МАКСИМ ПАШКОВ
- ...Мы с Цоем встретились в городской художественной школе на канале Грибоедова. Тогда мы все хотели стать художниками, считали себя молодыми талантами. В результате стали кем угодно, только не художниками.
Набирали в эту школу в пятом кассе, и мы оказались в одной группе. Нам тогда лет 11-12 было. Первое время мы с Витькой совсем не дружили. Вся группа быстро разделилась на компании, которые либо исподтишка издевались друг над другом, либо просто дрались - обычные мальчишеские дела. И Витя сначала был в другой группировке. Потом мы стали чуть постарше, драться уже стало не так интересно, и у нас возникло новое увлечение. Стало очень модным носить значки с фотографиями рок-звезд. Таких значков тогда было практически не достать, поэтому вся группа носила их по очереди. Последнее время я часто об этом вспоминаю, когда вижу в метро каких-нибудь тинэйджеров с Витькиными фотографиями на значках. Как странно все вышло.
Сам я лет с семи на гитаре играю. Так получилось, что все знакомые мальчишки что-то лабали на гитарах, и отец у меня немножко умел. Так что я с первого класса начал осваивать инструмент. А лет в двенадцать у меня просто бзик появился. Мне тогда отец давал слушать Элвиса Пресли, БИТЛЗ, Джонни Холидея. И настолько это меня зацепило, что я даже начал какие-то песни на английском языке писать, благо я в английской школе учился. На этом мы с Витькой и сошлись.
Я не помню сейчас, как это все произошло, но потихонечку мы начали играть вместе. Лет в тринадцать. Вернее, играть-то сначала не получалось, потому что он совсем еще не умел, и мне приходилось все показывать. У меня тогда было несколько гитар, но все какие-то разбитые, старые. У Витьки тоже, по-моему, была гитара. И это занятие нам нравилось куда больше, чем наше рисование, так что в конце концов мы погрузились только в музыку. Нашелся еще человек который стал с нами играть, и у нас образовалась целая группа - с ударником, который бил в пионерский барабан. Потом с большим трудом мы купили в комиссионном магазине бас-гитару за сорок рублей. Ее мы вручили Вите, поскольку учиться играть на ней легче - всего четыре струны. Так и распределились роли в группе: я играл на шестиструнке, Витя - на басу и барабанщик с пионерским барабаном. Тогда группа еще никак не называлась. Название ПАЛАТА N 6 возникло позже, когда мы стали постарше и как-то определили свой стиль. К тому времени мы уже хорошо знали хард-рок и кумиром нашим была группа BLACK SABBATH. Мы пытались работать под них, точнее, у них учиться. Проводили массу времени, снимая с магнитофона все возможные гитарные пассажи. Барабанщики у нас все время менялись, тем не менее играли мы всегда втроем.
Тем временем я незаметно закончил художественную школу, и вместе проводили уже практически круглые сутки - либо у него, либо у меня. И все мысли наши были заняты только музыкой. Мы с юношеским максимализмом считали, что только на Западе сейчас умеют играть, а здесь ничего подобного нет. Но энтузиазма было полно, и мы все время старались придумать какую-то свою музыку, ни на кого не похожую.
Я тогда доучивался в десятом классе, а Витя поступил в Серовское училище - все еще думал, что станет художником. У них в училище была кое-какая аппаратура, и мы продолжили уже играть там, на тяжелом звуке, чего раньше не доводилось. Прежде мы сидели с акустическими гитарками и сочиняли хардовые темы. В Серовке мы смогли играть так, как нам хотелось - там были электрические инструменты. Играли на их вечерах на танцах. В Серовке нашли и барабанщика - Толика Смирнова - он по тем временам считался одним из лучших. Вообще мы для нашего возраста играли очень неплохо, поскольку все время занимались только этим. На вечерах исполняли какие-то классические вещи из DEEP PURPLE, BLACK SABBATH, свою музыку. Что-то сочинял я, что-то - вдвоем с Витей. Но в основном тексты и музыку писал я, а Витя очень помогал с аранжировками. У него с детства просто отличный вкус. Он выдавал очень ннтересные пассажи на гитаре. Но первое время очень стеснялся петь. Правда, в некоторых местах он мне подпевал, но очень робко. Сейчас это может показаться странным, но, в принципе, многие подростки стесняются петь. Может, время его тогда еще не пришло, или я как-то мешал, потому что я изначально был лидером в нашей группе, а он всегда держался второго места. Хотя, конечно, мы работали вместе. Были и очень удачные совместные вещи, которые я и сейчас иногда исполняю.
К тому времени дышать стало поспокойнее, мы увидели какую-то перспективу, возможность делать музыку для своих. Появились какие-то группы, которые пели на русском, и довольно удачно. "Аквариумская" волна позже пошла. Мы тоже стали писать на русском, хотя оставались приверженцами тяжелого, черного рока. В результате мы все-таки записали альбом у меня дома, в жутких условиях. Я уже не помню, как он назывался, но что-то было мудреное - типа "Слонолуние". Записали мы его так, что бас-гитара с частью барабанов оказалась на одной дорожке, а гитара с голосом и тарелки - на другой. Можно было по отдельности слушать. Такое вот "стерео" получилось, но все равно мы тогда были очень довольны. У меня на бобине сохранилась эта запись. Сейчас ее слушать трудно, она представляет интерес только в плане какой-то истории, а воспринимать ее вчистую как музыку - просто забавно. Тут на днях у меня оказался под рукой бобинник, я ее послушал еще раз. Выпил водки, немножко пустил слезу - только для этого и стоит хранить. Витя там в основном на бас-гитаре играет, хотя записывал и еще какие-то гитары, и подпевает в некоторых местах.
Тогда у нас этот альбом даже кто-то переписывал, но теперь, конечно, все затерто, да и качество там - сами понимаете. Так что он теперь существует в единственном экземпляре. По-моему, мы больше ничего так и не записали.
В местных панковско-хипповских кругах нас тогда уже знали. Мы вообще дружили с панками, хотя в общем были далеки от них. Мы никогда не играли панк-рок, но все окружение в то время было сугубо панковским. Витя всегда был очень скромен в прическах и проявлениях. Даже не то что скромен, он был гораздо консервативнее всей остальной компании, и в наших "забавах" никогда не шел до конца. Наверно, это шло от какой-то его внутренней застенчивости. Потом из этого он выработал ту интеллигентность поведения на сцене, которая так отличала его от большинства ленинградских рокеров. В нем никогда не было разнузданности.
А что касается нашего тогдашнего окружения - то это была компания Свиньи, причем тусовались мы там очень долго и плотно. Компания, действительно, была свинская и, конечно, мы все были не подарки. Совершенно жуткие люди, склонные к тому же ко всяческим допингам. И, в общем, в отношении к допингам мы с Виктором тоже очень хорошо друг друга находили. Здесь у нас разногласий не бывало. Часто приходилось удирать от милиции. Витя как-то сломал ногу, спрыгивая с подземного перехода на Гостином Дворе. Я был уже не в состоянии заметить, что меня берут под руки, а он шустро спрыгнул с самого верха перехода и со сломанной ногой каким-то образом добрался к себе до парка Победы. На следующий день он появился в нашей компании уже с палочкой, что доставляло нам море радости.
Все рокерские тусовки базировались обычно в Купчине - почему-то именно там жило большинство знаменитых людей - туда с Московского проспекта шел всегда переполненный транспорт. Конечно, влезали все, кроме Вити, которому со сломанной ногой и палочкой было не войти. Мы махали ему из автобуса, а он стоял такой грустный.
