неизбежным злом, а не действительной целью 
его хозяйственной деятельности.
Процесс товарного производства является поэтому одновременно процессом 
производства потребительныхстоимостей и стимостей, он представляет собой 
единство процесса труда и процессаобразования стоимости.
Это справедливо для товарного производства вообще. Но теперь мы занимаемся 
рассмотрением процесса производства при особой форме товарного производства -- 
именно производства товаров при помощи купленной рабочей силы с целью получения 
прибавочной стоимости. 
Какую же форму принимает тогда процесс труда? Первое время он не испытывает 
существенных изменений в результате вмешательства капиталиста.
Представим себе, например, ткача, работающего за свой счёт. Его ткацкий станок 
принадлежит ему: он сам покупает пряжу; он может работать, когда и как ему 
угодно, продукт его труда составляет его собственность. Но вот он разорился и 
принуждён продать свой станок. Чем ему теперь жить? Ему ничего не остаётся, как 
наняться к капиталисту и ткать на него. Тот покупает его рабочую силу, покупает 
также ткацкий станок и необходимое количество пряжи и помещает ткача за станок, 
принадлежащий капиталисту, с тем чтобы он перерабатывал купленную пряжу. Может 
быть, ткацкий станок, который купил капиталист, тот самый, который ткач по своей 
нужде должен был продать. Но и при отсутствии такого совпадения ткач ткет тем же 
способом, что и прежде, и процесс труда с внешней стороны не изменился.
И всё-таки при этом произошло два важных изменения. Во-первых, ткач работает уже 
не на себя,а на капита листа; тот контролирует теперь работника, следит за тем, 
чтобы он не работал слишком медленно или небрежно и т. п. И, во-вторых, продукт 
труда принадлежит теперь не работнику, а капиталисту.
Таково ближайшее действие, которое оказывает капитал на процесс труда, как 
только он овладевает процессом производства. Какой же вид принимает теперь 
процесс образования стоимости?
Вычислим прежде всего, какова стоимость продукта, который в качестве товара 
производит для капиталиста купленная им рабочая сила при посредстве купленных 
средств производства.
Положим, капиталист покупает рабочую силу на один день. Необходимые средства для 
существования работника производятся в 6 часов общественно необходимого рабочего 
времени. Это же количество общественно необходимого рабочего времени пусть 
воплощается в 3 марках. Капиталист покупает рабочую силу по её стоимости: он 
платит работнику за рабочий день 3 марки. [Приведённые здесь и ниже цифры 
являются, конечно, совершенно произвольными и выбраны исключительно ради большей 
наглядности. Это, казалось бы, должно быть само собой понятно. Но некоторые из 
писавших о «Капитале» изображают дело таким образом, будто Маркс приводил 
примеры вроде вышеизложенного как факты. До чего в состоянии дойти толкователи 
«Капитала», можно судить по следующему: в 57-м томе «Preussische Jahrbflcher» 
господина фон Трейчке некто д-р Штегеман поместил чрезвычайно поверхностную 
статью об «Экономическом мировоззрении Карла Маркса». Непосредственно после 
того, как он «принцип стоимости» приводит как основное требование Маркса, он 
рассказывает (на стр. 227): «Маркс утверждает, что человеческое общество 
нуждалось бы только в 6 часах ежедневного труда для создания необходимых для 
всех средств существования, если бы только каждый работал и притом сообразно 
своим силам». Из всего этого нет в «Капитале» ни одного слова. Если бы господин 
Штегеман меньше фантазировал и с большим вниманием читал «Капитал», то он нашёл 
бы там на стр. 226, что Маркс на основании числовых данных, доставленных ему 
одним манчестерским фабрикантом, вычислил необходимый труд, который в 60-х годах 
фактически должен был затратить прядильщик одной определённой прядильной 
фабрики. Маркс пришёл к заключению, что при десятичасовом рабочем дне 
необходимое рабочее время прядильщика не достигает 4 часов, остальное же рабочее 
время, в течение которого он производит прибавочную стоимость, составляет больше 
6 часов. Мы увидим ниже, что необходимое для существования работника рабочее 
время представляет чрезвычайно изменчивую величину.] 
Предположим, что, по мнению капиталиста, хлопчатобумажная пряжа представляет 
потребительную стоимость, на которую имеется большой спрос я которую в силу 
этого легко будет сбыть. Он решает производить пряжу, покупает орудия труда -- 
ради простоты предположим, что последние состоят из одних лишь веретён и хлопка. 
В одном фунте хлопка содержится, положим, 2 часа труда -- он стоит, 
следовательно, 1 марку. Из 1 фунта хлопка можно выпрясть 1 фунт пряжи. При 
выработке 100 фунтов хлопка, положим, потребляется, изнашивается одно веретено, 
следовательно, при выработке 1 фунта потребляется 1/100 веретена. В одном 
веретене заключается 20 часов труда, или 10 марок. За один час работы прядутся 2 
фунта хлопка; за 6 часов, следовательно,- 12 фунтов, предполагая при этом всегда 
нормальные, средние общественно необходимые условия производства.
Сколько стоимости будет заключаться при таких обстоятельствах в 1 фунте пряжи?
Во-первых, стоимость хлопка и веретён, потребленных при её изготовлении. Эта 
стоимость целиком, не увеличиваясь и не уменьшаясь, переходит на продукт. 
Потребительная стоимость хлопка и веретён изменилась, их стоимость осталась 
нетронутой. Это станет ясным, если рассматривать различные процессы труда, 
необходимые для изготовления окончательного продукта, как следующие одна за 
другой части одного и того же процесса труда.
Предположим, что прядильщик является в то же время и плантатором хлопка и что 
хлопок перерабатывается не-псредственно после его добывания. Тогда пряжа 
является продуктом работы плантатора и прядильщика. Её стои-мость измеряется 
рабочим временем, общественно необходимым для добывания хлопка и переработки его 
в пряжу.
В стоимости продукта не произойдёт никаких изменений, если, при прочих равных 
условиях, процессы труда, необходимые для его изготовления, будут совершаться 
уже за счёт не одного, а нескольких лиц. Стоимость подвергшегося переработке 
хлопка появится, следовательно, снова в пряже; то же самое произойдёт и со 
стоимостью потребленных веретён. Различных вспомогательных веществ мы ради 
простоты не будем принимать здесь в расчёт.
К этой перенесённой стоимости присоединяется ещё стоимость, которую прибавляет к 
хлопку труд прядильщика. В течение 1 рабочего часа, предположим, 
перерабатываются в пряжу 2 фунта, а 2 рабочих часа выражаются в 1 марке. Час 
труда представляет, следовательно, стоимость в ½ марки.
Стоимость 1 фунта пряжи равна, следовательно, стоимости 1 фунта хлопка (== 1 
марке) + 1/100веретена (= 1/10 марки) + ½ часа труда (=¼ марки); или, выражая 
всю стоимость в марках, 1 + 1/10 + ¼ = 1 марке 35 пфеннигам.
За 6 часов будет выпрядено 12 фунтов пряжи стоимостью в 16 марок 20 пфеннигов. 
Но во что обошёлся капиталисту этот продукт? Он должен был затратить 12 фунтов 
хлопка = 12 маркам, 12/100 веретена = 1 марке 20 пфеннигам и 1 день рабочей силы 
= 3 маркам, а всего -- 16 марок 20 пфеннигов, т. е. ровно столько, сколько он 
имеет в стоимости пряжи.
Итак, капиталист до сих пор, следовательно, напрасно заставлял работника 
трудиться. Купленный им товар -- рабочая сила -- пока не доставил ему никакой 
прибавочной стоимости.
Но капиталист не смущается. Он купил потребительную стоимость рабочей силы на 
весь день. Он купил её честно и правильно, по её полной стоимости. Значит, он 
имеет полное право целиком и без остатка использовать всю ее потребительную 
стоимость. Ему и в голову не придёт сказать работнику: Я купил твою рабочую силу 
за сумму денег, выражающую 6 рабочих часов; ты работал на меня 6 часов, мы, 
стало быть, квиты, ты можешь идти. Напротив, он говорит ему: Я купил твою 
рабочую силу на весь день, в течение всего дня она принадлежит мне; поэтому живо 
снова за работу, пока ты в силах, не теряя ни одного мгновения времени -- ведь 
это время принадлежит не тебе, а мне. И он заставляет рабочего работать не 6 
часов, а больше -- скажем, 12 часов.
По истечении следующих шести часов, в конце рабочего дня он снова подсчитывает 
итог. Теперь он обладает 24 фунтами пряжи стоимостью в 32 марки 40 пфеннигов. 
Издержки же его таковы: 24 фунта хлопка = 24 маркам, 24/100 веретена = 2 маркам 
40 пфеннигам и 1 рабочая сила == 3 маркам -- всего 29 марок 40 пфеннигов. С 
улыбкой закрывает он свою счётную книгу. Он выиграл, или, по его выражению, 
заработал 3 марки.
Он заработал, приобрёл прибавочную стоимость, не нарушив законов товарного 
обращения. Хлопок, веретёна, рабочая сила -- всё это куплено по их стоимости. 
