Глава 8

- Миссис Флетчер, а кто-нибудь когда-нибудь уезжал из Галена? Кто-нибудь из маршалловского народа?
Однажды вечером она пригласила меня на чашку органического какао. Уж не знаю, что это такое, но вкус был ничего.
- Уезжал? Докуда вы уже дочитали дневники?
- До января шестьдесят четвертого.
- Шестьдесят четвертого? Ну, была одна девушка, Сьюзи Дажене, но вы о ней прочтете в тетради за тысяча девятьсот шестьдесят пятый. Однако если хотите, я вам все же расскажу.
- Пожалуйста.
- Сьюзи Дажене была боевая девчонка. Из тех, о ком вы раньше спрашивали, - кто не хочет знать свою судьбу. Все время, пока жила здесь, ей было противно чувствовать себя одной из нас. Она говорила, что это не город, а какой-то ярмарочный балаган и что когда-нибудь она обязательно уедет, потому что не верит всему этому бреду о том, откуда она взялась. Вы ведь уже в курсе, а, Том? Как только ребенок начинает что-то понимать, родители объясняют ему, кто мы такие и почему особенные. Они не говорят ребенку всего, пока ему не исполнится восемнадцать, но что-то нужно объяснить раньше, чтобы дети не натворили глупостей, из дома там не сбежали...
- Да, я в курсе, но расскажите еще о Сьюзи.
- О, она была очаровашка - милая и смышленая. Мы все здесь ее любили, но она не слушала никаких уговоров. Собрала чемоданчик, села на автобус в Нью-Йорк и уехала. Бедняжка! Пробыла в Нью-Йорке всего два дня и умерла.
- Но Маршалл был тогда жив. Почему он не остановил ее? Он бы мог, если бы захотел.
- Не спешите, Том, подумайте. Да, Маршалл был жив и легко мог остановить ее.
- Но не остановил!
- Не остановил. Подумайте, Том. Почему он не остановил ее?
- Единственное, что приходит в голову: дабы показать, что слова у него не расходятся с делом. Бессердечно использовал ее как устрашающий пример.
- Верно. Прямо в точку. Но я бы не стала говорить «бессердечно».
- Конечно, бессердечно! Выдумать бедную девочку, которая с самого начала не хотела знать свою судьбу, а потом написать, что она покинула Гален и через неделю умерла? И это не бессердечно?
- Зато с тех пор никто никогда не пытался уехать, Том. А она была счастлива - она же думала, что вырвалась. И ведь она вырвалась.
- Но это он так написал! У нее не было выбора!
- Том, она умерла, делая, что хотела.

Фил Мун и Ларри Стоун вместе работали на почте. Они подружились задолго до того, как женились на сестрах Чандлер, но женитьба еще больше их сблизила.
Их страстью был кегельбан. Оба владели дорогими, сделанными на заказ брунсвикскими шарами и фирменными спортивными сумками и всего чуть-чуть не дотягивали до уровня профессионалов. А так играли по вечерам каждую среду и пятницу в клубе «Скаппис-Хармони-Лейнс» во Фредерике, соседнем городишке. Они по очереди возили друг друга на машине и делили расходы на бензин. Иногда к ним присоединялись и жены - но те, зная, как мужья ценят свои мальчишники, кутили в среду и пятницу по-своему: ходили в кино или кафе, а потом отправлялись за покупками в центральный Фредерикский универмаг.
Добраться до цели можно было двумя способами - или выехать на федеральную автостраду и свернуть на ближайшем съезде, или воспользоваться шоссе Гара-Милл, идущим плюс-минус параллельно автостраде до фредерикской кольцевой дороги с ее многочисленными съездами. Чаще они пользовались Гара-Миллом, потому что однажды засекли время, и оказалось, что так от дверей до дверей на четыре минуты меньше, хотя, конечно, на автостраде есть миля-другая, где можно как следует втопить педаль в пол.
Я знал все это, потому что однажды ездил с ними в кегельбан, и по пути они вчетвером подробно обсуждали свое времяпрепровождение по средам и пятницам.
В вечер аварии они ехали по автостраде. Ларри на своем сиреневом «форде» модели 442 свернул на съезд, не снижая скорости, и попал на обледеневший участок. Машину мотало от края до края, а у подножия холма они снесли указатель остановки и вылетели на встречную полосу, где грузовик компании «Стикс, Баэр и Фуллер» врезался им в борт и отпихал в таком положении футов на двести.
Ларри переломало все ребра с одного бока, и он чудом остался жив. Его жена, сидевшая прямо позади него, сломала обе ноги и правую руку. Фил получил тяжелое сотрясение мозга, а его жена сломала ключицу.
В дневниках ничего подобного не упоминалось.
Я узнал об этом от Анны, которая позвонила из окружной больницы и выложила все без обиняков. Ее голос звучал сухо и пугающе, и я не понимал почему, пока она не напомнила:
- Не знаю, что все это означает, Томас. - Вдали слышалась какая-то суматоха, гомон, кого-то вызывали по громкоговорящей связи.
- Что «все это»?
- Это первое непредвиденное происшествие с тех пор, как ты начал писать биографию. Я не понимаю, что происходит.
- Слушай, Анна, все это не означает ничего. Просто рано еще говорить «гоп». Ну как все может наладиться, пока книга не написана? - И я обратил внимание, как убежденно звучат мои слова, как убедительно. Будто бы нет ничего проще: только я допишу книгу, и вот, извольте - перед вами Маршалл Франс, восставший из мертвых.
Я ждал, что она ответит, и было слышно, как вызывают какого-то доктора Бредшоу.
- Анна, там с тобой кто-то есть?
- Ричард.
Она повесила трубку.