Вообще, про Витину способность падать на ровном месте ходили просто легенды. Это была комедия. Мы идем, о чем-то разговариваем - раз! А где Цой? Цой лежит. Мы начинаем обследовать место - совершенно ровный асфальт. Как он умудрился так падать - непонятно. Но самое смешное было, когда он упал на эскалаторе. Мы с ним торопились в баню, по-моему, бежали вниз по эскалатору и что-то жуткими козлетонами пели из Градского на все метро. Витька бежал впереди в длинном кожаном пальто - он очень любил такие. Я придумал какую-то очередную хохму и говорю: "Слушай, Витька!" Он поворачивается ко мне, я вижу, как лицо его мгновенно краснеет, и он падает головой вниз. Пальто распахивается, старые вельветовые джинсы лопаются и оттуда вываливаются красные трусы - в общем, наворот, как у Ришара или Луи де Фюнеса. У меня начинается дикий приступ смеха, я ничего не могу сделать. Женщины вокруг кричат: "Помогите другу! Что вы смеетесь?!" А он лежит ногами вверх.
Эти истории с падениями его преследовали постоянно, что-то с ногами, наверно, у Цоя было не в порядке. Он умудрялся проваливатъся в лужи, едва затянутые льдом, которые все видели и обходили, а он обязательно вступал и промачивал ноги. В этом была даже какая-то одухотворенность, что-то от витания за облаками. Хотя я не могу сказать, чтобы он отличался особенной мечтательностью. Вообще Витя был достаточно обыкновенным человеком, не обращающим на себя внимания какой-то оригинальностью.
Пожалуй, из той нашей компании его выделяла только застенчивость. Особенно он не любил разговаривать с людьми много старше его, в возрасте родителей. Тут он сразу сжимался и замолкал. Видимо, ему нужно было знать заранее, что человек его понимает, и он может говорить с ним на каком-то своем языке. Если он чувствовал, что этот язык еще надо будет найти - для него это было сложно.
Наша жизнь в то время представляла собой постоянные поиски какого-то праздника. Это было наше общее свойство - нам всем было очень скучно. Очень хотелось безумного перманентного праздника. Витя все время этим маялся, для него это была особая тема. Впрочем, и для меня тоже. Он ведь вначале особенно, писал абсолютно конкретные вещи. И одна из первых его песен "Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти" - это боль. Куда пойти в гости и будет ли там весело? Чем заняться? Играть до одури на гитарах - вот, в общем все, чем мы жили. Отсюда допинги, пьянство и все остальное.
Родители - и у него, и у меня - были достаточно лояльные люди, чтобы нам ничего не запрещать. Но к нашей музыке относились, конечно, как к детскому лепету, как к болезни роста. Это естественно, потому что их поколение было воспитано на том, что жить надо, не высовываясь и держась в общей колее. Много разговоров было по поводу того, что у нас все равно ничего не выйдет и надо найти какой-то легальный путь.
Но время было такое, что путь стал пока еще очень медленно, но открываться. Уже можно было на что-то рассчитывать. И тут у нас с Цоем пути стали расходиться. Витя оказался менее разбросанным, чем я. Он очень целеустремленно пошел вперед и занимался уже только музыкой. А я сдался в какой-то момент и нашел для себя более официальный путь в жизни, способ существовать с дипломом. Хотя сейчас я понимаю, что это не так важно, как казалось тогда, и, наверно, не так надо было.
Я хорошо помню, как Витя мне, очень стесняясь, показал свою первую песню. Мы уже не играли вместе. Я поступил в театральный, но мы еще продолжали довольно часто встречаться. Я не помню, почему мы перестали играть, мы не ссорились. С ним вообще очень трудно было поссориться. Он был очень приятным человеком, без каких-то амбиций и с мягким характером. Мы тогда собрались у кого-то на хате. Выпивали, как обычно. И тут Цой рискнул мне сказать, чем он один занимается. Ну давай, говорю, спой. И он, жутко смущаясь, спел "Мои друзья всегда идут по жизни маршем". Мне песня сразу понравилась. А потом я услышал целую серию его песен, и все они совершенно отличались от того, что мы делали вместе. Тогда уже пошла "новая волна", совсем другая стилистика и он начал работать в ней. Тяжелый рок ушел от нас. Я тоже очень сочувствовал "новой волне", и мне очень нравились все его вещи.
Потом я приходил к ним, когда они уже были втроем - Цой, Рыбин и барабанщик Олег по кличке "Базис". Они тогда еще не знали как называться. Сидели на квартире у барабанщика и репетировали Витины песни. Цой играл на акустической гитаре, Рыбин подыгрывал на электрогитаре, а Олег - на каких-то маленьких бонгах. Вообще-то он был тяжелым барабанщиком, играл на установке, но для своей новой группы они избрали такой камерный стиль, под Марка Болана. Не знаю почему, но бас-гитары в этой группе не оказалось. Наверно, Вите захотелось чего-то нового, ведь в ПАЛАТЕ N 6 он постоянно играл на басу. Они тогда все думали о записи альбома. Но "45" я услышал уже много позже.
Мы стали видеться все реже. Я заканчивал театральный, параллельно у меня возникали какие-то музыкальные проекты. Перед самой армией даже немножко с Каспаряном поиграл - с Витиной подачи. У меня тогда накопилось много материала, хотел записать альбом, и Юра мне помогал. Так что я их всех достаточно близко знал.
Из армии я вернулся в восемьдесят шестом, и что-то опять меня к музыке потянуло. У меня все время идут такие возвраты, видимо, театр меня до конца не удовлетворяет. Поэтому я и стараюсь в нем экспериментировать, пытаюсь приблизить его к року. Материала у меня было полно, хотелось его записать, но я не знал как и с кем. С рок-клубом мне связываться не хотелось, потому что там уже сложилась своя тусовка или, как говорят в театральном мире, - мафия, которая не очень-то жалует людей со стороны. Я тогда обратился к Вите, потому что он был уже в определенном статусе и мог мне помочь. Мы встретились и он мне сказал тогда: "Ты все не то сделал. Видишь, я знаменитый какой? Надо было тебе не ходить в театральный институт, не служить в армии, а заниматься только музыкой - в тот период, когда на нее был еще голод". Теперь я тоже понимаю, что не в дипломах дело, но тогда голова была забита всякой ерундой, надо было как-то существовать, а тут тупики кругом... Хотя о чем тут жалеть! Можно только пожалеть о двух годах потерянных в армии, да и то из-за собственной лени. Просто не хотелось резать себе вены, инсценировать выбрасывание из окна...
Они тогда пытались мне как-то помочь, но из этого тоже ничего не вышло. Да и я понял, что Вите не до меня, что он уже ушел очень далеко. У КИНО уже было имя, гастроли, известность. Мне тоже не хотелось навязываться, выступать в качестве просителя. У меня даже какой-то комплекс возник. Мне казалось, что если я буду ему звонить, то он непременно подумает, что я хочу у него попросить какую-нибудь портостудию, или что-нибудь в этом роде. И последнее время мы виделись очень редко. Так какими-то наездами, наплывами - если я мимо его кочегарки проходил.
У меня иногда возникает такая парадоксальная мысль, что вот эта колея Витина, которая и привела его к искомому результату, возникла во многом благодаря тому, что он был очень ленивым человеком. В той нашей компании даже шутка такая была, что трудно найти кого-то ленивее Цоя. Может, это была какая-то внутренняя сосредоточенность, но он часами мог валяться на диване, очень долго не выходить из дома. У него совершенно отсутствовали пробивные качества. Витька производил впечатление жутко застенчивого и непробивного человека. Вот говорят, чтобы чего-то добиться, нужно быть администратором своего таланта. У Вити не было такого таланта. Насколько я помню, сам он никогда не мог о чем-то договориться, куда-то себя продать, создать рекламу. Наверно, жизнь его потом изменила или так на него Марьяна повлияла, потому что когда я встречался с ним уже взрослым, в апогее славы, то, наоборот, у него было очень много уверенности в себе. Тут, что называется, "короля играют придворные". Человек поверил в себя, потому что в него поверили другие. Вся обстановка вокруг Цоя давала ему силы и уверенность в себе. Он психологически изменился. Это очень интересная метаморфоза.