Если он приобрёл прибавочную стоимость, то только потому, что он потребил 
купленные им товары -- потребил, разумеется, не как средства наслаждения, а как 
средства производства,- а также потому, что потребительную стоимость купленной 
им рабочей силы он потребил выше известного предела.
Процесс производства при системе товарного производства всегда является 
процессом образования стоимости, независимо от того, совершается ли он с помощью 
купленной или же собственной рабочей силы. Но только тогда, когда процесс 
образования стоимости продолжается дальше известного предела, он становится и 
творцом прибавочной стоимости и в качестве такового -- процессом возрастания 
стоимости. Процесс производства должен продолжаться дальше того пункта, до 
которого он необходим для производства стоимости, равной стоимости купленной 
рабочей силы, если целью его является производство прибавочной стоимости.
И крестьянин, обрабатывающий своё собственное поле, и ремесленник, работающий за 
свой собственный счёт, могут работать сверх того времени, которое они вынуждены 
работать для воспроизведения потребляемых ими средств существования. И они 
могут, следовательно, производить прибавочную стоимость, и их труд может 
представлять процесс возрастания стоимости. Но только когда процесс возрастания 
стоимости совершается с помощью купленной чужой рабочей силы, он является 
капиталистическим процессом производства; этот последний по самой природе своей, 
по той цели, которая ему ставится, в силу необходимости является процессом 
возрастания стоимости. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава вторая. Роль капитала в образовании стоимости 




Соответственно этому двойственному характеру труда и сам производственный 
процесс при господстве товарного производства раздвоен. Он есть единство 
процесса труда и процесса образования стоимости. В качестве же 
капиталистического процесса производства он представляет единство процесса труда 
и процесса возрастания стоимости.
В последней главе мы познакомились с обоими элементами процесса труда: 
средствами производства и рабочей силой. Но мы познакомились также и с 
различными ролями, какие оба эти элемента играют в качестве частей капитала в 
процессе возрастания стоимости. Мы видели, что средства производства совсем 
иначе принимают участие в образовании стоимости продукта, чем рабочая сила.
Мы нашли, что стоимость издержанных средств производства снова появляется в 
стоимости произведённого продукта. Перенесение этой стоимости происходит в 
процессе труда и при посредстве труда.
Но почему это возможно? Труд должен выполнять одновременно двойную задачу -- 
создавать новую стоимость и переносить старую. Это можно понять, лишь приняв во 
внимание двойственный характер труда, о котором мы только что упомянули. В 
качестве образующего стоимость общечеловеческого труда он создаёт новую 
стоимость. В качестве же производящей потребительную стоимость особенной формы 
полезной работы он переносит на продукт стоимость средств производства.
Только при помощи особенной формы работы -- прядения -- может быть перенесена 
стоимость хлопка и прялки на пряжу. Напротив, прядильщик имеет возможность ту 
стоимость, которую он создаёт в качестве прядильщика, создавать и путём иной 
формы работы, например в качестве столяра. Но тогда он уже не производит пряжи и 
не переносит, следовательно, стоимости хлопка на пряжу.
Двойственные характер труда, как создающего стоимость и как переносящего 
стоимость, станет особенно ясным, если мы рассмотрим, как влияют изменения 
производительности труда на образование стоимости и на перенесение стоимости. 
Величина стоимости, создаваемой в течение одного рабочего часа, не изменяется, 
если при прочих равных условиях производительность труда возрастает или падает. 
Напротив, количество потребительных стоимостей, производимых в течение 
определённого промежутка времени, возрастает или падает вместе с 
производительностью труда. Следовательно, в той же степени возрастает или 
уменьшается и способность труда к перенесению стоимости.
Допустим, например, что какое-нибудь изобретение удвоит производительность труда 
прядильщика, между тем как производительность труда в производстве хлопка 
остаётся прежней. Положим, в одном фунте хлопка содержится 2 рабочих часа, так 
что он стоит, придерживаясь прежнего примера, 1 марку. Раньше в течение одного 
часа превращалось в пряжу 2 фунта хлопка, а теперь -- 4 фунта. Та же самая новая 
стоимость -- согласно нашему примеру, 50 пфеннигов,-- которая раньше 
прибавлялась к 2 фунтам в течение одного рабочего часа, теперь прибавится к 4 
фунтам. Но теперь в течение одного часа труд прядильщика переносит на пряжу уже 
двойную стоимость: раньше -- 2 марки, теперь -- 4. 
Как видим, способность труда сохранять или переносить стоимость основывается на 
ином его свойстве, чем способность его создавать стоимость.
Никакое производство немыслимо без средств производства. Поэтому всякий труд, 
производящий товары, является нс только производящим стоимость, но и сохраняющим 
стоимость. Притом не в том только смысле, что он переносит на продукт стоимость 
потребленных средств производства, но и в том, что он предохраняет стоимость 
последних от уничтожения.
Всё земное -- преходяще, и средства производства рано или поздно разрушаются, 
хотя бы они и не употреблялись. Некоторые из них, как, например, различные 
машины, портятся тем скорее, чем дольше они бездействуют. А вместе с 
потребительной стоимостью средств производства исчезает также и их стоимость. 
Если потребление происходит нормальным образом в процессе производства, то 
стоимость, теряемая средствами производства, снова появляется в стоимости 
продукта. Если же средства производства уничтожаются, не будучи употреблены в 
процессе производства, то их стоимость исчезает безвозвратно.
Капиталист обыкновенно не обращает внимания на эту сторону труда, но она даёт 
ему себя очень осязательно чувствовать, когда он, например, вследствие кризиса 
оказывается вынужденным прервать процесс производства. Маркс приводит в пример 
одну английскую бумагопрядильню, которая определила свой годовой убыток, 
вызванный хлопковым кризисом 1862 г., в 120 000 марок, в том числе 24 000 марок 
-- вследствие порчи машин.
Различные средства производства играют, впрочем, различную роль в процессе 
перенесения стоимости. Одни, как, например, сырьё и вспомогательные материалы, 
теряют в процессе труда свою самостоятельную форму. Другие же сохраняют при этом 
свой вид. Хлопок, превращенный в пряжу, теряет свой вид, тогда как прялка, 
которая прядет, нисколько его не теряет. Первые отдают в каждом процессе 
производства всю свою стоимость продукту, последние же -- только часть её. Если 
машина стоит 1000 марок и при нормальных условиях изнашивается в течение 1000 
дней, то в каждый рабочий день она передаёт произведённому за это время с её 
помощью продукту стоимость в 1 марку.
Здесь перед нами снова выступает двойственный характер процесса производства. 
Каким образом может машина передавать 1/1000 своей стоимости определённому 
продукту? Ведь при изготовлении последнего находится в действии не 1/1000 
машины, но вся она. Такие возражения действительно делались. На них приходится 
ответить, что вся машина фигурирует в процессе производства лишь постольку, 
поскольку последний является процессом труда. Напротив, поскольку он оказывается 
процессом возрастания стоимости, в нём участвует лишь соответствующая часть 
машины. В качестве потребительной стоимости в процессе участвует вся машина; в 
качестве же стоимости -- лишь часть её. В качестве потребительной стоимости 
машина входит целиком в каждый производственный процесс, в качестве же стоимости 
-- только в некоторой своей части.
С другой стороны, в продукт может быть перенесена вся стоимость данного средства 
производства, но лишь часть его тела. Предположим, например, что для 
производства 100 фунтов пряжи требуется при нормальных условиях 115 фунтов 
хлопка. Количество отбросов равняется в нашем случае 15 фунтам. В таком случае в 
100 фунтов пряжи переносится лишь 100 фунтов хлопка. Однако в стоимость 100 
фунтов пряжи переносится стоимость 115 фунтов хлопка.
В процессе труда средства производства переносят на изготовляемый продукт точно 
такую же стоимость, какую они при этом теряют сами. Они никогда не могут 
прибавить к нему стоимость большую той, какой они сами обладают, как бы огромна 
ни была их потребительная стоимость. Совершенно бессмысленны поэтому попытки 
вульгарных экономистов вывести прибавочную стоимость и сё превращенные формы -- 
процент, прибыль, земельную ренту -- из потребительной стоимости средств 
производства, из их «услуг».
Стоимость израсходованных в процессе производства средств производства 
возрождается в неизменном виде в стоимости продукта.
Но труд не только сохраняет стоимость,-- он создаёт новую стоимость. Вплоть до 
известного момента труд, создающий новую стоимость, лишь возмещает стоимость, 
затраченную капиталистом на покупку рабочей силы. Когда же труд продолжается 
дольше указанного момента, он начинает производить излишек стоимости -- 
прибавочную стоимость.
«Итак, -- говорит Маркс,-- та часть капитала, которая превращается в сродства 
производства, т. е. в сырой материал, вспомогательные материалы и средства 
труда, в процессе производства не изменяет величины своей стоимости. Поэтому я 
называю её постоянной, неизменяющейся частью капитала, или, короче, постоянным 
капиталом.»