Я погрузился в работу, как одержимый. Две, три, четыре страницы за утро, копание в источниках после обеда и еще четыре страницы вечером.
Я так и не преодолел своего первого потрясения от «открытия» Галена, но, безотрывно наблюдая город изнутри, вынужден был примириться. Я чувствовал себя мотыльком, а Гален был - пламя, лихорадочно мельтеша вокруг которого, я не знал, что и поделать, кроме как работать, работать и работать.
Я жил посреди величайшего художественного произведения в мировой истории. На свой скромный манер я составлял жизнеописание человека, его создавшего. Вернет ли оно его к жизни... Нет, нет, неправда! Я хотел сказать, что мне было безразлично, вернет ли оно его к жизни, но это ерунда. Он говорил, что такое возможно, и потому его дочь остановила свой выбор на мне. Отчасти потому я и отправил Саксони из Галена. Остальной «частью» была, конечно, Анна, но после дорожной аварии мы с ней почти не спали. Подозреваю, она наверстывала упущенное со стариной Ричардом, но даже это не сильно меня заботило, потому что вся моя энергия - вся, без остатка - уходила в работу. Хотелось бы, правда, знать, зачем она с ним спит, но у меня уже возникло смутное подозрение. Допустим, Ричарду наскучило жить в Галене. Поскольку он и Анна - единственные «нормальные» люди в городе, как она могла его удержать? Очень просто: затянуть в постель. Даже в самых диких фантазиях подобный тип и мечтать не мог (не то что надеяться!) заполучить такую женщину, как Анна Франс. То есть пока она не дает ему остыть, успокоиться, пока распаляет его аппетит - он у нее в руках. И в Галене. Я подумал, знает ли об их отношениях жена Ричарда.
Я очень редко выходил из дому. Миссис Флетчер стада мне готовить, и иногда заходила Анна посмотреть, как движется дело. Пару раз звонила Саксони, но наши беседы были коротки, сухи, вялы. Я не спрашивал про Джеффа Уиггинса, она не спрашивала про Анну. К тому времени я слишком устал, чтобы хитрить, но понимал, что лучше не рассказывать, какую целомудренную жизнь теперь веду. Тем не менее однажды ее настолько утомил такой разговор, что она обозвала меня занудой и повесила трубку.
Джоанн Коллинз родила здорового мальчика, а, согласно дневникам, должна была родиться здоровая девочка.
Заявилась Анна и потребовала показать рукопись. К собственному изумлению, я проявил твердость и наотрез отказался. Она ушла, и отнюдь не в радужном настроении.
Позвонила Саксони и спросила, заметил ли я, что ее уже месяц как нет.
Я написал ответ Тому Ранкину и пообещал приложить все усилия, чтобы успеть вернуться к июню, к выпускному вечеру.
Пришло письмо от мамы, и мне стало неудобно, что с сентября не подавал о себе вестей. Я позвонил ей, и мы поболтали о том, как здорово у меня нынче идут дела.
Как-то утром Джоанн Коллинз вошла перепеленать ребенка и нашла спящим в кроватке трехнедельного бультерьера.

Решив, что на сегодня поработал достаточно, я собрался выйти пропустить стаканчик в «Зеленой таверне». Было девять часов вечера, и городок словно вымер. На мостовых чавкала слякоть, но на тротуаре снег оставался белым и хрустящим. Бесшумный противный ветер насквозь продувал темноту. Иногда он утихал, ожидая, когда ты, осмелев, высунешься из своей скорлупы, - и снова налетал со злорадным хихиканьем. Телефонные провода обледенели, и в порывах ветра с них осыпались короткие прямые льдинки. Пока брел до бара, я успел понять, что следовало сидеть дома или не полениться вывести чертову машину. Настолько было холодно.
Чтобы открыть толстую дубовую входную дверь, пришлось как следует подналечь плечом. Жаркая волна спертого воздуха, клубы табачного дыма и голос Джорджа Джонса из музыкального автомата. Виляя хвостом, ко мне подошла местная собака по кличке Фанни - насколько я знал, настоящая собака. Официальный встречающий. Сняв перчатку, я погладил ее по голове, теплой и сырой.
С тусклым кабацким светом я освоился быстро, на улице ведь тоже было темно.
Большинство присутствующих я знал: Ян Фенд, Джон Эспериан, Нейл Булл, Вине Флинн, Дейв Марти.
- Как дела, Том?
Обернувшись, я прищурился. Это был Ричард Ли. Он встал из-за стола и двинулся ко мне:
- Что будешь пить, Том? Я шмыгнул мокрым носом.
- Пожалуй, пиво и глоток чего-нибудь покрепче.
- Пиво и покрепче. Мне нравится. Джонни, два пива и два чего покрепче.
Ричард улыбнулся и подошел вплотную. Похлопал меня по плечу да так руку и оставил:
- Пошли, Том, присядь со мной. Сдались тебе эти табуреты, дырку только в жопе рассверлишь.
Я снял куртку и повесил на деревянный крючок у двери. Теперь я разобрал другие запахи - духов, хрустящего картофеля, сырой кожи.
- Ну, и как там оно продвигается? Держи бухло. Спасибо, Джонни.
Я отхлебнул пива и пригубил виски. Пиво горчило, виски скользнуло по пищеводу, как жидкий огонь. Но после улицы это было очень приятно.
- Одно я знаю наверняка, приятель. После аварии Фила Муна, держу пари, Анна не очень-то тобой довольна, а?
- Тут ты угадал. - Я снова пригубил виски.
- Да чего там гадать... А про коллинзовского ребенка слышал?
- Да. Он по-прежнему... собака? Ли улыбнулся и допил свое пиво:
- Да уж наверно. До последнего по крайней мере момента. Но сейчас все так быстро меняется, хрен его знает, короче. - Отпив виски, он перестал улыбаться, - Скажу тебе одну вещь, приятель: это меня чертовски пугает.
Я сгорбился над столом и постарался говорить как можно тише:
- Но тебя-то почему, Ричард? Я могу понять остальных и чего они боятся, но ты-то нормальный, - Я приблизил голову вплотную к нему и перешел на шепот.
- Нормальный, мать его так! Ну да, я-то нормальный, но жена - нет, и дети тоже. Знаешь, что недавно с Шарон было? Неделю назад поворачиваюсь утром, а на подушке рядом, верь не верь, лежит чертова Кранг!
Я ничего не сказал, но поверил. Сам же тогда и видел, за ужином.
- Кроме шуток, Том! Ни с того ни с сего куда ни плюнь - сплошные маршалловы персонажи! Мало того что дневники врут, так теперь еще и все перемешивается не разбери-пойми! А Коллинзовский малец? То он ребенок, а то глядь - чертова собака\ - Он схватил мою стопку виски и опрокинул себе в рот, - И что теперь, черт возьми, делать, а? Я теперь даже оборачиваться боюсь - а вдруг жена опять превратилась или кто-то из девчонок. А что, если однажды кто-нибудь так и останется черт знает кем?
- А они как к этому относятся?
- А как, черт возьми, ты думаешь? Готовы обдристаться от страха!
- И со многими уже случилось что-то не то?
Он покачал головой и перевернул стопку донышком кверху:
- Не знаю. Пока нет, но каждый боится, что следующим будет он. А меня вот что интересует: когда ты допишешь наконец свою чертову книгу?
Музыкальный автомат все играл, но разговоры вокруг смолкли.
Я подавил зевок, и мне страшно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте.
- Я уже много сделал. Но осталось еще гораздо больше, должен признаться. Не хочу врать.
- Это не ответ на его вопрос, Эбби.
- Что я могу сказать? Что вы хотите, чтобы я сказал? Что книга будет закончена через десять минут? Нет, через десять минут не будет. Вы все хотите, чтобы получилось хорошо, как следует - и в то же время чтобы прямо сейчас. Налицо явное противоречие.
- Слышь, мудила, засунь свои противоречия знаешь куда?
- Ладно, ладно, засуну! Уже засунул. Вам-то легко говорить, не вы же пишете. Но ведь если я схалтурю, то книга ничего и не изменит. Потому-то Франс и такой великий, разве не ясно? Потому-то вы все и существуете. Он владел пером, как никто другой в мире. Ну как вы не можете понять! Кто бы ни взялся делать эту книгу, он должен постараться написать не хуже... да какое там - лучше, чем писал свои книги он... Книги, дневники и всё-всё-всё. Эта книга обязана быть лучше. Обязана.
Из темных дебрей бара донесся другой голос:
- Кончай базар, Эбби. Дописывай книгу живее, и все тут, а то сделаем тебе типель-тапель, как тому, прошлому биографу.
Открылась дверь, и вошла сияющая улыбками парочка- толстячок-мужчина и такая же полная женщина. Раньше я их никогда не видел - наверно, не здешние. Нормальные.
- Не знаю уж, Долли, как называется этот городок, - проговорил мужчина, отряхивая заснеженную шляпу о брючину, - но если для меня здесь найдется выпить, это дружественная территория. Как вы тут поживаете? Собачий холод на улице, а?
Они уселись за стойку передо мной, а я так обрадовался их появлению, что готов был расцеловать. Я собрался уходить. Ричард поднял пустую стопку и медленно крутил в пальцах. Увидев, что я встаю, он ничего не сказал. Я пошел к вешалке за своей курткой и, покосившись через плечо, увидел, что толстая пара оживленно беседует с барменом.
Когда я вышел, ветер на мне живого места не оставил, но на этот раз я пил его, как амброзию. На стоянку зарулил фургон «форд-эконолайн». Оттуда вылез Паучий Жрец из «Страны смеха» и поднял воротник драповой куртки в красную клетку. Увидев меня, он вяло махнул рукой:
- Как дела, Том? Как двигается книга? - И потрусил к дубовой двери, и так и вошел - Паучьим Жрецом.
Я остановился посмотреть, что будет дальше. Если бы не толстая парочка, все бы ничего - но они тут, и как, черт побери, объяснишь им, что это они такое видят?
Дверь распахнулась, и на улицу вылетели трое, стиснутый железной хваткой Паучий Жрец - в середке. Дверь захлопнулась, и слышалось только, как чавкает под бегущими ногами талый снег. Уже у самого фургона Мел Дуган увидел меня и замер:
- Кончай эту долбаную книгу, Эбби! Кончай, не то я отрежу твои вонючие яйца!