Я уже говорил, что мы практически перестали встречаться, но записи КИНО до меня доходили регулярно. Я слушал и понимал, что мне все это очень нравится. Что-то меньше, что-то больше, но я считаю, что это была одна из самых интересных групп не только в Ленинграде, но и в стране. Здесь чувствовалась личность - не только Виктора Цоя, но всей группы КИНО - они все достаточно своеобразные музыканты со своим не похожим ни на кого стилем. Тогда их многие активно ругали, и я всегда отстаивал эту группу. Это сейчас люди лучше промолчат. Многие, например, говорили, что КИНО играет примитивно. Но суть же не в этом, а в том, что ребята нашли свою эстетку, совершенно определенную, характерную. И потом, их музыка просто приятна для уха. Примитивно это или нет - в конечном итоге мне все равно. Но, кроме того, я еще знаю, что это и не примитивно. Так могут говорить только люди, не очень хорошо разбирающиеся в музыке. Их стиль, скорее, можно назвать аскетичным. И этот принцип аскетизма они поставили в фундамент. Говорили еще, что все песни КИНО на один мотив. Это тоже не так. У каждого композитора есть свой гармонический мир, в котором он существует, отображая его с разных сторон. А что, Моцарт - разве он не весь одинаковый? Если подходить с этой позиции - одинаковый. А Высоцкий? Или ему надо было одну песню петь, как Высоцкий, а другую - как Утесов? Меня тогда многие на подобные разговоры провоцировали, зная о моей прежней дружбе с Витей.
Но КИНО уже не очень-то надо было защищать - они были на вершине славы. Они выработали свой имидж, да и фильмы с участием Цоя тут немалую роль сыграли.
Для меня всегда было загадкой, почему на гребень успеха взлетает та или иная звезда. Хотя Витя мне говорил, что все это ерунда, и очень просто все просчитать и понять конъюнктуру в данный момент. Что во всей культуре существуют определенные дыры, которые надо затыкать, на них работать и делать звезду. Нужно только почувствовать, найти это место и все. "Теперь я все это знаю," - сказал он мне тогда. Но в тот момент он уже добился всего, чего хотел, и ему легко было теоретизировать. А каких-то конкретных экспериментов он на моих глазах не проводил. Может, он и прав, а с другой стороны, я думаю, так все равно тинэйджерам нужны какие-то кумиры. И я смотрю, кто у нас есть, кого бы выбрал я. И понимаю, что тоже выбрал бы именно такого героя, как Цой. Так что во всем этом есть какая-то правда.
Ведь если не он, то кто?


АНДРЕЙ ПАНОВ 
Когда сочиняешь музыку, в голове должен стучать барабан. 
Я меня был сосед выше этажом. Сейчас уже переехал. С детства в одном доме жили. Однажды он сказал, что у него одноклассник или друг учится в Серовке. И у них группа хорошая, три человека - ПАЛАТА N б. Тоже как бы въехали в панк-рок и все такое... Все очень здорово - типа дурака валяют. Я, говорит, к тебе их приведу.
А я как раз в это время свалил из театрального, ни черта не делал. Сидел дама, играл на гитаре, группу подыскивал. Сам до этого полгода как за гитару взялся. Аппаратуру купил, меломанство забросил.
А все началось с Монозуба. Он мне рассказал, что такое советский рок. Позже он стал Панкер, а в наших кругах это был Монозуб. Он мне позвонил и сказал, что у нас есть тоже советские группы, подпольный рок поют на русском. Рассказал про них. А с Монозубом я познакомился, когда Юфа его привел устраиваться на работу. Я тогда был работником торговли по радио и телеаппаратуре, поскольку меломан. Монозуб тоже хотел попасть. Ну, как-то завелось знакомство, и один раз ночью по телефону он говорит, что есть такие группы, такие хорошие штуки пишут...
- Ты ведь стихи пишешь? - спрашивает.
Я тогда тоже писал что-то. Думал, что это стихи.
"А играть умеешь?" - "Нет", - говорю. - "Ты, - говорит, - учись". - "Как же, - говорю, - такие крутые там..." - "Ерунда! Это очень просто - группу сделать! Соберем ребят и начнем!"
А я как раз поступал в институт, и тут на мои плечи падают полторы тысячи деревянными - от папы. Мой папа свалил из страны законным путем в семьдесят третьем. И по их правилам, если ребенок учится, бухгалтерия оплачивает обучение. Финансирует его образование, значит.
Конечно, я сразу купил всякого - барабаны там, три-четыре гитары. Все на это ухнул, короче. Взялся сразу за гитару и настолько заразился, что поехал и поехал. Каждый день с утра до ночи. Сейчас фиг так сделаю. Но я отвлекся вроде...
Короче, они пришли - Максим Пашков, Цой и барабанщик. Не помню, как его звали. Хороший барабанщик, кстати. Оригинал. Жаль, что не пошел по этой стезе впоследствии. Ну, Максим - очень активный человек больше всех разговаривал. Потом поступил в театральный. А Цой придет и сидит в углу. Сколько-то времени мы прожили одной семьей, потому что все были бездельники. Цоя и других из Серовки выгнали именно по той причине, что они там стали ходить в булавках, а Серовка всегда была рассадником пацифизма. Анашой воняло на всех этажах. Не знаю, как сейчас. Ну, учителя и педагоги поняли, что это такое - кто-то подстригся, кто-то булавку нацепил. За то и выгнали. И песни не те пели. В Серовке две группы было - одна ГОЛУБЫЕ МОНСТРЫ, а другая - ПАЛАТА N 6. Максим сам в Серовке не учился, а приходил туда играть.
Как-то так получилось, что мы с Цоем стали главные бездельники. И жили рядом, у парка Победы. Там, где сейчас его родители живут. Пока Максим не поступил в институт, мы встречались каждый день. Тем более что у меня дома стояла аппаратура. Я тогда еще занимался пластинками, постоянно были деньги с этого. Выпивка была дешевая. Вите родители всегда давали рубль в день. Сначала мы спрашивали, когда скидывались, - у кого сколько, а потом перестали спрашивать. "Давай твой рубль!" - говорим. Все знали, что у него рубль.
Собирались у меня, значит. Пили, гуляли, дурака валяли. У меня тогда стояло, наверное, полкиловатта. В основном, играли они, а не я. Ну, соседи бегают. А что толку бегать? Барабанные установки разные. Тогда еще Юфа ко мне приходил, хотя он отношения к ним не имеет. Пели песни Максима, Цой в некоторых вещах был аранжировщиком. Про это Максим лучше может рассказать. Цой был басистом, ничего не писал тогда. Поскольку Максим относился к нему несколько иронически, что ли, Цой был всегда очень зажатый. Комплексанутый, даже так скажу. Когда же мы остались с ним два бездельника, я чуть ли не каждый день стал приезжать к нему по утрам. У него любимое занятие было - снимать с пленки. Или читать. С ушами все в порядке, снимает, как рентген. ДЖЕННИФЕР РАШ снял, что удивительно! Там маразматические аккорды, очень сложно... Сидит с гитарой, а ноги выше головы. Балетная привычка. У меня родители балетные, я знаю. Когда у меня еще забор был - он придет, сядет и ноги на забор. Вытянуты прямо, и лучше, чтобы выше головы.
Значит, приезжал я, и мы завтракали. Мне очень нравилась кухня его папы. Там один день готовила мама, а другой день готовил папа. И оставляли завтрак на столе. Мне всегда очень нравилось, когда вообще есть завтрак! Папа готовил с какими-то заморочками непонятными. Корейскими, наверное.