Напротив, та часть капитала, которая превращена в рабочую силу, в процессе 
производства изменяет свою стоимость. Она воспроизводит свой собственный 
эквивалент и сверх того избыток, прибавочную стоимость, которая, в свою очередь, 
может изменяться, быть больше или меньше. Из постоянной величины эта часть 
капитала непрерывно превращается в переменную. Поэтому я называю её переменной 
частью капитала, или, короче, переменным капиталом. Те самые составные части 
капитала, которые с точки зрения процесса труда различаются как объективные и 
субъективные факторы, как средства производства и рабочая сила, с точки зрения 
процесса возрастания стоимости различаются как постоянный капитал и переменный 
капитал» («Капитал», т. 1, стр. 216).
Разумеется, величину стоимости постоянного капитала следует принимать за 
постоянную лишь по отношению к процессу возрастания стоимости.
Процесс производства, в котором применяется постоянный капитал, не изменяет 
величину его стоимости. Но оаа может, разумеется, испытывать на себе влияние 
других факторов. Равным образом может изменяться и отношение между постоянным и 
переменным капиталом. К этому вопросу мы ещё вернёмся в дальнейшем. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава третья. Степень эксплуатации рабочей силы 




Постоянный капитал в свою очередь распадается на две части: сырые материалы и 
пр., стоимость которых целиком переносится на продукт, и орудия и пр., которые 
при каждом отдельном процессе производства передают продукту лишь часть своей 
стоимости. В последующем изложении мы не будем, однако, принимать во внимание 
это различие, так как оно, нисколько не изменяя результатов, только осложняло бы 
задачу. Итак, мы предполагаем ради простоты, что стоимость всего затраченного 
напитала сполна переносится на продукт. 
Капиталист покупает средства производства и рабочую силу и пускает их в ход. В 
конце процесса производства стоимость затраченного капитала увеличивается на 
сумму прибавочной стоимости m, которая равна 900 маркам. Стало быть, теперь 
капиталист имеет с + v + m = 4100 + 900 + 900 = 5900 марок. Из этой суммы 4100 
марок составляют перенесённую стоимость, а 900 + 900 марок -- вновь созданную.
Ясно, что величина стоимости постоянного капитала не оказывает никакого влияния 
на величину произведённой прибавочной стоимости. Конечно, без средств 
производства немыслимо производство, и чем продолжительнее процесс производства, 
тем больше их требуется. Поэтому для производства определённого количества 
прибавочной стоимости требуется приложение определённой массы средств 
производства, которая определяется техническим характером процесса труда. Но 
величина стоимости этой массы не имеет никакого влияния на величину прибавочной 
стоимости.
Если я занимаю 300 рабочих, причём дневная стоимость рабочей силы каждого равна 
3 маркам, а стоимость, которую каждый создаёт в течение одного дня, равна 6 
маркам, то эти 300 рабочих произведут в течение одного дня стоимость, равную 
1800 маркам, из которых 900 марок будут составлять прибавочную стоимость, 
независимо от того, какова будет стоимость потребленных ими средств производства 
-- 2000, 4000 или 8000 марок.
Образование стоимости и изменение её величины в процессе производства совершенно 
не зависит от стоимости авансируемого постоянного капитала. Поскольку поэтому 
перед нами стоит задача изучить оба эти процесса в их чистом виде, мы можем 
совершенно отвлечься от постояннoro капитала, предположить, что он равен нулю. 
Итак, из всего капитала, затраченного на производство, мы будем здесь принимать 
во внимание только переменную часть v, а из стоимости продукта -- только 
стоимость, вновь созданную трудом. Она равна стоимости затраченного переменного 
капитала плюс прибавочная стоимость, v + m. Отношение прибавочной стоимости к 
затраченному переменному капиталу равняется в нашем случае 900:900, или 100%.
Этот относительный прирост переменного капитала или относительную величину 
прибавочной стоимости Маркс называет нормой прибавочной стоимости. Её нельзя, 
как это часто делают, смешивать с нормой прибыли. Прибыль имеет источником 
прибавочную стоимость, но она не есть прибавочная стоимость.
Чтобы произвести в точение рабочего дня стоимость, равную стоимости своей 
рабочей силы, т. с. равную v, рабочий должен пророработать ихвестное время, по 
нашему прежнему предположению -- 6 часов. Это рабочее время необходимо для 
поддержания жизни самого рабочего. Маркс называет его необходимым рабочим 
временем.
Ту же часть дня, в течение которой рабочий работает сверх необходимого рабочего 
времени и не возмещает стоимость своей рабочей силы, а создаёт прибавочную 
стоимость для капиталиста, Маркс называет прибавочным, избыточным рабочим 
временем, а труд, затраченный в течение атого времени,-- прибавочным трудом. 
Прибавочный труд находится в том же отношении к необходимому труду, как 
прибавочная стоимость к переменному капиталу. Следовательно, норму прибавочной 
стоимости можно выразить через m/v, или прибавочный труд/необходимый труд.
Прибавочная стоимость овеществляется в продукте, который Маркс называет 
прибавочным продуктом. Поэтому её отношение к переменному капиталу может быть 
изображено также в виде отношения одной части продукта к другой его части. 
Однако при анализе этого отношения, где дело идёт не о вновь созданной 
стоимости, а о готовом продукте, мы уже не можем, как прежде, игнорировать 
постоянный капитал, составляющий часть стоимости продукта.
Предположим, что в течение 12-часового рабочего дня рабочим производится 20 
фунтов пряжи стоимостью в 30 марок. Стоимость превращенного в пряжу хлопка 
равняется 20 маркам (20 фунтов по 1 марке). Износ прялки и т. п. составляет 4 
марки, стоимость рабочей силы -- 3 марки. Норма прибавочной стоимости пусть 
будет равна 100%. Таким образом, стоимость пряжи, составляющая 30 марок, равна 
24 маркам (с) + 3 марки (v) + 3 марки m; эта стоимость воплощается в 20 фунтах 
пряжи, т. е. постоянный капитал воплощается в 16 фунтах, переменный -- в 2 
фунтах, а прибавочная стоимость -- также в 2 фунтах.
20 фунтов пряжи производятся в течение 12 часов, иначе говоря -- в течение 1 
часа производится 1 1/3 фунта. 16 фунтов, в которых воплощается стоимость 
постоянного капитала, произведены в течение 9 часов 36 минут, 2 фунта, 
содержащие стоимость переменного капитала,-- в течение 1 часа 12 минут, равно 
как и те 2 фунта, в которых воплощается прибавочная стоимость.
По нашему подсчёту выходит как будто, что прибавочная стоимость производится не 
в течение 6 часов, как мы предположили, а в течение 1 часа 12 минут. Именно 
такой подсчёт и производят фабриканты, пытаясь доказать, будто их прибыль 
производится в течение последнего рабочего часа. Поэтому, утверждают они, если 
сократить рабочее время хотя бы на один только час, то получение прибыли станет 
совершенно невозможным и промышленность будет разорена.
Уже в 1836 г. такой расчёт английские фабриканты и их учёные и неучёные 
адвокаты, с Сениором во главе, выдвигали против всякого законодательного 
ограничения рабочего времени. Тот же самый аргумент был подогрет и снова пущен в 
ход в Германии и Австрии для борьбы против ограничения рабочего дня. И это 
несмотря на то, что фактический опыт Англии самым решительным образом доказал 
полную несостоятельность подобного аргумента. В Англии в различных отраслях 
промышленности рабочий день был сокращён законодательным путём -- мы ещё 
возвратимся к этому вопросу ниже,-- и это не только не пошатнуло промышленность, 
но даже не уменьшило сколько-нибудь заметно барышей господ фабрикантов.
Вся приведённая аргументация покоится на смешении потребительной стоимости со 
стоимостью. В последний час, действительно, производится потребительная 
стоимость 2 фунтов пряжи, но не их стоимость. Ведь 2 фунта пряжи не появились 
вдруг из ничего. В них содержится не только 1 час 12 минут труда прядильщика, но 
и стоимость 2 фунтов сырого материала. А по нашему предположению (1 фунт пряжи = 
1 марке, 1 марка = 2 рабочим часам), в 2 фунтах хлопка воплощены 4 рабочих часа. 
Сверх того, прялка и т. п. передаёт 2 фунтам пряжи стоимость, произведённую в 
течение 48 минут общественно необходимого рабочего времени.
Следовательно, для изготовления 2 фунтов пряжи, произведённых в течение 1 часа 
12 минут, в действительности требуется шесть рабочих часов. Если бы рабочий в 
нашем примере действительно производил в течение 1 часа 12 минут всю прибавочную 
стоимость, которая представляет продукт стоимостью в 6 часов, то он должен был 
бы оказаться в состоянии в течение 12-часового рабочего дня создать стоимость, 
соответствующую 60 рабочим часам. И находятся люди, которые верят таким 
бессмыслицам, рассказываемым господами фабрикантами!