Я заглянул в телепрограмму - что нынче обещают для полуночников. В 23:30 показывали «Саfи de la Paix», a сейчас было 23:25. Я достал из холодильника бутылку кока-колы и купленный в супермаркете сыр с зеленым перцем.
Телевизор был старый - «Филко», черно-белый, с огромным экраном в деревянном корпусе. Вдобавок он отлично грел ноги холодными вечерами. Я пододвинул кресло-качалку, сервировал столик кока-колой и сыром и прислонил ноги в носках к боковой панели телевизора. Загремела музыка - смесь «Марсельезы», «Правь, Британия» и «Лишь о тебе, моя страна...». Нужно помнить, что фильм был снят в 1942 году.
Вид Эйфелевой башни. Медленная панорама вдоль Елисейских Полей. Повсюду фашистские флаги. Далее монтажный кадр табачного киоска: толстый коротышка в берете продает газеты мальчишке, сигареты старику, затем вкладывает пачку журналов из-под прилавка в протянутую руку, и та берет их, но ничего не платит. Лицо коротышки, когда он передает журналы. Телячий восторг. Появляется звук, и коротышка говорит «мерси». Камера медленно поднимается- рука, плечо, лицо. Его лицо. Он подмигивает и с журналами под мышкой удаляется от киоска. Его ждет кафе на углу.
Я держал в руке ломтик сыра и уже собирался сунуть в рот, когда вдруг заплакал.
Он медленно идет по улице - спешить ему некуда. Мимо громыхают танки. Мотоциклы с колясками, полными серьезного вида мужчин в немецкой форме.
Я встал и отключил звук. Хотелось только смотреть. Не хотелось думать ни о фильме, ни о сюжете. Я хотел смотреть на отца. Свет в комнате был выключен. Лишь на полу гостиной - сероватый отблеск экрана.
- Па? - Я знал, что это сумасшествие, но вдруг начал говорить с телевизором, с отцом. - Ох, па, что мне делать?
Он зашел в булочную на углу и выбрал с витрины три пирожных.
- Па, что мне, черт возьми, делать?- Я как можно плотнее зажмурил глаза. Слезы прочертили на моих щеках мокрые дорожки, которые я ощутил, закрыв лицо руками. - Господи боже!
Я надавил ладонями на глаза и смотрел, как передо мной вспыхивают цветные разводы, идеальные в своей расплывчатости. Когда стало больно, я убрал руки и поглядел на отца сквозь гаснущие цветные проблески. Он уже был в подсобке за булочной и спускался под пол. Когда осталась торчать одна голова, он помедлил и снял шляпу. Звук был выключен, но я знал, что он говорит:
- Последи за моей шляпой, Роберт. Это жена только что на день рожденья подарила и сварит меня в кипящем масле, если шляпа запачкается!
- Ну чтоб тебя! Так тебя и растак, отец! У тебя всегда все так хорошо! Твои проклятые новые шляпы, и все тебя любят. Даже погибаешь - и то образцово-показательно. Черт тебя побери! Черт тебя побери!
Я выключил телевизор и сидел в темноте, глядя, как экран блекнет и становится серым, бурым, черным...

Мои глаза распахнулись, сна не осталось ни капельки. Я глянул на зеленое мерцание циферблата и увидел, что времени - полчетвертого утра. Когда я вот так просыпаюсь, то потом долго не могу уснуть. Заложив руки за голову, я уставился вверх, в темноту. До меня доносилось только лихорадочное тиканье часов на руке и шум ветра снаружи. Потом - что-то еще. Снаружи. На ветру, в иссиня-черной ночи. Я повернул голову к окну. Оно было прямо там, его морда и лапы прижимались к стеклу, а тело мерцало, как незажженная белая свеча.