Вообще, семья у Цоя - это очень классно! Его семья до сих пор является для меня загадкой. Отец по-русски довольно плохо говорит, а у матери волосы золотые и вот такая коса! Настолько разные люди, непонятно вообще, как они вместе живут. Каждую субботу и воскресенье отец собирался с друзьями в большой комнате, мать им все носила. Шикарно накрывался стол, море водки, политические беседы. А Цой жил в проходной комнате, вот они через нас и ходили. Одни мужчины собирались, вообще без женщин, солидол такой - пьют-гуляют, отдыхают. Цой немножко посмеивался над своим папой, хотя сам признавал, что первые аккорды на гитаре ему показал отец.
Был такой хороший случай. Родители уехали на юг, оставили Цою девяносто рублей из расчета треха в день. А у Цоя была мечта, как и у всех - двенадцатиструнная гитара. Он побежал и тут же ее купил. 87 рублей она стоила. А на сдачу, поскольку голодный, у парка Победы купил беляшей по шестнадцать копеек. И, значит, натощак их навернул. Он очень долго потом это вспоминал. Говорил, лежал зеленый, один в квартире, блевал, умирал. До туалета было не дойти. Лежал несколько дней. С тех пор беляшей не ел.
А еще у него были бабушка и тетя. Я их видел разок. Бабушка и тетя работали в столовой. Обе они по матушкиной линии. Они жили в дальней комнате. Пили они только портвейн, водку не пили.
Цой рассказывал, что они на Новый год купили 15 бутылок портвейна и выпили. Один раз я сам заглянул к ним в комнату, а там портвейном весь пол уставлен - и сидят бабушка и тетя. Во люди!
Я опять отвлекся. Значит, Цой сидел у себя, аранжировал максимовские песни. Максима тяжело аранжировать, потому что он сам себя аранжирует. В аранжировке - это вообще бог! И в музыкальном плане, наверное, это самый лучший музыкант, которого я в жизни встречал. У меня же тогда только намечался первый состав, а сам я в семьдесят девятом первый раз взял гитару в руки. И через полгода уже гастролировал. Конечно, я у Цоя много спрашивал - типа аккорды, не аккорды. Как это сделать, как взять. У Максима с Витей группа была в техническом плане очень сильная.
У нас сейчас таких нет. Ни в рок-клубе, нигде. Потому что люди занимались музыкой, а не то что там - в рок играли. Когда записывались у меня, мы играли вместе. Иногда на выступлениях вместе играли, как в Москве, у Троицкого, я потом расскажу.
У Цоя, кстати, были хорошие склонности к пародированию. Он неплохо пародировал советских исполнителей - жесты, манеры. Особенно он любил Боярского. И Брюса Ли, но это уже потом. А с Боярским было заметно очень. Он ходил в театры, знал весь его репертуар, все его песни. Ему очень нравилось его прическа, его черный бодлон, его стиль. Цой говорил: "Это мой цвет, это мой стиль". И действительно, знал и исполнял репертуар Боярского очень неплохо. Впрочем, у такого человека нетрудно спеть все что угодно, так что ничего удивительного.
Очевидно, что человек, который жутко много читал и жутко много снимал, должен был и сам начать писать. Но у него комплекс был, я говорил. И вот однажды, когда мы толпой писались у меня, мы на него насели. С Антоном, с Ослом. Он сейчас уехал... Что тебе, мол, стоит стихи написать, музыку сочинить. Цой все кривлялся, а мы выпили и наседали, наседали... Мы тогда любили сухое вино в духовке разогревать. Покупали много сухого и разогревали в духовке. Зачем - не помню. Якобы градусы добавляются. Причем половина бутылок лопалась, потому что за базаром забывали, что оно там в духовке греется.
Значит, насели на него и выдавили что-то. Он вышел в коридор и с натуги чего-то написал, помню даже была там фраза о металлоконструкциях. Наша была накачка, панковская. Типа - все панки, все против. Мы посмотрели - действительно неплохо написал. В первый раз. А потом прорвало. Очевидно, если человек с малого возраста читает, аранжирует, - должно было прорваться. Достоевского всего прочитал, классику... Я в то время уже был не чтец, завязал с этим лет в семнадцать или восемнадцать. Сейчас лишь постепенно становлюсь чтецом, но читаю почему-то техническую литературу. Художественную неинтересно.
А Витя больше читал классику, точно могу сказать. После того случая его прорвало, как-то раз приходит, играет новую - она есть в первом альбоме: "Мои друзья всегда идут по жизни маршем..." Это его, если не вторая, то третья песня вообще. А ее довольно тяжело сделать, настолько все музыкально накручено. Помню, он говорил: мне, мол, нравится, что мы все у тебя встаем и с похмелья идем к пивному ларьку, даже зубы не чистивши. Не знаю, в чем здесь романтика, но очень многие так говорят. Потом еще песню сочинил, потом еще. Хорошие вещи. Они нигде не записаны. Мне нравилось, я ему подыгрывал. Потом Цой просто стал репетировать с моим ВИА. Мы записали пластинку по наколке Майка. Называется "Дураки и гастроли". Она у Троицкого есть. То есть не пластинка, а альбом группы АВТОМАТИЧЕСКИЕ УДОВЛЕТВОРИТЕЛИ. Там и Майк играл, и Витя играл, почему-то Майк это отрицает. Там и Рыба играл. Перечислил всех. Песни все были мои, только одна была - Майка. И одна - Рыбы...
И также с великой наколки Майка поехали мы в Москву. К Троицкому. Майк до этого уже был там с Гробощенковым и еще с кем-то. Якобы как панк. И мы зимой семьдесят девятого, по-моему, поехали туда большой толпой давать концерты. Там Витя еще спел свою не очень удачную вещь "Вася любит диско, диско и сосиски". Ну, тогда все очень сильно были против диско. Хорошая музыка, как мне сейчас кажется. А мы там проканали с переделанной вещью Макаревича "...И первыми отправились ко дну ". Ну а Москва - город маленький, сразу все узнали, схватились за это: новые люди, новая музыка! И мы дали еще концерт в чьей-то квартире, а потом в каком-то мелком клубе. В общем, когда вернулись, оказалось, что и до Питера разговоры дошли.
А потом нас пригласили в ресторан "Бриг" на тридцатилетие Тропилло. АУ все пришло и с нами, естественно, Витя, поскольку мы все время вместе болтались. И, как сейчас мне кажется, была тогда у Гробощенкова мысля АУ ну, что ли пригреть - все-таки новые люди, молва такая... А поскольку я вел себя там отвратительно, о чем очень жалею, и на всю катушку дурака валял, то он, видимо, поостерегся. Мы там поиграли, а потом Витя спел какие-то свои темы. У него к этому времени накопилось вещей пять. И Гробощенков, очевидно, понял - вот кого надо брать. И правильно, кстати, понял. И с тех пор Витя приходил ко мне все меньше и меньше, говорил, что все время у БГ находится. И потом, когда уже у него был первый концерт в рок-клубе, я к нему даже после не подошел, потому что Вите это уже было не надо и, я думаю, даже претило его понятию. Я это без обиды говорю. Просто он прошел этот период - и идиотства, и информационной накачки. У него уже был другой круг знакомых. Я сам прекрасно понимал обстановку, что я в принципе, уже не нужен, там трамплин гораздо выше. Но это было потом. А вообще, пока Витя не стал большим человеком, он был, в общем-то, очень смешной парень.
Тогда мы все находились под влиянием Юфы. Никакие панки здесь вообще ни при чем - никакие Роттены, никакие ПИСТОЛЗЫ. Все это Юфины телеги. Юфа был и остался главным идеологом, а я типа игрушки для битья. Он такой законспирированный, как Ленин. Всегда появится в последний момент. Вообще, это очень заразительный человек. Он может своим психозом заразить кого угодно. Все эти некрореализмы и прочее. Человек из заграницы не выезжает, ему дали студию на "Ленфильме", ссуду и все дела. Сейчас снимает полнометражный фильм. Все эти чепцы, очечки, все эти параллельные кины...