Так как отголосок этого аргумента мы и поныне находим в некоторых кругах, то 
следует осветить ещё одну из его сторон. Вычислим, какова была бы норма 
прибавочной стоимости в случае сокращения рабочего дня с 12 до 11 часов при 
указанных выше условиях [Мы предполагаем при этом, что сокращение рабочего 
времени с 12 до 11 часов сопровождается также и понижением производительности 
труда на 1/12. В действительности же это отнюдь не обязательно. Обычно 
сокращение рабочего времени сопровождается повышением энергии, ловкости, 
напряжённости, внимания, понимания -- словом, работоспособности рабочего. Эта 
работоспособность может возрасти до такой степени, что рабочий в течение более 
короткого времени начинает производить больше, нежели прежде, когда он работал 
более долгое время. Впрочем, с этим следствием сокращения рабочего времени мы в 
данном случае не будем считаться,-- ради простоты мы не принимает его во 
внимание.]. 
В этом случае у нас будет уже не 24 марки постоянного капитала, а только 22, так 
как теперь перерабатывается меньше (181/3 фунта хлопка = 181/3 марки, износ 
прялки и пр. = только 32/3 марки); к этому надо присоединить переменвый капитал 
в 3 марки (мы предполагаем, что заработная плата за 11 часов остаётся та же, что 
и раньше за 12 часов) и прибавочную стоимость в 2½ марки. Таким образом, норма 
прибавочной стоимости равняется уже не 100, а 831/3%.
Мы получаем в виде продукта всего 181/3 фунта пряжи стоимостью в 27½ марки. 
Постоянный капитал воплощён в 142/3 фунта, переменный -- в 2 фунтах, прибавочная 
стоимость --в 12/3 фунта; 142/3 фунта производятся в течение 8 часов 48 минут, 2 
фунта -- в течение 1 часа 12 минут, и, наконец, то количество пряжи, в котором 
содержится прибавочная стоимость,-- в течение 1 часа.
Стало быть, благодаря сокращению рабочего времени на один час время, затраченное 
на производство прибавочного продукта, воплощающего в себе прибавочную 
стоимость, сократилось не на час, а только на 12 минут. Расчёт фабрикантов 
основан на нелепом допущении, что в течении 11 часов будет выработано продукта 
на 1/12 меньше, Тогда как средств производства (сырых материалов и пр.) будет 
потреблено столько же, как и в течение 12 часов. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава четвертая. Монета. Бумажные деньги




Для торговли было, разумеется, большим неудобством то обстоятельство, что при 
каждой продаже и покупке оказывалось необходимый определять содержание и вес 
каждого куска денежного металла. Это неудобство исчезло, как только 
общепризнанный авторитет стал гарантировать верность веса и содержание каждого 
куска металла. Таким образом, слитки металла превратились в изготовляемые 
государством металлические монеты.
Монетная форма денег вытекает из их функции как средства обращения. Но как 
только деньги приобретают форму монеты, эта последняя получает в сфере обращения 
новое, независимое от её содержания значение. Удостоверение государства в том, 
что данный монетный знак содержит известное количество золота или равен ему, 
является при известных обстоятельствах достаточным для того, чтобы монетный анак 
стал служить таким же средством обращения, как и реальное количество золота.
К этому приводит уже самое обращение монет. Чем дольше монета находится в 
обращении, тем больше она стирается. Её наименование и действительное содержание 
начинают всё больше и больше разниться друг от друга. Старая монета легче только 
что отчеканенной,- и всё же при известных обстоятельствах обе могут представлять 
одинаковые стоимости как средства обращения.
Ещё резче проявляется разница между наименованием и действительным содержанием в 
разменной монете. Неблагородные металлы, как, например, медь, очень часто 
служили первоначально деньгами, а затем уже были вытеснены благородными 
металлами. Медь, а после введения золотой валюты и серебро перестали быть мерами 
стоимости, хотя медные и серебряные монеты продолжают функционировать в качестве 
средства обращения в мелочной торговле. Они стали соответствовать теперь 
определённым весовым частям золота. Стоимость, которую они представляют, 
изменялась в зависимости от реальной стоимости золота и нисколько не зависела от 
колебаний стоимости серебра и меди.
Очевидно, что при этих условиях их металлическое содержание не имеет влияния на 
их монетную функцию и что можно произвольно, посредством законов, определить, 
какое количество золота должна представлять медная или серебряная монета. Отсюда 
-- только один шаг к тому, чтобы заменить металлический знак бумажным, 
приравнять законодательным путём не имеющий никакой стоимости кусок бумаги к 
некоторому количеству золота.
Так возникли государственные бумажные деньги, которые не следует смешивать с 
кредитными деньгами, происшедшими из другой функции денег.
Бумажные деньги могут заменять золотые деньги только в качестве средства 
обращения, но не в качестве меры стоимости. Они могут заменять их лишь 
постольку, поскольку они представляют определённые количества золота. Для 
бумажных денег -- как средства обращения остаются в силе те же законы, что и для 
металлических, которые они замещают. Бумажные деньги никогда не могут 
представлять большее количество золота, чем то, которое может быть поглощено 
обращением товаров. Если в какой-нибудь стране обращение товаров вызывает 
потребность в 100 миллионах марок золотом, а государство пустит в оборот 
бумажных денег на 200 миллионов, то в результате получится, что, например, на 
две 20-марковые бумажки можно будет купить лишь столько же, сколько на одну 
золотую монету в 20 марок. В этом случае цены, выраженные в бумажных деньгах, 
будут вдвое превышать цены, выраженные в золоте. Бумажные деньги будут 
обесценены вследствие чрезмерного их выпуска. Грандиознейшим примером такого 
обесценения бумажных денег вследствие чрезмерного их выпуска были ассигнаты 
французской революции, которых за 7 лет (с 1790 г. по март 1797 г.) было 

выпущено на сумму в 45581 миллион франков с лишним и которые в конце концов 
потеряли всякую стоимость. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава пятая. Рабочий день 




Необходимое рабочее время при данных условиях -- определённой высоте 
производительности труда, потребностей рабочего класса и пр.-- составляет 
определённую величину. В нашем примере мы принимаем эту величину равной 6 часам. 
Разумеется, рабочий день ни при каком способе производства не может быть короче 
необходимого времени. А при капиталистическом способе производства он должен 
быть длиннее этого последнего. Чем длиннее прибавочное рабочее время, тем больше 
-- при прочих равных условиях -- норма прибавочной стоимости. Поэтому стремления 
капиталиста клонятся к тому, чтобы как можно больше растянуть рабочий день. 
Охотнее всего он заставил бы рабочего трудиться непрерывно в течение 24 часов в 
сутки [Австрийской парламентской анкетой 1883 г. о положении рабочих было 
констатировано, что в некоторых прядильнях Брюнна работа производится непрерывно 
с утра субботы до утра воскресенья. Эта постыдная практика, к сожалению, не 
ограничивается одним только Брюнном и одними только прядильнями.].
К величайшему его огорчению, этого нельзя практиковать в течение сколько-нибудь 
длительного времени. Рабочий истомится вконец, если ему не будет предоставлен 
некоторый перерыв для отдыха, сна, обеда. Но капиталист заботится по крайней 
мере о том, чтобы максимально сократить эти перерывы и в течение всего 
остального времени иметь рабочего в своём полном распоряжении.
Рабочую силу невозможно, однако, отделить от рабочего. Поэтому всё то время, в 
течение которого капиталисту принадлежит потребительная стоимость рабочей силы, 
ему принадлежит также и личность рабочего. Каждая минута рабочего времени, 
которую рабочий тратит на себя, кажется капиталисту кражей его собственного 
капитала [Английские рабочие -- и не одни английские, конечно, -- превосходно 
умеют высмеивать ту расчётливость, с которой капиталист наблюдает за тем, чтобы 
рабочий ничего не оттягивал у него из купленного им рабочего дня. Так, 
рассказывают анекдот о некоем владельце каменоломни, что у него один рабочий 
преждевременно взорвавшейся миной был выброшен на воздух, но благодаря 
случайности упал на землю невредимым. При расчёте предприниматель вычел с него 
за время, проведённое им в воздухе, как за прогульное. Нечто подобное 
действительно имело место при постройке водопровода в Кротоне в штате Нью-Йорк. 
Надо было пробуравить гору. От взрывов в туннелях распространялись удушливые 
газы. Это приводило рабочих в бесчувствие, и они становились на некоторое время 
(менее чем на час) неработоспособными. За это время у них производился вычет из 
заработной платы. В Цюрихском кантоне один фабрикант-бабник вычитывал из 
заработной платы работниц за то время, которое они проводили у него в кабинете.] 
.
Но именно потому, что рабочая сила и рабочий нераздельно связаны друг с другом, 
интересы последнего требуют возможно большего сокращения рабочего времени. В 
продолжение процесса производства он является лишь частью капитала. При 
капиталистическом способе производства он тогда лишь становится человеком, когда 
перестаёт работать. Однако помимо такого морального мотива существует также и 
материальный мотив в пользу сокращения рабочего дня.
Капитал стремится к тому, чтобы получить больше, чем ему следует по правилам 
товарного обмена. Когда капиталист покупает дневное рабочее время по его 
стоимости, то ему принадлежит его потребительная стоимость только на один день. 