Стоило миссис Флетчер отъехать - я тотчас вытащил из чулана свой чемодан и начал сдергивать с вешалок свитера, рубашки и штаны. Одно багажное место. Какого черта мне нужно? На голову мне свалилась одна из юбок Саксони. Я сорвал ее к швырнул на пол. Спокойствие, сказал я себе, только спокойствие, у тебя еще по крайней мере час до ее возвращения; а собраться и уехать можешь за пятнадцать минут, если не психанешь. Я остановился и попытался успокоить дыхание. Дышал я, как собака во время течки.
Вопрос: что берешь с собой, когда спасаешься бегством? Зная, что все твои былые кошмары дышат тебе в затылок? Ответ: что попало. Швыряешь что попало в чемодан и захлопываешь крышку, а думать даже не пытаешься, потому что на это нужно время, которого нет совсем.
Зазвонил телефон. Я думал не подходить, но все знали, что я дома, Анна знала, что я дома, а я хотел, чтобы все выглядело как обычно, до самого последнего момента, когда вскочу в машину. Я взял трубку после пятого звонка. И это само по себе уже было плохо, так как все успели привыкнуть, что я хватаю трубку сразу.
Я прокашлялся, прежде чем сказать «алло».
- Ах, Томас, ты дома! Это я, Саксони. Я на автовокзале. Здесь, в Галене.
- О боже!
- Ну, спасибо! Извини, если я...
- Замолчи, Сакс, замолчи. Послушай, гм, вот что: я буду там через десять минут. Просто дождись меня. Стой и жди меня у входа. Никуда не уходи.
- Что с тобой? Что...
- Слушай, делай, что говорят. Стой и никуда не уходи.
Должно быть, она услышала в моем голосе страх, потому что лишь сказала:
- Хорошо, я буду у входа, - и повесила трубку.
Я завернул чемодан в зеленое одеяло и, держа перед собой, вынес на улицу. Если кто-то следит, пусть думают, что это какой-нибудь обычный сверток, ну или одежда в химчистку. Скривив губы в улыбке, я беспечно направился к машине. Поскользнулся на замерзшей луже и чуть не упал, а когда восстановил равновесие, то даже не сомневался, что со всех сторон за мной наблюдают сотни глаз. Я смотрел прямо пред собой.
- Эбби только что вышел.
- Что он делает?
- Тащит какой-то сверток.
- Не чемодан, нет?
- Нет, вряд ли. Похоже на... Черт его знает, на что это похоже. Может, сам посмотришь?
- Или лучше позвонить Анне.
Возясь у машины с ключами, я ожидал вот-вот услышать крики и топот множества ног. Я открыл дверь и со всей небрежностью сунул завернутый в одеяло чемодан на заднее сиденье.
Ключ в зажигание. В-р-р-у-у-м! Нужно подождать пару минут и прогреть мотор, потому что я всегда так делаю по утрам. Никаких сегодня больших гонок, как бы мне этого ни хотелось. Ничего подозрительного. Я то и дело косился в зеркальце заднего вида, ожидая увидеть золотисто-белый «додж» Анны или черный «рамблер» миссис Флетчер.
Когда я вывернул на улицу, колеса забуксовали, но потом обрели сцепление с дорогой, и я двинулся вперед. Это был первый из дюжины инфарктов, что я перенес по пути к автовокзалу. Один раз мне показалось, что вижу «додж». Один раз машину занесло посреди улицы. Потом дорогу мне пересек товарный состав из 768 вагонов, ползущий как черепаха.
Пока я ждал у переезда, какой-то малолетний умник запустил в мою машину снежком. Снежок попал в боковое окно, и я потянул шею, когда рывком развернулся глянуть, кто это собирается меня сожрать. Но увидел лишь крошечную презренную фигурку, улепетывающую со всех ног.
Проехал последний вагон, и шлагбаум поднялся. До автовокзала оставалось два квартала. Мой план был таков: забрать Саксони, выехать на федеральную автостраду и гнать по крайней мере часа два, прежде чем можно будет перевести дыхание.
Она разговаривала с миссис Флетчер. Перед синим зданием автовокзала. Пар у них изо ртов клубился как сигнальные дымы.
- Ну, как вам это нравится, Том? Я возвращаюсь из магазина, а тут она, стоит на морозе! Приехала утренним автобусом.
Саксони попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло.
- Ну, не буду вас задерживать. Еду домой. Увидимся позже. - Она тронула Саксони за плечо, нехорошо на меня поглядела и скрылась за углом.
- Скорее! - Схватив ее чемодан, я поспешил через улицу к машине, когда сзади услышал кашель. Это был мокрый, хриплый, мучительный кашель, который длился и длился. Ей едва удалось выговорить:
- Погоди!
Я обернулся - и она была согнута в три погибели, прижав одну руку к животу, другую ко рту.
- Ты... в порядке?
Продолжая кашлять, она замотала головой.
Я обхватил ее за плечи, привлек к себе. Задыхаясь и хрипя, она навалилась на меня всем весом, и я провел ее вокруг машины, открыл дверцу. Саксони села и бессильно уронила затылок на подголовник. Кашель прекратился, но в глазах от изнеможения стояли слезы.
- Томас, я серьезно заболела. Сразу же, как мы расстались. Но недавно стало еще хуже. - Она перекатила голову на подголовнике и посмотрела на меня. - Ну прямо дама с камелиями, а?
Ее зрачки расширились, и снова начался кашель.

- Ничего не поделать. Ничего.
- Анна, ради бога, ну хватит! Ты не можешь быть такой бессердечной!
Я привез Саксони домой и уложил в постель. К счастью, она сразу уснула. Как только сумел, я взял ноги в руки и помчался к Анне.
- Томас, я тут ни при чем. Так было в дневниках. Вышло по писаному.
- Но все остальное в дневниках пошло псу под хвост! Почему бы и не это тоже? Она ведь уехала, так? Она сделала, как ты хотела.
- Ей не следовало возвращаться. - Ледяным тоном.
- Она же ничего не знала, Анна. Я ей ни слова ни о чем не сказал. Она до смерти перепугана. Ради бога, хоть раз в жизни, имей жалость!
- Томас, в дневниках написано, что если ненужные люди долго тут пробудут, то заболеют и умрут. А если уедут - то выздоровеют. Саксони, когда уезжала, была здорова, верно? Ты сам говорил, что была. Так что дневники все равно не работают. Она заболела, когда уехала. А должно было быть наоборот. Я ни на что больше не могу влиять. - Она развела руками, и я впервые заметил в ней некоторое сожаление.

Я первым осознал, что стабилизирующее воздействие на Гален оказывает либо присутствие Саксони, либо ее редактура рукописи, либо наше совместное присутствие.
Передохнув, она прочла все написанное мной после ее отъезда - и только клочки полетели. Тут неправильно. Почему я не написал здесь об этом вместо того? Это несущественно, это вообще ни к селу ни к городу... Сохранить без изменений она мне позволила от силы треть.

Через четыре дня после того, как я начал переписывать биографию с учетом замечаний Саксони, миссис Коллинз вышла на кухню покормить бультерьера и обнаружила маленькую девочку, спящую в коробке у плиты на рваной газете.
Шарон Ли, которая безвылазно сидела дома (как и многие другие, включая Паучьего Жреца), выбралась за покупками и, говорят, улыбалась так, словно выиграла на ирландских скачках.
А Саксони перестала кашлять. Я сказал ей, что больше не сплю с Анной, но про все остальное не говорил.
Поняв, насколько Саксони необходима мне для успеха книги, я целое утро пытался убедить Анну в своей правоте. Анна выслушала, но сказала, что должна убедиться сама. После случая с коллннзовским ребенком она согласилась со мной. Мы сошлись на том, что ничего не расскажем Саксони, но ей будет позволено остаться.
Больше в Галене не происходило ничего непредвиденного.