Когда мы начали идиотничать, еще не было никаких панков. Один раз позвонил Юфа вечером. Говорит "Ты знаешь, на Западе появилась группа каких-то кретинов типа нас. Называется СЕКС ПИСТОЛЗ. Сейчас передали одну вещь по "Голосу Америки". Юфа всегда слушает "голоса". Ну, я говорю: "Как музыка?' - Типа СЛЭЙДА - говорит, - только хуже раз в пять". Я говорю: "Ладно. Чего там внимание обращать?" И повесил трубку.
А потом стали появляться разные плакаты, показали их по телевизору, и мы сразу завелись. Идиотничаем. То в трусах зимой по улице, то обвешиваемся разными паяльниками-фигальниками, надеваем одежду не по размеру. Разные глупости. А как-то показали, что они еще и булавками обвешиваются. Нам понравилось. Мы типа тоже меломаны, давай булавки... Я помню для полного идиотства кто-то надел галифе, а у меня были такие здоровые клеши - финские, вельветовые. Я взял их и ушил внизу очень красиво. Ходил по улицам, и все смеялись. А через три года смотрю - все в таких ходят, стало модно.
На улицах нас сначала никто не трогал. По той причине, что про панков не знали. Ну, идиоты и идиоты. Идиотами и были. И остались, собственно. А когда начались панки-фиганки, тогда начались дурацкие гонения. А за что? И так - кретины, и так - кретины. Какая разница?
Слухи по городу ползут очень быстро. Узнали про нас, приглашать стали. Антон был мастер на эти дела, у него всегда знакомые приличные были. Многие хотели на новоиспеченных панков поглядеть. Спрашивают его. "Ты панк? " - "А? Да" - "Приходи" - "А я с другом". - "Ну, заходи с другом". - "И выпить есть? " - "Все есть!"
Звоним в дверь, а сами все обвешиваемся тут же, красимся... Помада-фигада... Нам открывают. "Это я с другом пришел". - "Проходите". - И один за другим входят человек семь. Ну, и начинается - раздевание там, купание голыми.
Витя всегда был молчаливый такой. Отпустит шутку и сидит. Он меньше других красился. Может, только губы, не помню. Куда-нибудь булавки повесит - и все. На серые джинсы свои. У него были такие дудки. Он всегда любил дудки. И вот в гостях одна идиотка спросила: "Угадайте, сколько мне лет? " Ну, естественно, я сказал, как полагается - лет тридцать пять. Кто-то сказал - семьдесят, кто-то - десять. А Витя такой скромный сидит, молчит. У него манера, кстати, была сидеть на корточках в углу. Либо в кресле, положив ноги на стол. Чтобы ноги всегда были сверху. Она говорит: "Вот единственный нормальный мальчик. Скажи, сколько мне лет? "
Такая пауза... Витя сидит.
- Шестьсот.
После чего все пошли мыться голыми в ванну.
Это у нас было, как пословица. "Шестьсот". Можно вогнать куда угодно. Чтобы много не говорить, можно сказать "шестьсот". На любой лад.
У нас была подруга из Серовки, у нее квартира на Пяти Углах, мама жила в деревне. Мы у нее часто собирались. Конечно, спали все вповалку, голыми. Это тогда среди нас было модно: никаких женщин, никаких комплексов. Женщин называли "жабами". Между прочим, от Юфы пошли такие выражения как "жаболюб", "жабоугодник". То есть женщины просто отрицались. А в той квартире у Пяти Углов, между прочим, было полно клопов, от которых некуда было деться. И еще там был рояль.
Вот однажды, когда все раскладывались спать, я улегся где-то на полу. А Витя прикинул и говорит: "Я буду спать на рояле. Он полированный, скользкий. Клопы станут взбираться и соскользнут".
Улегся он на рояле. Минут через пятнадцать, когда уже все заснули, вдруг его голос "Андрей! Меня куснули!" Очень смешно было: темно, все спят, и вдруг он таким обиженным тоном...
А женщины нам тогда почему-то были ни к чему. Поэтому, когда у Цоя потом появилась восьмиклассница, он просто не знал, что с ней делать. В недоумении был. Может, говорил, люблю, может, нет, но гуляю. Ему самому тогда восемнадцать было. Он еще в театральный поступал, на кукольное отделение. Ему очень это дело нравилось. Но не поступил и пошел в краснодеревщики, в ПТУ.
А дальше он начал круто подниматься, я уже не нужен был. Но все равно из всего советского рока он мой самый любимый музыкант. Я не был на его концертах, я вообще на концертах бываю только на своих, потому что нельзя не бывать. Очень хреново отношусь к року. Неинтересно на дураков-то смотреть. Мне самого себя хватает. Какой рок в задницу? Занятие для дебилов. Поукал, поакал - я музыкант! Спеть "В лесу родилась елочка" правильно не может.
А Цой дрочил команду классно. Одну вещь не знаю сколько раз: "Стоп, сначала. Стоп, сначала ". Он не очень здорово мог управлять голосом, а в отношении слуха там идеально. У него, кстати, правильная была фраза: "Когда сочиняешь музыку, в голове всегда должен стучать барабан".
Я еще некоторое время звонил ему, но... Один раз, правда, он сам позвонил, когда у него сын родился. Хотел пригласить на день рождения. Но я, естественно, был пьян, зачем-то ему нахамил и бросил трубку. Вот и все. Один раз мы встретились в рок-клубе. Как говорил Зиновий Гердт в фильме "Соломенная шляпка": "Вы еще когда-нибудь виделись с вашей женой?' - "Да" - "Ну и что же?" - "Мы раскланялись". Так и мы с Цоем - даже не поговорили, вынужденно поздоровались и все...


БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ 
Мы были, как пилоты в соседних истребителях...
Каждый раз, когда я читаю биографии каких-то известных людей, когда люди вспоминают ушедшего,- а я таких книг читал достаточно много - и каждый раз у меня возникают два чувства. Первое: какой полный мудило тот, кто рассказывает о человеке,- поскольку про это рассказывать нельзя, а второе - что ж ты, сука, играл с человеком всю жизнь, а так и не понял, что же он сделал.
Я попытаюсь сейчас развить этот тезис. Музыканты, а в особенности люди, занимающиеся тем, что называется рок-н-роллом, исполняют в обществе абсолютно четкую и ясную духовную функцию. И то, что они делают, важно, и даже жизненно необходимо для культуры, народа, планеты, потому что на них эта миссия возложена. Люди, которые считают, что это просто музыка а таких большинство - к сожалению, теряют из виду самое главное. Они теряют смысл всего этого. Тем более это печально, если они сами играют эту музыку и не понимают, что они делают. Я говорю это к тому, что когда начинают живописать людей, которые исполнили какую-то важную функцию в культуре, то, как правило, подробно описывают их жизнь, начиная с момента рождения их родителей и так далее - что никому не нужно. Мне хотелось бы избежать всего этого и не рассказывать о том, какие штаны он любил надевать с утра и какой портвейн он предпочитал, потому что это ничего к его песням не добавляет, это убавляет. Моя задача, как мне кажется сделать так, чтобы люди его песни чуть больше поняли. Если я смогу это сделать - хорошо, а нет - так нет.
Я буду пытаться говорить исходя из того, что Витька здесь присутствует. Потому что за спиной живого человека говорить неудобно, а за спиной мертвого невозможно - он все равно здесь.
Познакомились мы, как известно, в электричке, когда ехали с какого-то моего концерта в Петергофе, где теперь находится Ленинградский университет. Судя по тому, что я ехал один, там был сольный концерт. И они подсели ко мне - Витька и Рыба, то есть Леша Рыбин. Кстати и гитара оказалась, и Витька спел пару песен. А когда слышишь правильную и нужную песню, всегда есть такая дрожь первооткрывателя, который нашел драгоценный камень или там амфору Бог знает какого века - вот у меня тогда было то же самое. Он спел две песни. Одна из них была никакой, но показывала, что человек знает, как обращаться с песней, а вторая была "Мои Друзья Идут По Жизни Маршем". И она меня абсолютно сбила с нарезки. Это была уже песня, это было настоящее. Когда через молоденького парня, его голосом проступает столь грандиозная штука - это всегда чудо. Такое со мной случалось очень редко, и эти радостные моменты в жизни я помню и ценю.