Иными словами, он в праве пользоваться рабочей силой в течение дня лишь 
настолько, чтобы это не повредило её восстановлению.
Если кто-нибудь покупает урожай с яблони и при этом, желая выжать побольше 
прибыли, не только срывает с дерева яблоки, но и срубает сучья, чтобы 
использовать их на дрова, то он нарушает заключённый им договор: на следующий 
год дерево уже не сможет принести столько плодов, как прежде. Точно так же 
обстоит дело и в том случае, когда капиталист заставляет рабочего работать 
чрезмерно долго: это возможно лишь за счёт работоспособности рабочего и 
продолжительности его жизни.
Если в результате чрезмерной работы период трудоспособности рабочего сокращается 
с 40 до 20 лет, то это означает не что иное, как то, что капитал в продолжение 
одного дня потреблял в среднем потребительную стоимость двух рабочих дней. Он 
оплачивал рабочему его рабочую силу за один день и брал рабочую силу двух дней. 
Капиталист проповедует рабочему бережливость и аккуратность и в то же время 
принуждает его расточать своё единственное достояние -- свою рабочую силу [Маркс 
цитирует следующее место из статьи Д-ра Ричардсона в «Social Science Review» за 
1863 г.; «В Мэрилебоне (одном из самых больших городских кварталов Лондона) 
смертность кузнецов составляет 31 на 1000 ежегодно, что на 11 превышает среднюю 
смертность взрослых мужчин Англии. Занятие, представляющее почти инстинктивное 
искусство человека, само по себе безукоризненное, становится вследствие 
чрезмерного труда разрушительным для человека. Он может делать такое-то 
количество ударов молотом в день, такое-то количество шагов, совершать 
столько-то дыхательных движений, исполнять такую-то работу и прожить в среднем, 
скажем, 50 лет. Его принуждают делать больше на столько-то ударов, проходить на 
столько-то шагов больше, на столько-то учащать дыхание, и это в общей сложности 
увеличивает затрату его жизненных сил на одну четверть. Он делает попытку в этом 
направлении, и в результате оказывается, что в продолжение ограниченного периода 
он действительно увеличивает производимую им работу на одну четверть и умирает в 
37 лет вместо 50 »(«Капитал», т. I, стр. 261).].
Здесь речь идёт о капиталисте не как о частном лице, а как о представителе 
капиталистического способа производства, выполняющем заповеди последнего,-- 
безразлично, побуждает ли его к этому личная жадность или конкуренция.
Перед нами встаёт тут противоположность между интересами рабочего класса и 
класса капиталистов. Первый пытается по мере возможности сократить рабочий день, 
последний -- удлинить его. Результатом этой противоположности интересов обоих 
классов является борьба, продолжающаяся и поныне, но начавшаяся столетия тому 
назад и имеющая величайшее историческое значение. В этой борьбе трудящиеся 
пролетарии познали солидарность своих интересов. Она была основной побудительной 
причиной к конституированию рабочих в класс, к развитию рабочего движения как 
политического движения. И эта политическая борьба имела своим следствием 
политический же результат -- государственное регулирование продолжительности 
рабочего дня, законодательное ограничение рабочего дня.
В Англии, родине современной промышленности, условия и причины этой борьбы 
развились всего раньше и всего резче, поэтому и сама борьба разгорелась там 
раньше, чем где бы то ни было.
«Английские фабричные рабочие были передовыми борцами не только английского 
рабочего класса, по и современного рабочего класса вообще, точно так же, как их 
теоретики первые бросили вызов капиталистической теории» («Капитал», т. 1, стр. 
304).
Нигде нельзя так ясно проследить борьбу за продолжительность рабочего дня и её 
причины, как в Англии. В этой стране пресса, парламентские дебаты и анкетные 
комиссии, равно как и официальные отчёты, особенно фабричных инспекторов, 
доставили богатый материал, подобного которому нельзя найти в других странах. 
Когда Маркс заканчивал первый том «Капитала» (в 1866 г.), материал этот был 
единственным.
Поэтому Маркс дал подробное описание борьбы за нормирование рабочего дня, 
разыгравшейся в Англии. Картина, нарисованная им, дополняется книгой Энгельса 
«Положение рабочего класса в Англии». Эта книга охватывает период времени до 
1844 г., а книга Маркса -- до 1866 г. Несмотря на это, выводы Энгельса и Маркса 
относительно борьбы за нормирование рабочего дня представляют и теперь ещё не 
только исторический интерес.
Описываемое ими положение, подвохи, увёртки и интриги капитала с целью возможно 
больше удлинить рабочий день или сделать призрачным его вынужденное сокращение,, 
отношение политических партий и рабочего класса к этим махинациям -- всё это 
настолько типично, что позднейшее развитие отношений на континенте явилось 
точной копией развития Англии. Отношения, описанные Энгельсом восемьдесят, а 
Марксом -- шестьдесят лет назад, ещё и теперь живы в Германии. Скудный материал, 
доставленный в последние годы частными исследованиями и официальными отчётами о 
германской и австрийской промышленности, служит живой иллюстрацией к выводам 
«Капитала».
Маркс говорит в своём предисловии, что он уделил «столь значительное место 
истории, содержанию и результатам английского фабричного законодательства» 
(«Капитал», т. 1, стр. 7) в первом томе своего труда потому, что одна нация 
может и должна учиться у другой и что господствующим классам их собственные 
ближайшие интересы настоятельно повелевают устранить всякие юридические 
ограничения, задерживающие развитие рабочего класса. Нарисованная Марксом 
картина положения английских рабочих не осталась совсем без результата.
ЏФакты, собранные им, были до того потрясающи и до того неоспоримы, что они не 
преминули произвести впечатление не только на рабочий класс, но и на мыслящих 
представителей господствующих классов. Успехами фабричного законодательства в 
Швейцарии, Австрии и Германии мы обязаны в значительной степени влиянию 
«Капитала».
Однако число мыслящих представителей буржуазии, но погрязших в классовых 
предрассудках, очень невелико, а политическое Значение рабочего класса ещё 
весьма незначительно, и преобладающее впечатление, которое мы выносим от чтения 
исследований Маркса относительно фабричного законодательства, есть не чувство 
удовлетворения достигнутым, а чувство стыда за колоссальное невежество, которое 
и поныне господствует в отношении фабричного законодательства. Только этим 
объясняется тот факт, что в европейских парламентах до сих пор во всеуслышание 
высказываются взгляды, которые уже давно г опровергнуты жизнью и позабыты в 
Англии -- этой «стране манчестерства», на которое у нас так любят фарисейски 
поглядывать свысока.
Подробное изложение главы «Капитала», трактующей о рабочем дне, здесь 
невозможно.
Мы рекомендуем каждому, кому это доступно, проштудировать главы «Капитала», где 
детально изображено положение тех отраслей английской промышленности, в которых 
рабочий день не ограничен законом, где даны картины ночной работы, системы смен 
и, наконец, борьбы за нормальный рабочий день [Здесь и повсюду дальше выражение 
«нормальный рабочий день» употребляется в смысле нормированного, т. е. 
ограниченного законодательным путём рабочего дня.- ред.]. Нет лучше оружия для 
борьбы за фабричное законодательство, чем восьмая и тринадцатая главы 
«Капитала».
Вообще в области государственного регулирования рабочего дня в Англии можно 
проследить два противоположных течения. Начиная с XIV и до конца XVII века 
издаются законы с целью удлинения рабочего дня. С начала же XIX века 
законодательство направлено к его сокращению.
В начале развития капиталистического способа производства капитал был слишком 
слаб, чтобы одной лишь силой экономических отношений выжимать из рабочего 
достаточное количество прибавочной стоимости. Ещё в XVIII веке в Англии 
раздавались жалобы на то, что промышленные рабочие работают лишь четыре дня в 
неделю и в течение этого времени зарабатывают достаточно для существования в 
течение всей недели. Для понижения заработной платы и удлинения рабочего дня 
было тогда предложено заключать бродяг и нищих в работный дом, который стал бы 
«домом ужаса». В этом «доме ужаса» рабочее время должно было составлять 12 часов 
в сутки.
Сто лет спустя, в 1863 г., в «век гуманности», анкетная комиссия констатировала, 
что в гончарных заведениях Стеффордшира семилетние дети работают изо дня в день 
по пятнадцати часов.
Капитал теперь уже не нуждается в принудительных законах и каторжных тюрьмах, 
чтобы принудить рабочего к прибавочному труду. Он превратился в экономическую 
силу, которой пролетарий вынужден подчиняться. С последней трети XVIII века в 
Англии начинается настоящее состязание в погоне за 'прибавочным трудом. Один 
капиталист старается перещеголять другого в деле безмерного растяжения рабочего 
дня.
Рабочий класс с ужасающей быстротой приходил в упадок физически и морально и из 
года в год заметно приближался к вырождению; даже постоянное освежение крови 
благодаря притоку сельских рабочих в фабричные округа не могло остановить 
разрушительного процесса.