Глава 9

Ширх-ширх - это шаркали, приближаясь, пушистые шлепанцы, что я купил ей «У ленивого Ларри».
Не в привычках Саксони было беспокоить меня во время работы, поэтому я отложил ручку и обернулся к ней. Выглядела она куда краше. Щеки немного, но разрумянились, и аппетит вернулся. В руке у нее было надкушенное шоколадное печенье. Утром его испек ваш покорный слуга, собственноручно.
- Как продвинулся?
- На том же месте. Просто кое-что переписываю. Франс садится на поезд, чтобы ехать сюда. А что?
Она выбросила печенье в мусорную корзину и посмотрела на меня. А я посмотрел на свое печенье в мусорной корзине.
- Я должна кое-что тебе сказать, Томас. Есть две причины, почему я вернулась. Но, вернувшись, не знала, стоит ли говорить. Потом я болела... Но теперь должна рассказать. - Она подошла и села мне на колени. Раньше она так никогда не делала. - Ты когда-нибудь слышал такое имя - Сидни Суайр?
- Сидни... Как ты сказала? Похоже на какого-нибудь актера английского.
- Сидни Суайр - это принстонский выпускник, который приезжал сюда писать биографию Франса.
- Правда? Как ты это раскопала? - По части изысканий Саксони не было равных. Я убедился в этом еще несколько месяцев назад, однако не переставал изумляться, когда она извлекала на свет Божий очередной бесценный - и, казалось бы, совершенно недостижимый - клад.
- Это одна из причин, зачем я поехала в Сент-Луис. Откуда я узнала его имя, не важно.
- Уиггинс? - Я вдавился в кресло, насколько возможно.
- Томас, ну пожалуйста, хватит. Это важно! Сидни Суайр приезжал в Гален на две недели. Отсюда он собирался ехать в Калифорнию, там у него брат жил в Санта-Кларе. - Она облизнула губы и прокашлялась. - Но не доехал. Слез на первой пересадке, в Ролле, и исчез с лица земли. С тех пор никто его не видел, включая брата.
- Что ты хочешь сказать? - Добежав до середины спины, ящерки замерли, ожидая следующих ее слов, чтобы рвануть с удвоенной скоростью.
- Он исчез. Никаких следов. Ничего.
- Ну а что его брат? Что он стал делать? - Я спихнул ее с коленей и встал.
- Семья Суайров подняла на ноги полицию, а когда те ничего не нашли, поисками занималось частное сыскное агентство, полгода. И ничего, Томас.
- Любопытно, любопытно. - Я взглянул на Саксони. Она не улыбалась.
- И я там еще кое-что выяснила... Пожалуйста, не сердись на меня. Анна тебе рассказывала когда-нибудь о таком человеке - Питер Мексика?
Я плюхнулся обратно в кресло.
- Да, это был ее ухажер в колледже. Он умер от сердечного приступа.
- Нет, Томас, это был не сердечный приступ. Наша Анна и Питер Мексика были в метро, в Лондоне, когда он упал под поезд.
- Что?
- Да. Было следствие, но толком прояснить, что там и как, не удалось. Кроме какого-то пьяницы, на платформе были только они двое.

- Анна, а что случилось с Сидни Суайром?
- Сидни Суайром? - Она улыбнулась мне и пару раз быстро моргнула. Очень игриво и мило. - Сидни Суайр уехал и, слава богу, никто больше его не видел.
- И что бы это значило? - Я постарался изобразить скорее любопытство, нежели испуг.
- Он исчез. Оп - и нету! Уехал, сел на автобус до Роллы и исчез. Полиция приезжала сюда, вела это свое бесконечное следствие, вопросы задавали. Слава богу, исчез он не здесь. Для нас бы это было большой неприятностью.
- И тебя не обеспокоило его исчезновение?
- Нет, ничуть. Он был надутый осел, и хорошо, что мы от него избавились.
- Не очень хорошо так говорить о человеке, который, вероятно, умер.
- Ну и что? Я должна сказать, что мне очень жаль? Совсем не жаль. С одного взгляда было видно, что написать книгу об отце он не способен.
В качестве сюрприза я решил оставить ей копию того, что уже написал. Первая часть была вчерне готова, и я решил, что было бы неплохо дать Анне взглянуть, насколько мы с Саксони продвинулись. Вроде дополнительной страховки, чтобы Саксони осталась.
Работы предстояло еще столько, что раньше я даже не задумывался, что с нами будет, когда мы закончим. Я предвидел много возможных опасностей, но они были далеки - в туманном будущем, грозном и в то же время манящем.
Конечно, я понимал, что биография, если все получится, никогда не будет опубликована. Зачем возбуждать интерес к Маршаллу Франсу? Чтобы зеваки толпами приезжали в Гален посмотреть, где жил великий человек? Нет, книга была всего лишь средством достичь определенной цели. Мы все это знали. Кроме Саксони.
Но что будет, если у меня не получится? Что замыслила для нас Анна на случай неудачи? Заставит остаться в Галене? Заставит исчезнуть, как исчез Сидни Суайр? Прикажет убить? (Как отчетливо мне вспоминалась теперь та реплика в баре, о том, что они сделали с прошлым биографом!) Подобные мысли меня, конечно, посещали, но до конца же еще - как до луны. Месяцы и месяцы. Нельзя думать обо всем сразу. Саксони выздоровела, книга лилась из меня Ниагарским водопадом, и никакие Красавицы Кранг не порхали больше по улицам, никакие чудища не заглядывали в мое окно...
Анна протянула мне кусок кекса. Точнее, австрийского «гугельхупфа»*. [Gugelhupf (нем.) - баба (кондитерское изделие).] Это было одно из немногих блюд, что ей удавались.
- Томас, а сколько тебе нужно времени, чтобы написать, как отец приехал сюда?
- Сколько времени? Да почти нисколько. Раньше я до этой сцены дошел уже, но Саксони сказала, что нужно подзатянуть немного, драматизма добавить. Сказала, что вышло недостаточно весомо.
- Да, и все-таки, сколько нужно времени?
Я откусил кусочек кекса.
- Ну, не знаю... Сегодня у нас что? Вторник? Пожалуй, к пятнице.
- А не мог бы ты... - Она улыбнулась и смущенно уставилась в пол, будто собиралась попросить о невозможном одолжении.
- Чего? Чего не мог бы? - Большая редкость - видеть Анну смущенной и оробевшей.
- А как ты думаешь, мог бы ты успеть к половине шестого вечера?
- Конечно. А что?
- Да так, суеверие. Видишь ли, он приехал на поезде в пять тридцать, и... не знаю. - Она пожала плечами и улыбнулась: - Говорю же, суеверие.
- Да нет, Анна, нет, я понимаю. Особенно здесь - я могу это понять!
- Ладно, я не думала говорить заранее, но мне хотелось устроить для вас двоих ужин, чтобы отпраздновать прибытие отца.
- Тогда лучше подожди эдак с полгодика - и все время держи пальцы скрещенными.
- Нет, я имела в виду - символически. Как только я увидела, докуда ты уже дошел, мне пришло в голову организовать для вас ужин - в тот день, когда по твоей книге он приезжает в Гален. Я хотела сделать сюрприз, но ты только притворись, что ничего не знал, когда все сбегутся к вам.
- Ты что, хочешь пригласить весь город?
Я пошутил, но ее лицо озарилось, она схватила меня за руки и усадила рядом с собой на диван:
- Да! Пора, наверно, рассказать тебе все, что я задумала... Томас, вот как я хотела бы сделать: ты пишешь главу о его прибытии, хорошо? Только скажи мне точно, когда ты ее закончишь, ладно? И тогда в этот день мы все идем в полшестого на станцию и притворяемся, что встречаем его поезд.
- Но ведь пассажирские поезда больше не останавливаются в Галене, верно?
- Конечно, конечно, это лишь игра! Здорово, правда? Это будет как праздник зимнего солнцестояния! А минут через пять-десять мы возвращаемся к вашему дому и устраиваем грандиозный ужин.
- У меня?
- Да! Ведь это ты и Саксони вернете его нам - а мы принесем вам дары. Приношения богам пишущей машинки! - Она притянула меня к себе и чмокнула в щеку. Я осознал, как давно мы уже не занимались любовью. - Разве не чудесно будет? Как старое доброе факельное шествие. Вы сидите дома и вдруг слышите, как мы всей толпой направляемся к вам. Вы тогда выглядываете в окно и видите, как сотни людей с факелами и провизией собираются у вашей двери. Чудесно!
- Чем-то мне это напоминает ку-клукс-клановскую сходку.
- Томас, Томас, ну хоть раз можно без этого жуткого цинизма?
- Извини, ты права. А... можно нам тоже пойти на станцию? Раз уж это мы его возвращаем, ну и вообще?..
Она закусила губу и потупилась, Я знал, что она скажет нет.
- Хочешь правду? Мы уже обо всем договорились, и все будут очень благодарны, если вы позволите нам собраться там самим. Нельзя так говорить, да? Я тебя обижаю?
Да, мне было очень обидно, но я понимал, почему она так говорит. Как бы ни важна была наша роль в возвращении Маршалла Франса, мы никогда не станем частью Галена. Никогда.
- Хорошо, Анна. Я все понимаю.
- Правда? Ты уверен? Не хотелось бы думать, что я...
- Нет-нет, хватит об этом. Я все прекрасно понимаю. Мы останемся дома и подождем прибытия вашей процессии, - Я улыбнулся и погладил ее по щеке. - И обещаю закончить в пятницу к половине шестого.