Это и определяло наши отношения. Я любил его как носителя этого духа, который через него говорит, и просто, как человека. И то, что говорило из него, мне было очень дорого, потому что это говорило и из меня тоже. То есть он сказал то, что, может быть мне самому хотелось бы сказать, но у меня такого голоса нет, а ему он был дан и голос без ограничений, голос настоящий. И этот голос говорил со мной всю Витькину человеческую жизнь. Совсем недавно - на прошлой неделе в Москве - переслушивая ночью с друзьями "Звезду По Имени Солнце", я просто был в неистовстве оттого, насколько ясно дух говорит, что ему здесь тесно, что он не понимает, зачем он здесь, и хватит уже, уже все. Там каждое второе слово об этом.
Ну, а возвращаясь к началу, надо сказать, что я не помню, точно ли в электричке была первая встреча, поскольку была еще встреча на каком-то тропилловском личном юбилее, куда он позвал всех, кого знал, и был там и Аквариум, и кто-то еще, и Автоматические Удовлетворители, у которых Витька в тот вечер играл на басу. Причем делал он это, выражая свою крайнюю нелюбовь к этой музыке. Он будто говорил: я, в общем-то, к ним не принадлежу, я тут абсолютно случайно. Наверно, ситуация была такая, что играть душа требует, но то ли не с кем, то ли что - то еще. В общем, насколько я помню, это был первый и последний раз, когда он играл с АУ.
А потом я попал на день рождения, по-моему, к Рыбе. Это было в знаменитых купчинских кварталах, столь любимых мною, столь советских и отчаянно бессмысленных. Там происходило обычное питье водки, но мне было любопытно, поскольку почти все присутствующие были юными панками и мне было отчаянно интересно с ними пообщаться, попробовать себя. Они как достаточно молодые люди были молодыми людьми и панками попеременно - вот он молодой человек, а вот он вспоминает, что он панк, и ему надо быстро показать это. Но честно говоря, я ждал больших эксцессов. В какой-то момент они набрали скорость и сказали, как они ненавидят Гребенщикова, Аквариум и все остальное. Но двумя бутылками позже они признались мне прямо в обратном. И это было очень трогательно. Я их абсолютно понимаю - сам на их месте сделал бы, наверное, то же самое.
Но самым существенным на этом дне рождения было то, что когда уже очень много было выпито, совсем глубокой ночью, Цой с Рыбой начали петь песни, которые я, памятуя нашу встречу в электричке, все время из них вытягивал. И они спели практически весь набор, который потом вошел в "45", за исключением "Асфальта" и чего-то еще, что было написано уже практически в студии. Впрочем, "Асфальт" потом из альбома вылетел. Там была и "Восьмиклассница", и оба "Бездельника", и "Время Есть, А Денег Нет" - то есть весь классический набор.
Когда я слышу классическую песню, я ее узнаю. И когда люди практически никому не известные, садятся и поют подряд набор классических песен - это вводит в полное остолбенение. Я оттуда уехал с мыслью о том, что нужно немедленно поднимать Тропилло и, пока вот это чудо функционирует, - его записывать. И нужно это делать прямо сейчас. С этого, собственно, все и началось.
Тропилло как очень чуткий тоже человек естественно, поднялся, и мы начали записывать "45". То есть записывать-то начали они, а я просто стоял у руля, потому что мне хотелось эту музыку перенеси в том виде, в котором я ее слышал. Я думаю, что Цою хотелось, вероятно, не совсем того, что получилось, ему хотелось рок-н-ролльного звука, звука Кино, который появился впоследствии. Но за неимением людей, за моим неумением сделать и их неумением объяснить, чего же они хотят, получилось "45", и я очень счастлив, что имел честь принимать в этом участие. Я получил огромное удовольствие от этой работы. Когда стоишь за пультом и видишь, как все это из потенциальной песни превращается в песню на пленке, - это совершенно фантастическое переживание, и я старался просто ничего не испортить.
Естественно, мы общались и во внерабочее время. Цой с Рыбой часто ко мне приезжали, и мы обсуждали теорию и практику рок-н-ролла. А поскольку как раз тогда были в ходу "новые романтики": Duran Duran, Ultravox и все остальное - то приблизительно из этого мы и исходили. Мы толковали о том, каким образом песням и этому методу очищения, который в принципе стоит за любой хорошей группой, дать максимально яркое выражение, чтобы люди могли это воспринять сразу. В тот период, когда Витька играл с Рыбой эту "новую романтику", понятую и принятую абсолютно напрямую, они воплощали, насколько это было возможно и в жизни. Я помню, что была такая идея первой обложки Кино: они во фраках в жабо, с пистолетами на купчинской какой-нибудь пустоши, дома вот эти сзади одинаковые... Просто отчаянно хотелось жизни настоящей вместо суррогата. Отсюда-то были и жабо и все остальное, что они тогда делали. И это было абсолютно правильно. Из этого потом возникла песня "Новые Романтики" на "Начальнике Камчатки".
Я опять-таки совершенно не помню... По-моему, вся эта эпопея с Брюсом Ли началась гораздо позже, когда они с Марьяной уже жили на Блюхера. Да, кажется, это был день рождения Марьяны, и мы с Людкой приехали к ним на Блюхера. Наверно, это было впервые, когда мы приехали к Витьке домой. И как-то так нам в тот день повезло, что хватило денег купить мешок красного вина. Я никогда в жизни не пил так много красного вина, как тогда. Я сухое вино вообще не очень люблю, но оно было дешево, а денег на портвейн тогда не было. И, когда я увидел у Витьки на шкафу изображение Брюса Ли, я обрадовался, поскольку уже есть о чем говорить, это уже знакомый элемент помимо всей этой "новой романтики", "самошутов" и "херолетов". Такие слова тогда Лешка с Витькой изобретали, чтобы обозначить свою грань постижения. Какое-то время этот метод "новой романтики" назывался "самошутством". Не до конца знаю, откуда это слово происходит, но слово хорошее.
А Брюс Ли оказался очень уместен, и там еще нунчаки висели на стене. Я сам к этому времени уже года два, приезжая в Москву к Липницкому, садился и не отрываясь пересматривал все фильмы с Брюсом Ли, какие только в тот момент оказывались в доме. А "Войти в дракона" - главный брюсовский фильм - смотрел как минимум раз пятнадцать. Я за нунчаки сразу схватился, порадовался любимому оружию, и Витька показал, что он с ними делает. А получалось у него это здорово. То ли в крови что-то было, то ли что - но это производило впечатление блестящее - почти Брюс Ли! У Витьки было правильное выражение лица и нунчаки стояли хорошо. И будь я скажем, разбойником, то, встретив такого человека на улице, я бы подумал - приставать к нему или нет - настолько это было впечатляюще. Под Брюса Ли и нунчаки мы вино-то все и выпили. И впали в такое особое медитативное состояние, замешанное на "новом романтизме", Брюсе Ли и китайской философии.