«Хлопчатобумажная промышленность существует уже 90 лет...-- воскликнул оратор 
Феррэнд в английской палате общин в 1863 году.-- В период времени, 
соответствующий трём поколениям английской расы, она пожрала девять поколений 
хлопчатобумажных рабочих». Цит. по «Капиталу», т. 1, стр. 272).
Фабриканты не обманулись в своих расчётах. Несмотря на быстрое разрушение 
человеческих жизней, нисколько не наблюдалось недостатка в свободной рабочей 
силе. Из сельских округов, из Шотландии, Ирландии н Германии в английские 
фабричные округа и в Лондон массами устремлялись кандидаты на смерть, гонимые с 
родины падением домашней промышленности, превращением пашен в пастбища и пр.
Однако если перспективы вырождения населения Англии не могли удержать класс 
капиталистов от дальнейшего удлинения рабочего дня, то оно должно было пробудить 
внимание как английских государственных деятелей, не принадлежащих к классу 
фабрикантов, так и наиболее дальновидных членов этого класса. Что станет с 
Англией и всей её промышленностью, если её население так неудержимо истощается 
капитализмом? 
Подобно тому как во всех капиталистических странах оказалось необходимым по 
возможности ограничить истребление лесов капиталом, точно так же явилась 
настоятельная необходимость положить границы хищнической. эксплуатации 
национальной рабочей силы капиталом. Государственные люди, усмотревшие эту 
необходимость, подталкивались вперёд английским рабочим движением -- первым 
современным движением этого рода.
Уже Роберт Оуэн в начале XIX столетия выставил требование ограничения рабочего 
дня и практически ввёл на своей фабрике рабочий день в 10 часов, притом с 
наилучшими результатами. Рабочее движение, которое начиная с 20-х годов стало 
гигантски расти, а с 1835 г. организовалось в чартистскую партию и стало 
вырывать у господствующих классов Англии одну уступку за другой, поставило своей 
главной целью добиться всеобщего избирательного права и десятичасового рабочего 
дня.
С каким упорством и ожесточением велась борьба, с какой настойчивостью 
капиталисты и юристы изощрялись в остроумии, чтобы свести на нет каждую 
отвоёванную уступку, с каким мужеством и энергией фабричные инспектора, даже 
наперекор желаниям министров, выступали в защиту рабочего класса (и среди них 
первый -- Леонард Горнер, память которого должен чтить каждый рабочий), как 
фритредеры обещали рабочим десятичасовой рабочий день, пока они им были нужны, и 
как они самым циничным образом нарушили своё обещание, добившись отмены хлебных 
законов, как, наконец, угрожающее движение рабочего класса вынудило к 
установлению десятичасового рабочего дня, по крайней мере для определённых 
категорий рабочих,-- обо всём этом подробно и жизненно, с большим количеством 
документальных данных, рассказано в «Капитале».
С начала 50-х годов английское рабочее движение вошло в более спокойные рамки. С 
одной стороны, оно не могло не испытать воздействия от поражения рабочего класса 
в Париже, а также от временного поражения революции па всём континенте. С другой 
стороны, цель чартистского движения в существенных чертах всё более и более 
достигалась, и в то же время английская промышленность получила сильнейшее 
развитие за счёт промышленности других стран. В водоворот этого подъёма был 
вовлечён и английский рабочий класс, и в его среде стало распространяться 
воззрение, будто между интересами капитала и труда в Англии существует гармония 
в противоположность капиталу и труду иноземных стран.
Несмотря на это, английское фабричное законодательство и в эти спокойные годы 
сделало ряд шагов вперёд. Законом 27 мая 1878 г. была, наконец, объединена и 
кодифицирована вся предыдущая законодательная работа 1802--1874 гг., 
охватывавшая шестнадцать отдельныхз фабричных законов.
Крупнейший шаг вперёд, сделанный этим законом, заключается в уничтожении 
разделения промышленных заведений на фабрики и мастерские. С этих пор охрана 
труда распространяется не только на фабрики, но и на мелкие мастерские и даже до 
известной степени на домашнюю промышленность. Но охрана закона не 
распространяется на взрослых рабочих-мужчин, а только на детей, подростков и 
женщин.
Закон 1878 г. был затем улучшен рядом дальнейших законов, из которых особенно 
важны законы 1891 и 1901 гг. Дети до 12-летнего возраста совершейно не 
допускаются к промышленному труду. Для детей от 12 до 14 лет максимальный размер 
рабочего дня установлен наполовину меньший, чем для подростков (от 14 до 18 лет) 
и для женщин. Для последних количество рабочих часов в неделю ограничено 60, за 
исключением текстильной промышленности, где оно не должно превышать 56½ часов. 
Работа лиц, охраняемых законом, запрещена по воскресеньям, равно как в день 
рождества и в страстную пятницу. Сюда присоединяется восемь полупраздников и 
четыре полных праздника (падающих не на субботу), из которых половина приходится 
на период с 15 марта по 1 октября.
Разумеется, этими законами в большинстве случаев, а именно там, где мужчины 
работают совместно с женщинами и детьми, рабочий день взрослых мужчин также 
ограничен 10 часами. Однако до какой степени необходимо распространение охраны 
закона и на взрослых мужчин, показывает бедственное положение английских рабочих 
в тех отраслях, которые, не находясь под покровительством закона, не 
представляют в то жо время привилегированных отраслей, где занята рабочая 
аристократия.
Результаты законодательного ограничения рабочего дня были поразительно 
благоприятны. Собственно, оно и спасло от вырождения английский рабочий класс, а 
тем самым спасло и английскую промышленность от застоя. Введение 10-часового 
рабочего дня не только не задержало развития промышленности, но, напротив, 
сопровождалось колоссальным, до тех пор неслыханным подъёмом английской 
индустрии. Законодательное ограничение рабочего дня стало в стране манчестерства 
одним из национальных институтов, который уже никому не приходит в голову 
расшатывать. Сами фабриканты, которые всеми средствами боролись сначала против 
введения, а потом против применения на практике законодательного ограничения 
рабочего дня, кичатся им и провозглашают его одной из основ превосходства 
английской промышленности над промышленностью европейского континента.
Пример Англии и развитие капитализма со всеми его результатами в континентальных 
странах привели и там к необходимости регулирования рабочего дня. Это 
регулирование практически сделало более или менее крупные шаги вперёд в 
зависимости от силы рабочего движения и вдумчивости господствующих политических 
партий, т. е. в зависимости от того, насколько они преодолевают ограниченную 
точку зрения фабрикантов.
Самым прогрессивным из континентальных законодательств по охране труда бесспорно 
является швейцарское. Союзный закон 23 марта 1877 г., заменивший существовавшие 
до тех пор разнообразные фабричные законы, изданные отдельными кантонами, 
устанавливает 11-часовой рабочий день для всех рабочих, занятых на фабриках. Он 
идет дальше, чем английский закон, который не охраняет взрослых мужчин. Зато в 
другом отношении он остаётся позади этого закона, так как устанавливает 
максимальный рабочий день в 10, а не в 10 часов и оставляет вне своей 
компетенция мелкие мастерские и домашнюю промышленность. Дети до 14 лет вообще 
не должны работать на фабриках, а для подростков от 14 до 16 лет время обучения 
в школе вместе с временем работы на фабрике не может превышать 11 часов в день.
Франция получила первый фабричный закон в 1841 г. Этот закон устанавливал 
рабочее время для детей от 8 до 12 лет в 8 часов в день, а для детей от 12 до 16 

лет -- в 12 часов. Но даже и такой жалкий закон остался лишь на бумаге. Точно 
так же не применялся на практике и закон о 12-часовом нормальном рабочем дне для 
всех фабрик и мастерских, изданный в 1849 г. под давлением революции. Не было 
инспекторов, которые наблюдали бы за проведением закона в жизнь. Только законом 
19 мая 1874 г. было положено начало более серьёзному законодательству по охране 
труда. Он совершенно запрещал работу детям до 10 лет, а в некоторых отраслях 
промышленности -- до 12 лет. Рабочий день детей от 10 до 12 лет был ограничен 6 
часами, а подростков от 12 до 16 лет -- 12 часами. Для проведения этого закона 
был введён институт государственных фабричных инспекторов, в помощь которым были 
образованы особые местные комиссии.
В 1892 г. этот закон был улучшен. Работа детей до 12 лет была запрещена, и был 
установлен максимальный рабочий день для подростков от 12 до 16 лет в 10 часов, 
а для подростков от 16 до 18 лет -- в 11 часов в день и не более 60 часов в 
неделю. Для взрослых женщин-работниц -- в 11 часов.
Неоднократные попытки ввести вместо 11-часового 10-часовой день потерпели 
неудачу вследствие сопротивления сената. В конце концов Мильерану удалось 
провести компромисс. Законом 30 марта 1900 г. был установлен рабочий день в 10 
часов для всех категорий на тех фабриках, на которых женщины и дети работают 
совместно с мужчинами. Однако этот успех был куплен ценою сравнительного 
ухудшения положения детей. Рабочий день был установлен одинаковый для всех 
категорий, включая и детей от 12 лет,-- единственный случай во всём 
международном законодательстве по охране труда. В течение первых двух лет после 
вступления закона в силу рабочий день был установлен в 11 часов, для следующих 
двух лет---в 10½ часов, и лишь после того должен был осуществиться 10-часовой 
рабочий день. Следовательно, рабочее время той категории, которая всегда больше 
нуждается в охране, а именно детей, было временно удлинено.