Саксони понравилась затея с «Вечером встречи призрака» - как она это окрестила, - за исключением того, что придет и Анна. Видеть Анну ей не хотелось. Даже в толпе. Пока что им удавалось избегать друг друга, но только потому, что Сакс давно не выходила из дома.
В конце концов мне удалось убедить ее - мол, даже если голубушка вечером и придет, народу будет столько, что они легко избегнут любого столкновения.
Я провел целый день на вокзале, досконально изучая все детали наружного и внутреннего убранства. Здание было построено в 1907 году, но сохранилось удивительно неплохо. Я вышел на перрон и покрутил головой. Ничего. Нигде ни единого вагона - хотя бы даже товарного, на запасном пути. На земле еще лежали редкие плешины грязного снега.
Но Маршалл Франс приехал сюда. И это одна из причин, почему его так увлекали железнодорожные станции. Прибытия и отправления. Начала и концы, и все промежуточное. Это из его дневников, а не моя самодеятельность.
Стоя там и глядя на тускло серебрящиеся рельсы, я думал, как бы так под конец изменить его биографию, то есть его жизнь, чтобы он не умер от сердечного приступа, а... Перенес приступ, но не умер? Куда-нибудь уехал, а потом вернулся в город? Не знаю, посмотрим. Все это еще так нескоро... Я мотнул головой и поспешил к машине.
Всю остальную неделю Гален жужжал как потревоженный улей. В магазинах яблоку было негде упасть, и все прохожие выглядели так, будто бегут с одной важной работы на другую; даже добровольные пожарные дружины выкатили свои машины на улицу и до блеска их отдраили, готовя к параду. В воздухе витало возбуждение сродни предрождественскому, и было приятно даже просто бродить по улицам, впитывая его и зная, кто является его причиной. Я.
- Здорово, Том! К пятнице-то подготовился? Эх, погудим!
- Томми, ты, главное, эту свою часть допиши, а остальное уже наша забота!
В «Зеленой таверне» меня поили бесплатно, и, в общем, я чувствовал себя героем-завоевателем.
Иногда некоторые вели себя странно - например, увидев, что я приближаюсь, кидались к своей машине и срочно захлопывали багажник, - но я предположил, что они готовят для нас какие-то особенные яства или скромные сувениры и хотят сделать нам сюрприз. И я ничуть не возражал.
Я закончил сцену в пятницу в десять утра. Она заняла одиннадцать с половиной страниц. Я принес их Саксони и стоял в углу, пока она читала. Саксони подняла голову и удостоила меня профессионального кивка:
- То, что надо, Томас. Теперь мне действительно нравится.
Я позвонил Анне и сообщил ей. Она возликовала и сказала, что я здорово рассчитал время, так как она только что вернулась с сотнями пакетов муки и, когда всех обзвонит, начнет печь «гугельхупфы». Она напомнила мне обязательно сказать Саксони, чтобы та даже не приближалась к плите, - они сами обо всем позаботятся.
Перед обедом я вышел погулять, но на улицах не было почти ни души. Воздух явственно пропитался предвкушением, однако улицы были пусты, словно в городе призраков, разве что какая-нибудь машина промелькнет иногда на полной скорости, с тайным заданием. Я отказался от своей затеи и вернулся домой.
Весь остаток дня от миссис Флетчер просачивались наивкуснейшие мясные ароматы. Вообще-то я терпеть не могу вечеринки и прочие пьянки-гулянки - но сегодняшнего мероприятия ждал с замиранием сердца.
Часа в четыре Саксони бросила вырезать голову новой марионетки - аж бультерьера - и забаррикадировалась в ванной комнате за своим шампунем и мыльной пеной.
Я попробовал почитать беттельгеймовскую «Пользу волшебства», но без толку. Поразмышлял, спала ли Сак-сони с Джеффом Уиггинсом. Потом попытался угадать, что готовится наверху у миссис Флетчер.
В без четверти пять миссис Флетчер вышла из дома - не попрощавшись и не оставив инструкций насчет своего жаренья. Я проводил ее взглядом и, как только она скрылась из виду, понял, что больше всего на свете мне хочется оказаться в полшестого на вокзале и увидеть, что они там затевают. Я сказал себе, что у меня полное право там быть. Черт возьми, уж нас-то должны были пригласить в первую очередь!
Я встал и приблизился к двери ванной. Поколебавшись секунду-две, вошел. И моментально вспотел, такой там стоял пар.
- Сакс!
- Что? - выглянула она из-за занавески. Голову ее украшал тюрбан мыльной пены.
- Сакс, я собираюсь прокрасться к вокзалу и все-таки подглядеть, что они там делают. Я обязательно должен узнать, что они затевают.
- Ой, Томас, не надо. Если тебя кто-нибудь увидит, они так рассердятся, что...
- Да нет, никто меня не увидит. Я прокрадусь туда в четверть шестого и легко успею обратно, в самый раз к параду. Брось, Сакс, все выйдет отлично.
Она поманила меня пальцем:
- Я люблю тебя, Томас. Когда я уезжала, то все время думала о тебе. Пожалуйста, постарайся, чтобы никто тебя не увидел. Они так рассердятся! - Мокрыми руками она облапила мою шею, так что по спине у меня потек ручеек, притянула к себе и крепко поцеловала.
Через полчаса после того, как на город опустилась вечерняя тьма, я вышел из дому и, словно один из сорока разбойников Али-Бабы, на цыпочках спустился по лестнице. Первое мое ощущение было, что снова пойдет снег. Стало ощутимо теплее. Воздух был совершенно недвижен, а небо окрасилось в цвет молочного шоколада, как это бывает перед первыми снежинками.