Тогда же или чуть позже нам в руки попала книга про "Ветер и Поток". Это было такое движение в среде китайских мыслителей как принято говорить у нас. Движение состояло в том, что мыслители нажирались в стельку и старались постоянно поддерживать это состояние, применяя еще расширяющее сознание средство в виде грибов. И в таком состоянии писали стихи. Насколько я помню, трезвыми им было западло писать стихи. Или они просто не могли. Мы были потрясены такой схожестью взглядов между нами и этими товарищами из "Ветра и Потока" и вознамерились испробовать этот метод. После чего каждую пятницу, поскольку детей еще не было и все были свободны, мы закупали на сколько хватало денег вина, но не меньше ящика - обычно из расчета четыре бутылки на человека, а получалось больше - хорошо, - и ехали к ним. Продолжалось это довольно долго - несколько месяцев наверно. Наливались чаши с вином, пускались по воде. К сожалению, реки не было рядом, поэтому приходилось в ванне пускать, когда добирались до ванны. И в общем и целом, мы достигли полного духовного единства с "Ветром и Потоком". Правда, я за это время там ни одной песни не написал, хотя мы даже вместе с Витькой пытались что-то сделать, но, видимо, слишком разные духи через нас говорили, и вместе у нас ничего не получалось. Но пара заготовок с той поры у меня до сих пор еще в голове лежит.
Наверное, людям, которые Витьку не знают, сложно представить, что мальчик, который в то время учился в ПТУ на резчика по дереву, что называется "необразованный", был на вполне сносном уровне знаком с древней китайской культурой. Можно было спокойно бросаться именами, рассуждать о самурайском кодексе. В общем, о чем мы говорили, мы знаем.
С Рыбой они к этому времени расстались, и пару раз уже появлялся Каспарян. Мне трудно все это по времени сопоставить с записью реальных альбомов, но "45" тогда уже был записан. Потом они у Вишни дома, потому что Тропилло был занят, записали демо к новому альбому (то, что потом в народе начало ходить под названием "46"). Юрка Каспарян в то время неблестяще играл на гитаре, но Витька его всегда защищал, исходя из того, что это правильный человек, а играть научится. И был абсолютно прав, как опыт показал. В таком же смешанном составе, как и на "45", записали "Начальника Камчатки", причем я продюсировал не больше половины альбома, так как меня в это время стало вести в совершенно другую сторону. Я очень хотел его сделать, но закончили альбом без меня. Там и Сережка Курехин каким-то образом принял участие, и ударники разные были, даже Петька Трощенков приложил руку к барабану. Густав появился в самом конце, как раз на этом самом "Новом романтике". Витькина натура требовала, чтобы дальше все это развивалось в сторону уже большого рок-н-ролла, а мне хотелось это видеть в таком безупречном, точеном, полуакустическом виде. Но тут уже хотелось-не хотелось, а права голоса я, по счастью, не имел. Я сам себе в нем отказал, потому что навязывать людям то, что не в их природе, наверное, не надо. Я, по-моему, старался не навязывать.
Это был период самого активного нашего общения - между "45" и "Начальником Камчатки". Но я не думаю, чтобы Витька когда-нибудь, хоть на секунду, был у меня "под крылом". Потому что то, что он делал, было стопроцентно его, и ни ко мне, ни к Аквариуму отношения никакого не имело. Я просто сделал то, что мог для того, чтобы помочь им преодолеть первое расстояние из Купчина до студии и преодолеть максимально просто - чтобы они не тратили на это год, а могли это сделать завтра. Вот и все. А там - как поставить микрофон, как не быть запуганным Тропилло. Все остальное делали они, и влиять я на них- никогда не влиял, и не дай Господь. Если я чем-то помог - отлично, но за всю историю наших отношений, встреч, разговоров и чего бы там ни было я никакого отталкивания с Витькиной стороны ни на один момент не почувствовал. Я его очень любил и люблю и, надеюсь, что и он тоже. По крайней мере я это так воспринимал.
А Цой пошел дальше, и они начали записывать "Ночь". По- моему, этот альбом был записан довольно быстро, но что-то они с Тропилло никак не могли его закончить. И вот когда уже "Ночь" была почти сведена, они с Сашкой Титовым одновременно записали у Вишни "Это Не Любовь". Поскольку Аквариум работал не все время, а Сашка играть умеет и любит и делает это прекрасно, то совершенно естественно получилось так, что когда мы не играем, он играет в Кино. Для того, чтобы ребятам помочь, да и самому в кайф просто.
У них был еще один очень интересный период между "Ночью" и "Группой Крови". Потерянный период, когда была написана масса всяких странных вещей, которые, по-моему, так все и пропали. Вот эти песни - "Братская Любовь", "Когда Твоя Девушка Больна", что-то еще... Совершенно прелестный период, который в записях почти не отражен.
А потом они уже пошли в полет. Они стали получать призы на фестивалях, пошло развитие, и получилось то Кино, которое уже все знают и любят.
Хотя для меня их подъем произошел гораздо раньше. Когда они еще на первых фестивалях играли, с Титовым, я, честно говоря, после их концерта к ним в гримерку заходить боялся. Мне было неудобно. Потому что вот живые звезды, а я кто? И я помню, что на самом деле очень стеснялся. Я к Титу-то боялся подойти, хотя вроде как мы давно вместе играем. Это было совершенно очевидно, что они - звезды. А когда человек уже стал звездой, а потом через два или три года население до этого доезжает, это всегда немножко забавно.
Когда они еще были с Рыбиным, в общем в самый начальный период, как-то раз меня понесло, и я начал объяснять Витьке, почему он как бы главный теперь. Я говорил ему тогда, что есть Аквариум, который более - менее чем-то стал и высказал все-таки ту вещь, которую нужно было сказать. И теперь мы будем с этой вещью работать. Но на этом развитие человечества не останавливается, и что-то требуется дальше. Мы свое нашли, теперь над этим работаем и с этой гонки сходим. Остается вакуум. Кто этот вакуум заполнит? И я сказал ему - "вот ты и заполнишь, потому что ты пишешь то, что надо и как надо. Поэтому ты в России главный. А поскольку Россия и в мире занимает специальное место, значит, ты и в мире отвечаешь за все это. "Тогда для учащегося деревообделочного ПТУ, может быть, это звучало немножко парадоксально, но, по-моему, внутри - то он к этой своей царской миссии был готов, это только сознание было еще не очень готово. Тогда как раз и разрабатывался тот путь тигра, которым он шел. Путь, в общем, по касательной к действительности. Если кто-то и считает, что он выражал мысли и чаяния простого народа, то это глубокое заблуждение. Он выражал сам себя и тот дух который через него говорил. Это была просто реакция на действительность.
Да и в чисто музыкальном плане у него ни с кем никакой связи не было - ни с нами, ни в мировом рок-н-ролле. Вероятно, найдутся люди, которые будут утверждать, что какая-то связь там есть, но я, честно говоря, никогда ее не видел. То, что мы слушаем - это одно, а то, что мы делаем - это совсем другое. То, что делал Витька было уникально. Он быстро научился выражать то, что требовал от него дух, а потом уже речь шла о конкретных частностях: сыграет это драм-машина или барабанщик и как должно звучать то или иное.
Когда вышла "Группа Крови", я уже этих песен в акустическом варианте не слышал. Очень многое до этого альбома я успел услышать в первоначальном виде, просто под гитару. Но в период "Группы крови" мы были уже на слишком разных направлениях: он был в одном месте пространства, занимаясь чем-то своим, а я был в совсем другом. Я просто радовался за него, за его зрелую матерую работу. А уже обмениваться-то... было нечем, потому что он себя нашел, я тоже приблизительно знал, что я делаю, тут даже и мнения никакие не были нужны.
Но я что - то не помню такого, чтобы у нас с ним не было контакта. Естественно, у него была своя защита от мира, именно такая, свойственная Купчину, - этакий фронт наружу. Но это понятно, это в порядке вещей. Он если и давал интервью, когда вынуждала его к этому судьба, то старался не расколоться. Потому что тут не о чем говорить словами. Все, что он делал - он делал в музыке, а слова - это пустая трата времени. А за этим фронтом была человеческая душа. И у нас никаких проблем в общении не было никогда. Другое дело, что, чем больше он набирал силу на своем тигровом пути, тем меньше нужно было говорить. Да и нечего тут было особенно говорить: он знает, что делаю я, я знаю, что делает он. Мы были, как пилоты в соседних истребителях - помахали рукой "все отлично!" - у тебя своя миссия, у меня своя. Мы друг друга понимаем, мы в полном контакте.