В Австрии с 11 июня 1885 г. существует законодательно установленный 11-часовой 
рабочий день для фабрик, впрочем, с той оговоркой, что министру торговли 
разрешено для некоторых отраслей промышленности удлинять рабочий день на 1 час 
[Кажется, из всего закона до сих пор всего больше применялась на практике эта 
оговорка.]. Дети до 12 лет не могут привлекаться к регулярному промышленному 
труду, даже и в мелких мастерских. Максимальный рабочий день «молодых подсобных 
рабочих» (для учёных австрийского и некоторых других парламентов детский возраст 
оканчивается в 12 лет, а после того дети становятся «молодыми людьми») 
установлен в 8 часов.
Германское законодательство не лучше других указанных фабричных законодательств. 
Новелла к закону о промышленности, установившая ныне действующие положения по 
охране труда, издана в мае 1891 г. Она воспрещает применение на фабриках труда 
детей до 13 лет, для детей от 13 до 14 лет она устанавливает максимальный размер 
рабочего дня в 6, а от 14 до 16 лет -- в 10 часов. Для женщин старше 16 лет 
установлен рабочий день в 11 часов. Новелла к уставу о промышленности от 28 
декабря 1908 г. установила по крайней мере взамен 11-часового 10-часовой день 
для работниц. Взрослые рабочие-мужчины эксплуатируются, как и прежде, без 
ограничения времени.
В остальных европейских государствах законодательство по охране труда развито 
слабо. Оно касается почти исключительно детского труда.
В Соединённых Штатах во многих отдельных штатах существуют законы в защиту труда 
детей и подростков, а в большинстве случаев также и женщин, на фабриках.
Большинство из них устанавливает 10-часовой рабочий день для охраняемых законом 
лиц, и только в Калифорнии, Делаваре, Айдахо и Миссури -- 9-часовой, а в 
Иллинойсе -- даже 8-часовой (для подростков от 14 до 16 лет, но не для женщин). 
Труд детей до 14 лет запрещен в большинстве северных штатов, южные устанавливают 
большей частью предельный возраст в 12 и даже в 10 лет или вообще не имеют 
никаких постановлений на этот счёт. Охрана труда в южных штатах ещё более жалка. 
Рабочее время мужчины в Соединённых Штатах в общем законом ещё не установлено. 
Так же обстоит дело и в Австралии.
В Виктории и Новой Зеландии введён 8-часовой день для женщин и детей.
Наконец, в последние десятилетия иногда проявляется стремление вывести 
регулирование рабочего дня за нынешние национальные границы и сделать его общим, 
международным делом всех капиталистических государств. В этом духе высказались 
до сих пор не только рабочие Швейцарии, Франции, Германии и Австрии -- союзный 
совет Швейцарии уже обратился с запросом к различным правительствам насчёт их 
взглядов по этому вопросу. От дальнейших шагов союзный совет воздержался главным 
образом вследствие отрицательного отношения германского правительства. Однако 
дальнейшее сокращение рабочего дня в настоящее время властно диктуется 
обстоятельствами, и путь международного соглашения является наиболее подходящим 
для всех участников. Не приходится удивляться тому обстоятельству, что 
капиталисты и их учёные и неучёные защитники столь же рьяно бросаются в бой 
против международного трудового законодательства, как в своё время английские 
фабриканты боролись против ограничения рабочего дня в Англии. Нечего удивляться 
и тому, что капиталисты на континенте и в особенности в Германии выдвигают в 
этой борьбе отчасти те же несостоятельные доводы, которые разоблачены уже 
полвека назад. Однако это не должно препятствовать рабочим повсюду бороться за 
дальнейшее сокращение рабочего дня как в пределах отдельных государств, так и в 
международных рамках. Этого требует как их классовый интерес, так и общий 
интерес их нации. Каждый час, на который сокращается их ежедневное рабочее 
время, удлиняет то время,
в течение которого они могут чувствовать и действовать в качестве людей, а не 
инструментов, и содействует их участию в культурном и политическом развитии.
Международное выступление рабочего класса в пользу 8-часового рабочего дня, 
начало которому было положено Парижским международным конгрессом 1889 г., уже 
приобрело значение несмирно-исторического движения. Майский праздник -- 
демонстрация в пользу международной охраны труда -- стал действительно 
величественным смотром сил и праздником победы международного борющегося 
пролетариата. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава шестая. Прибавочная стоимость мелкого хозяина и прибавочная 
стоимость капиталиста




«...Масса производимой прибавочной стоимости равна величине авансированного 
переменного капитала, помноженной на норму прибавочной стоимости...» («Капитал» 
т. 1, стр. 309).
Если один из этих факторов уменьшается, то масса прибавочной стоимости может 
быть удержана на прежней высоте путём соответственного увеличения другого 
фактора. Наоборот, увеличение одного делает возможным соответственное уменьшение 
другого без изменения массы прибавочной стоимости.
Поясним это несколькими примерами. Капиталист, скажем, нанимает 300 рабочих. 
Необходимое рабочее время равно 6 часам, стоимость рабочей силы -- 3 маркам, 
рабочее время -- 12 часам в сутки. Масса ежедневно производимой прибавочной 
стоимости будет равна при этом 900 маркам. Положим, что уступчивость рабочих 
позволила капиталисту удлинить рабочее время до 15 часов. Норма прибавочной 
стоимости, при прочих равных условиях, будет теперь равняться 150%: (9 часов 
прибавочного труда)/(6 часов необходимого труда)
Чтобы производить ту же массу прибавочной стоимости, как и раньше, т. е. 900 
марок, капиталисту нужно теперь затратить уже не 900 марок переменного капитала, 
как прежде, а всего 600; вместо 300 рабочих теперь достаточно 200.
Но если, наоборот, рабочие несговорчивы, если путём особенно удачной стачки им 
удалось добиться сокращения рабочего времени с 12 до 9 часов, то норма 
прибавочной стоимости составит лишь 50%: (3 часа прибавочного труда)/(6 часов 
необходимого труда)
Чтобы производить прежнюю массу потребительной стоимости, капиталист должен 
теперь нанять 600 рабочих и авансировать 1800 марок переменного капитала.
Нечего, конечно, и говорить, что первый случай для капиталиста приятнее.
Капиталист стремится к тому, чтобы как можно больше увеличить массу прибавочной 
стоимости. Но ему выгоднее достичь этого путём увеличения нормы прибавочной 
стоимости, чем путём расширения переменного капитала, путём увеличения числа 
занятых рабочих.
Однако норма прибавочной стоимости не может быть установлена по произволу. При 
определённых условиях она представляет более или менее определённую величину. Но 
раз норма прибавочной стоимости дана как определённая величина, то производство 
известной массы прибавочной стоимости требует определённого размера переменного 
капитала, который её создаёт, равно как и определённого размера постоянного 
капитала, который её всасывает.
Это обстоятельство имеет большое историческое значение.
Ещё в докапиталистические времена существовали наёмные рабочие, которые 
производили прибавочную стоимость. В особенности это явление имело место в 
цеховом ремесле. Но число рабочих, которых занимал средневековый мастер, было 
невелико. Соответственно этому и масса достававшейся ему прибавочной стоимости 
была незначительна. Обыкновенно её не хватало, чтобы обеспечить ему достаточный 
доход, и он должен был лично принимать участие в работе; «мелкий мастер» -- не 
наёмный рабочий, но и не капиталист: это -- нечто среднее между тем и другим.
Чтобы стать настоящим капиталистом, тот, кто применяет наёмный труд, должен 
нанимать столько рабочих, чтобы масса производимой ими прибавочной стоимости не 
только обеспечивала ему приличествующий его положению достаток, но и позволяла 
постоянно увеличивать его богатство. Это при капиталистическом способе 
производства, как мы увидим ниже, является для него необходимостью.
Не всякая сумма денег позволяет своему владельцу стать капиталистом. Если 
владелец денег хочет стать промышленным капиталистом, то его денежный запас 
должен быть достаточно велик для того, чтобы он мог закупить достаточное 
количество рабочей силы и средств производства, которое выходит уже за рамки 
ремесленного предприятия. Владелец денег, приступая к производству, должен быть 
также свободен и от всяких препятствий, мешающих увеличивать число рабочих до 
необходимых размеров. Средневековый цеховой строй старался помешать превращению 
мастера в капиталиста, сильно ограничивая число рабочих, которых имел право 
держать мастер.
«Главой новейшей мастерской сделался купец, а не старый цеховой мастер» (К. 
Маркс, Нищета философии, К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 155).
Цеховой мастер присваивает прибавочную стоимость, но он не является ещё 
настоящим капиталистом.
Цеховой подмастерье производит прибавочную стоимость, но он ещё не является 
настоящим пролетарием -- наёмным рабочим.