Глава 10

Мне понадобилось больше трех лет, чтобы понять, почему я тут же не запихнул Саксони в машину и не удрал из Галена к чертям собачьим, пока все были на станции, готовясь к «прибытию».
Он спросил меня об этом в Гриндельвальде, когда мы сидели за столиком на залитой солнцем крыше центрального ресторана и любовались Эйгером. Я взглянул на него, но утреннее солнце светило прямо из-за его спины, и я вновь отвернулся к горе:
- Видит бог, я должен был это сделать. И это ведь было так легко! Но прикинь только: вот я в жизни не думал не гадал, что во мне кроется творческая искра. И вдруг ощутил себя чуть ли... ну, не знаю... Прометеем, что ли. Украсть огонь у богов! Моим искусством - или, вернее, нашим искусством - мы собирались воссоздать человеческое существо. И не с кем-нибудь - а с моей любимой! С которой я хотел жить долго и счастливо. Плюс куча побочных соображений. Как и всегда в таких случаях. Галенцы снова меня обожали - короче, апофеоз самоупоения. Даже Анна делала то, что я ей велел... После возвращения Саксони все тут же пришло в норму, и я чувствовал себя неуязвимым. Пока мы вместе, нам ничто не страшно. Чего бояться-то? Ведь мы вдвоем - новый Маршалл Франс! У нас та же сила! Весь долбаный городок в нашей власти!
- И тебе ни разу не пришло в голову... - Он смотрел в свою чашку «эспрессо», как будто боялся меня смутить.
- Ни в жизнь. - Я взял свою кофейную ложечку и положил в чашку.

Дома по обе стороны улицы весело светили окнами, но признаков жизни не проявляли. Все обитатели ушли на станцию, все были рады собраться ненадолго вместе, предвкушая момент, когда действительно вернется Маршалл Франс и навсегда возьмет на себя руководство их жизнями.
Всю дорогу до железнодорожного переезда, который я видел сотни раз, меня преследовал запах хвои и выхлопных газов. Я посмотрел на часы. Было пять двадцать один. Чтобы дойти до вокзала по улочке, параллельной путям, требовалось минут пять- восемь. Рискованно, совсем впритык; но я сгорал от любопытства и уже чувствовал, как сердце колотится в груди.
Я свернул направо и пошел на восток по Хаммонд-стрит, то и дело пускаясь трусцой. На тротуарах кое-где лежал снег, и я чувствовал его подошвами - словно россыпь острых камешков.
Я запыхался и вовсю работал локтями, посылая корпус вперед. Что они там будут делать? Что случится ровно в пять тридцать? Что?.. И тут послышался далекий звук. Я замер, перед глазами у меня все плыло. Два коротких гудка и один длинный. Длинный затянулся, окреп и повис в воздухе, словно зов неведомого чудища. Я соскочил с тротуара на проезжую часть. Снова грянул свисток, уже ближе, почти рядом - поезд подъезжал к платформе. Но пассажирские поезда больше не останавливаются в Галене... Улица оканчивалась тупиком, но я перескочил невысокий каменный заборчик и продолжал бежать. И лишь тогда увидел станцию. Она была так ярко освещена, что можно было подумать, будто снимается кино. Откуда этот свет? На перроне толпились сотни людей. Я был все еще слишком далеко, чтобы рассмотреть кого-либо, но слышал неумолчный шум, одновременный многоголосый гвалт. Потом послышалось: «Вон он! Там!» - и голоса стихли. Из темноты на дальнем от меня конце станции, с востока, из Нью-Йорка, с Атлантического океана, из Австрии, появился бледно-желтый свет, и, перейдя на шаг, я увидел приближающийся паровоз. Я замер на месте, дрожа всем телом. Паровоз был такой старый и черный, труба извергала клубы дыма, летели искры. Вот он въехал под навес и выкатился из-под навеса, выстроив яркие серебристые вагоны вдоль платформы.
Он затормозил. Не слышалось ни звука, только шипел пар да постукивали клапана.
Я еле успел разглядеть, как спустился по ступеням проводник и толпа прихлынула вплотную к одному из вагонов.
Потом надо всем прокатилась волна неимоверного жара. Я видел стремительную воздушную рябь, и когда волна прошла надо мной, ощущение было словно в горячий летний бриз. Не сильнее. Довольно приятное ощущение. Помню, что мне понравилось.
Люди на платформе еще ближе притиснулись к поезду. Снова поднялся гомон.
И тут позади меня раздался взрыв. Грохот расколол небо, и я машинально обернулся посмотреть, что это. Над крышами домов и деревьями расцвело и вполовину опало масляно-желтое огненное облако. Отдельные языки пламени вихрились куда выше.
Я снова обернулся к станции и увидел, что люди сгрудились вокруг чего-то на перроне. На взрыв никто не повернулся. Поезд дал два гудка и пыхтя тронулся.
Я снова бежал по Хаммонд-стрит, бежал домой. Я слышал свисток паровоза и видел в небе перед собой языки пламени.
Поезд набирал скорость и был уже у меня за спиной, когда я миновал переезд и свернул налево, на мою улицу. Я увидел огонь и теперь понял, что это за дом. Мне хотелось замереть и пусть бы только на мгновение вглядеться, осознать происходящее. Неотъемлемое право каждого, чей дом горит, жена убита, ребенок попал под колеса. Право обреченного увидеть осколок своего будущего. Но я не остановился. Дом горел посреди улицы, как бенгальский огонь.
- АН-НА! АН-НА! ТЫ ОЙ КАКАЯ ХИТРОЖОПАЯ! ОЙ КАКАЯ ХИТРОЖО-О-ОПАЯ!
Больше-то ничего и не надо было, верно? Сделать так, чтобы мы написали черновик настолько хороший, чтобы ни правки, ни переписывания уже не требовалось. Написали вплоть до того момента, как Маршалл Франс прибывает в Гален. Потом пойти на станцию и посмотреть, сработало ли, приехал ли поезд ровно в пять тридцать... приехал ли он в пять тридцать. Если нет, то она ничего не потеряла. А если приехал, осталось лишь избавиться от этих писателей, от свидетелей. Теперь они не нужны. Папочка вернулся.
С противоположной стороны улицы я смотрел, как горит дом. Я не мог подойти ближе. Повсюду были разбросаны обломки, кое-что еще горело: подушка, перевернутое кресло, книги. А у калитки валялся кусок человеческого тела. На нем были лохмотья клетчатой ярко-красной куртки, купленной «У Ленивого Ларри».
Я не знал, сколько у меня времени, но на счету была каждая секунда. Моя машина стояла в нескольких футах. Вокруг бушевало пламя. Я сидел в машине, на щитке мигали желтые огоньки. Помню свою мысль, что раз так светло, то можно пока не включать фары. Я выжал сцепление и медленно поехал прочь. Не успев свернуть, услышал еще один взрыв. Масляный обогреватель? Или еще одна динамитная шашка? Зеркало заднего вида показало мне, как в воздух над домом высоко взлетают обломки, высоко и замедленно.