Цеховой мастер ещё работает сам, а капиталист только распоряжается и наблюдает 
за работой других.
Цеховой подмастерье ещё распоряжается средствами производства, и средства 
производства в свою очередь служат подмастерью и облегчают ему труд. Он является 
помощником, сотрудником мастера. Он хочет и обыкновенно может сам когда-нибудь 
сделаться мастером.
Наёмный рабочий при капиталистическом способе производства является, напротив, 
единственным работником в процессе производства. Он -- источник прибавочной 
стоимости, а капиталист выкачивает её. Средства производства служат теперь 
прежде всего для того, чтобы всасывать в себя рабочую силу работника; теперь они 
применяют рабочего, который практически никогда не может стать капиталистом. 
Орудия труда имеют уже назначением не облегчать труд рабочего, а приковывать 
последнего к труду.
Посмотрим на капиталистическую фабрику, и мы увидим, быть может, тысячи веретён, 
тысячи центнеров хлопка. Их купили с той целью, чтобы они возросли в своей 
стоимости т. е. чтобы они впитали в себя прибавочную стоимость. Но они 
возрастают в стоимости лишь путём приложения труда, а потому требуют труда, 
труда и труда. Уже не прядильная машина поставлена здесь для того, чтобы 
облегчать рабочему его труд, а рабочий поставлен для того, чтобы прядильная 
машина могла приносить доход. Веретёна движутся и требуют человеческой рабочей 
силы. Рабочий голоден, но веретено вертится, и потому он должен глотать обед, 
обслуживая в то же время свою госпожу. Его силы истощены, ему хочется спать, но 
веретёна вертятся живо и весело и требуют ещё труда, а так как веретено 
вертится, то и рабочий не смеет спать. Мёртвое орудие поработило живого 
рабочего. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава седьмая. Относительная прибавочная стоимость




Значение этого обстоятельства мы рассмотрели в пятой главе.
Однако рабочий день не может быть удлинён до бесконечности. Стремление 
капиталиста к его удлинению находит естественные границы в истощении рабочего, 
моральные границы -- в потребности последнего, как человека, в свободной 
деятельности, наконец политические границы -- в ограничениях рабочего дня 
государством, вызываемых теми или иными мотивами.
Предположим, что рабочий день достиг такого предела, дальше которого он не может 
быть удлинён, и что этот предел равен 12 часам. Необходимое рабочее время пусть 
равняется 6 часам; следовательно, норма прибавочной стоимости будет равна 100%.
Каким же образом можно увеличить эту норму? Очень просто. Стоит лишь понизить 
необходимое рабочее время с 6 до 4 часов, и время прибавочного труда повысится с 
6 до 8 часов. Длина рабочего дня осталась прежней, но соотношение двух его 
составных частей -- необходимого а прибавочного рабочего времени -- изменилось.
Вместе с тем изменилась и норма прибавочной стоимости. Благодаря сокращению 
необходимого рабочего времени с 6 до 4 часов при 12-часовом рабочем дне норма 
прибавочной стоимости возросла от 100 до 200 % -- она удвоилась.
Для наглядности изобразим величину рабочего дня и его частей в виде линий 
известной длины. Предположим например, что линия АВ представляет 12-часовой 
рабочий день, часть её АС -- необходимое, а часть СВ -- прибавочное рабочее 
время: 
      |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |             A-----------------C-----------------B             |{-1  2  3  4  5-}|{-7  8  9  10 11}|
Каким образом могу я удлинить часть СВ на два деления, представляющие рабочие, 
часы, не удлиняя АВ? Очевидно, путём сокращения АС:
       |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |  |             A-----------C-----------------------B              |{-1  2  3-}|{-5  6  7  8  9  10 11}|
В первом случае СВ такой же длины, как и АС, во втором СВ вдвое больше АС.
Стало быть, можно увеличить прибавочную стоимость не только путём абсолютного 
удлинения рабочего дня, но и путём сокращения необходимого рабочего времени.
Прибавочную стоимость, производимую путём удлинения рабочего дня, Маркс называет 
абсолютной прибавочной стоимостью. Прибавочную стоимость, получаемую от 
сокращения необходимого рабочего времени и соответствующего изменения в 
отношении величины обеих составных частей рабочего дня, он называет 
относительной прибавочной стоимостью.
Стремление капиталиста к увеличению прибавочной стоимости последним путём 
откровенно сказывается в его попытках понизить заработную плату. Но так как 
стоимость рабочей силы при данных условиях является определённой величиной, то 
эта тенденция может выражаться лишь в понижении цены рабочей силы ниже ее 
стоимости. Как ни важно это обстоятельство на практике, мы всё же не можем 
вдаваться в его ближайшее рассмотрение здесь, где речь идёт об изучении основ 
экономического развития, а не внешних форм его проявления.
Мы должны поэтому в дальнейшем исходить из предположения, что всё идёт 
нормальным порядком, что цена соответствует стоимости, а следовательно, и оплата 
рабочей силы соответствует стоимости последней. Итак, нам здесь ещё не 
приходится задаваться вопросом о том, каким образом заработная плата может быть 
понижена ниже стоимости рабочей силы и какие последствия это влечёт за собой; мы 
должны лишь рассмотреть, как может быть понижена сама стоимость рабочей силы.
Рабочий имеет при данных условиях определённые потребности. Он нуждается для 
поддержания своей семьи и себя самого в известном количестве потребительных 
стоимостей. Эти предметы потребления -- товары. Их стоимость определяется 
рабочим временем, общественно необходимым для их производства. Всё это нам уже 
известно и не требует дальнейших пояснений.
Если среднее рабочее время, необходимое для производства упомянутых предметов 
потребления, понижается, то понижается также и стоимость этих продуктов. Вместе 
с тем понизится стоимость рабочей силы рабочего, равно как и часть рабочего дня, 
необходимая для восстановления этой стоимости. При этом обычные потребности 
рабочего нисколько не ограничиваются.
Другими словами, с повышением производительности труда понижается при известных 
условиях стоимость рабочей силы. Но только -- при известных условиях, а именно 
лишь тогда и лишь постольку, поскольку повышение производительности труда 
сокращает рабочее время, необходимое для изготовления средств к жизни, обычно 
потребляемых рабочим.
Если рабочий привык не ходить босиком, а носить сапоги, то стоимость рабочей 
силы сократится, когда для изготовления пары сапог окажется необходимым вместо 
12 лишь 6 часов. Но если удвоится производительность труда шлифовальщика алмазов 
или кружевницы, то это не окажет влияния на стоимость рабочей силы.
Повышение производительности труда возможно лишь путём изменения способов 
производства -- путём улучшения орудий или методов работы. Стало быть, 
производство относительной прибавочной стоимости обусловливается переворотами в 
способах труда.
Подобные перевороты и постоянное усовершенствование способов производства 
являются естественной необходимостью для капиталистической системы производства. 
Конечно, отдельный капиталист не всегда сознаёт, что, чем дешевле он производит, 
тем ниже становится стоимость рабочей силы и тем выше, при прочих рапных 
условиях, прибавочная стоимость. Однако конкуренция постоянно принуждает его 
вводить новые улучшения в процесс производства.
Стремление опередить конкурентов побуждает его вводить способы производства, 
позволяющие при меньшей затрате общественно необходимого рабочего времени 
производить прежнее количество товаров. Но конкуренция точно так же вынуждает и 
его конкурентов вводить улучшенные способы производства. Добавочный барыш, 
получавшийся до тех пор, пока новый способ применялся в единичных случаях, 
исчезает, когда этот способ начинает применяться всюду. Однако в меру влияния 
этого способа на производство необходимых средств к жизни остаётся устойчивым 
более или менее значительное падение стоимости рабочей силы и соответствующий 
рост относительной прибавочной стоимости.
В этом кроется только одна из причин того, что капитализм непрерывно 
революционизирует способы производства и таким образом всё более и более 
повышает относительную прибавочную стоимость.
Если повышается производительность труда, то повышается и норма относительной 
прибавочной стоимости, между тем как стоимость произведённых товаров 
соответственно понижается. Таким образом, мы видим здесь кажущееся противоречие, 
именно: капиталисты непрестанно стараются производить всё дешевле и дешевле, всё 
более и более понижать стоимость своих товаров, чтобы иметь возможность 
присваивать себе всё большее и большее количество стоимости. Мы видим, однако, 
ещё одну кажущуюся несообразность: чем выше производительность труда, тем выше 
при господстве капиталистического способа производства прибавочный труд, 
излишнее рабочее время рабочего. Тенденция капиталистического способа 
производства заключается в том, чтобы увеличивать производительность труда до 
исполинских размеров, сокращать необходимое рабочее время до минимума и в то же 
время насколько только возможно удлинять рабочий день.
Как капитализм удлинял рабочий день, мы видели уже в пятой главе. Посмотрим 
теперь, каким образом он сокращает необходимое рабочее время. 



Карл Каутский. "Экономическое учение Карла Маркса" > Отдел второй. Прибавочная 
стоимость - Глава восьмая. Кооперация