Эпилог

На днях я увидел бультерьера. Это был не первый бультерьер, что попался мне на глаза с тех пор, - но впервые я не съежился и не убежал. Он был белый с черными пятнами и напомнил мне Пса Пита из комедии «Наша компашка». Я сидел за круглым чугунным столиком у входа в кафе, потягивал пастис* [Pastis - французский анисовый ликер. - Прим. переводчика.] и заносил кое-что в дневник.
У моей машины полетели клапана, но, к счастью, поблизости оказалась «ситроеновская» станция техобслуживания: один парень в синем берете, курящий эти желтые сигареты «житан». Да и в любом случае было неплохо на пару деньков остановиться. Всю дорогу от Страсбурга нас преследовали грозы и вел в основном я. Но как только мы добрались до Бретани, небо прояснилось и солнце сказало «добро пожаловать».
Собаку звали Бобо, она принадлежала хозяину кафе. Посмотрев некоторое время на пса, я вернулся к своему дневнику. После Галена я завел привычку добросовестно фиксировать происходящее со мной.
Эту тетрадь для дневника я купил в Барке, штат Мичиган. Первая запись была многостраничная. Бессвязная, путаная, параноидальная. Очень отдавала манией преследования. Естественно, от паранойи я так и не отделался, но за три года ко всему привыкаешь, даже к этому. Не знаю, как быстро они выяснили, что я не погиб при взрыве, но я с самого начала заключил, что как только они в этом убедятся, то начнут меня искать.
И я ударился в бега. Заехал в Детройт оформить паспорт, а там сразу махнул через реку в Канаду. Какое-то время поработал в Торонто в книжной лавке, а затем связался с моим американским банком и попросил перевести мне все деньги. Когда деньги прибыли, я бросил работу и сел на самолет до Франкфурта. Мой маршрут с тех пор? Франкфурт, Мюнхен (как раз успел на «Октоберфест»), Зальцбург, Милан, Стреза, Церматт, Гриндельвальд, Цюрих, Страсбург, Динар...
Моя мать до сих пор не понимает, что за чертовщина со мной творится, но, добрая душа, не задает вопросов. Когда она вдруг получила от меня телеграмму с просьбой выслать все биографические материалы об отце, какие найдет, то через две недели в потешное маленькое почтовое отделение в Альтенштайге срочной доставкой пришла аккуратная посылка. Она была полна книг, статей и пожелтевших пресс-релизов; должно быть, мама хранила их много лет.
Я начал книгу зимой в Германии и постоянно работал над ней в крошечных горных городках, где мало туристов. Саксони покидала мои мысли только во время работы. Я плакал и клял себя, что не уберег ее, и мне не хватало ее больше всего на свете. Наверное, теперь я тоскую по ней сильнее, чем когда-либо любил ее. Если эта фраза звучит странно, прошу прощения, но более удачно мне сейчас не выразиться.
Я взялся за книгу также оттого, что нуждался в каком-то серьезном занятии, пока не определю, что же собираюсь делать. Я был уверен в одном - что когда-нибудь в Голландии, или в Греции, или еще где-то я обернусь и увижу злобную ухмылку на знакомой галенской роже. Но как долго они будут меня преследовать? Вечно? Или только пока не убедятся, что я не собираюсь мстить им за смерть Саксони? Я взялся за биографию моего отца, чтобы отвлечь мысли от постоянных страхов, а также помня слова Сакс, что это пойдет мне на пользу, да и просто мне этого хотелось.
В тот год в моем дневнике почти не было длинных записей. Лишь краткие слова возбуждения и подавленности, зафиксированные, когда я отрывался от биографии Стивена Эбби, кинозвезды.
Я уже проследил его жизнь от Северной Каролины до Нью-Йорка и бродвейских проб, когда пошел как-то на почту и на столе за спиной у служащего заметил посылку, адресованную в гостиницу «Штейнбауэр» некоему Ричарду Ли. Благодарю Бога за маленькие европейские почтовые отделения. Через три секунды чемоданы и бумаги были уже в моем новеньком «пежо», и я летел вниз по серпантину со всей скоростью, на какую способна эта французская жестянка.
Почти на три месяца я остановился в Стрезе, потому что там было душевно и пусто и когда-то там отдыхали лейтенант Генри со своей Кэтрин, прежде чем плыть на лодке через озеро Маджоре в Швейцарию.
Что вообще за глупость - посылать Ли по моему следу; но, возможно, это было сделано с умыслом. Может быть, теперь, когда он вернулся, они пытаются совершенно очистить Гален - чтобы в Городе Маршалла Франса не оставалось реальных людей, не оставалось нормальных. По крайней мере, так Анне больше не придется трахаться с Ли. Да, а потом, не исключено, настанет и ее черед, кто знает? Отец ведь сможет воссоздать ее, и лучше, чем когда-либо: Анна новой модели. Она не будет стариться, не будет болеть. Возможно, потому-то они и послали Ричарда - если с ним что-нибудь случится, хозяин просто сделает другого.
Какая, впрочем, разница. Мы подстерегли его в Церматте и убили среди ночи на маленькой боковой улочке.
- Эй, Ричард!
- Том, Том Эбби! Ну что ты скажешь!
У него был длинный зазубренный нож, который он старался прижать к боку. Ричард улыбнулся и, двинувшись ко мне, на всякий случай огляделся - нет ли рядом кого из моих друзей.
Когда он был в пяти или шести футах, из мрака у меня за спиной вышел мой старик и непринужденно проговорил:
- Подержать твою шляпу, сынок?
Я зашелся хохотом и выстрелил Ричарду прямо в середину его безнадежно изумленного лица.