Вообще, как мне кажется, Кино у нас в России, пожалуй, единственная группа из тех, что я видел которая была действительно группой в настоящем понимании этого слова. То есть люди, вместе делающие одно и то же дело и держащиеся эстетики того, что они делают, и на сцене, и в жизни. Состав был совершенно блестящий: и Каспарян и Густав - все в точку. С Тихомировым сложнее. Я его мало знаю, он очень милый человек, но, по-моему, полностью к этому миропониманию не принадлежал. Но эти трое и все остальные сопутствующие элементы - это было абсолютно точно. Другое дело, что эта эстетика в России очень густо существовала, была необходима как раз в то время, когда ее воплощало Кино - года с восемьдесят пятого до девяностого. В теперешних условиях в России не то чтобы этой эстетики нет места, сейчас вообще с эстетикой очень туго. Поэтому все произошедшее с Витькой мне кажется вполне исторически объяснимо и логичным. Его путь мне представляется как абсолютно ясная законченная вещь. Последние три альбома он все время говорил одно и то же. Разными словами выражался один и тот же эмоциональный знак. И не потому, что ему нечего было сказать, а потому, что это было то, что нужно сказать. И в последнем альбоме это сказано с максимальной простотой. "Солнце мое, взгляни на меня - моя рука превратилась в кулак". Проще уже некуда. Все.
А по поводу того, что через нас говорит... Существует бесконечное количество районов, областей, плоскостей бытия, населенных духами или, не знаю, гениями разнообразных названий и иерархий. Но есть непосредственно какой-то слой, духи которого являются воплощенной идеей, ощущением. Судя по всему, это то, что называется "астральная плоскость". Эти духи являют собою подход к бытию как эмоциональному знаку бытия. Но чтобы проявиться, им нужен кто-то: как мужчине нужна женщина, чтобы родился ребенок, так и духу нужен человек, чтобы что-то появилось. Они равные партнеры в этом деле. И, насколько я это понимаю, перед тем как человеку быть зачатым и родиться, дух себе готовит почву для воплощения, то есть выбирает тело, место, время. Я думаю, что духовная работа, которую предстоит проделать этому человеку, тоже учитывается. И когда люди пытаются это священнодействие проституциировать и писать песни по заказу партии, правительства, кабака, или чего-то еще, то получается всегда...
Слово "порнография" здесь слишком мягкое.
Тот, который с Витькой работал; он меня всегда потрясал. Это было что-то типа лермонтовского Демона или Манфреда, только гораздо интереснее и приятнее. Огромного масштаба существо, полное неприятия бессмысленности жизни. Собственно, об этом и все его песни были. О том, что я вот этой лажи не принимаю, это не то, чем мы все должны заниматься.
Мне даже, честно говоря неудобно Цоя называть Витькой, есть в этом какая-то ложная задушевность, которой никогда не было. Потому что то, что я знаю, не назвать ни Витькой, ни Виктором, ни Цоем - это реальность, никакого обозначения в языке не имеющая. У него другое имя, и не человеческими губами его говорить. Вот как обычно описывают ангелов? Ангел - это фигура бытия, выполняющая определенную функцию в бытии, совершенная изначально, то есть неразвивающаяся. И то, о чем я говорю, это не ангел, но это фигура такого же типа. Она совершенна от природы Вселенной. Сущность, которая так или иначе находит разные методы воплощения. Вот то, что делала группа Кино, то, что делал Виктор Цой. Просто мы не о том говорим, имя - оно уводит в сторону. Не было никакой задушевности ложной. Никогда.


АНДРЕЙ ТРОПИЛЛО
Трагедия не может быть попсовой...
- Был такой человек- Рыбин, которого я знал немножко раньше Цоя и думал, что это у него была такая группа КИНО. Хотя она сначала по-другому называлась "ГАРИН И ГИПЕРБОЛОИДЫ", кажется. А Цой, я помню, ко мне приходил, и был разговор о том, чтобы его записать, но руки у меня никак не доходили. И вот после того, как я записал с АКВАРИУМОМ альбом "Табу", как-то Боря говорит. "Знаешь, я пожалуй, буду продюсировать группу КИНО". Хотя нет. Продюсирование его началось с "Начальника Камчатки". А первый раз они просто с Борей пришли.
Боря, надо сказать, принимал участие в записи первого альбома "45". По крайней мере, он включал магнитофон, когда я выходил, и поэтому одна из песен - "Восьмиклассница" - оказалась записанной на девятой скорости. Потому что он включил случайно не ту скорость магнитофона. Я сделал баланс, а когда мы писали, то надо было включать, выключать. Боря любит - то они курят, то они пьют, то они разговаривают. Мне иногда это надоедало и я выходил куда-нибудь. На этот случай надо было включить магнитофон. Поэтому некоторое количество материала оказалось записанным с браком и его нельзя сейчас выпускать на "Мелодии".
Первый альбом назывался "45" по длительности материала, который туда влез. Но на самом деле он длится сейчас сорок две минуты, там была еще одна песня, которая называлась, по-моему, "Я - асфальт". Кстати говоря, у группы появился тогда какой-то начальник автодорожной службы, который им помогал. Я не помню, кто он был, он говорил, что это про него песня, поскольку ассоциировал себя с асфальтом. Потом песня вылетела, а игралась она три минуты, и соответственно альбом стал меньше. И "42" надо бы ему называться, а называется он "45". Альбом "45" - это сольный альбом Цоя на самом деле. Там Рыбина почти нет, Витя делал все сам. Оформление ему делал Леша Вишня, это одна из его первых работ. Там был изображен Цой который держит в руках слово "КИНО".
Боря принимал активное участие в записи. Он приходил вместе с Цоем и Рыбиным. Рыбин, кстати, в конце куда-то исчез. Запись делалась прямиком, вживую или с одним наложением на магнитофоне "Тембр", переделанном мною, по узким дорожками. Так что запись практически любительская, и это препятствует выходу этого альбома, а он ведь хороший. Там песни "Алюминиевые огурцы", "Бездельник-1" и "Бездельник-2".
В то время, надо сказать, работать с Цоем было проще, потому что он еще не был достаточно сумасшедшим, что ли. Он был тогда мальчик, закончивший художественное ПТУ резчиком по дереву. Кстати говоря, у Майка Науменко до сих пор лежит совершенно замечательная пепельница, сделанная Цоем в виде стопы, каждый из пальцев которой представляет из себя миниатюрный мужской член. Вдохновляющая работа. Так вот, Цой в словах никогда особо не раскрывался, на любой вопрос в сторону уходил или бурчал что-нибудь. Ну, а любимое у него было - рассказы про пареньков разных. Допустим, такой рассказ.
Однажды Цой говорит: "Знаешь, куда Рыбин делся-то? Выяснилось, что они с Цоем косили армию. Это значит, не хотели служить доблестному Отечеству. И поэтому ходили к психиатрам. Ну, Цой, конечно, тоже, был маленько двинутый. Я считаю, что у любого человека, который отлеживался в психушке по кошению армии, крыша съезжает. Значит, рассказ такой.
Нет на записи Рыбина. Где Рыбин? К врачу, говорят, пошел.
Потом Цой рассказывает. "Прихожу я к психиатру, а он мне жалуется:
- Представляешь, а Рыбин-то!
- А что Рыбин?
- Совсем с ума сошел. Приходит, а у него вся левая рука буквально изрезана. Я у него спрашиваю: "Что у тебя с рукой? А он говорит: "Ножичек купил." "Ну и что?" - говорю. "Да, -говорит, - проверял, острый он или не острый."
Вот, говорит Цой, паренек до чего дошел! Любимая присказка у него была про паренька.
Я помню Цоя того времени, когда он был практически один. В то время с ним еще можно было общаться. Он мог посидеть, подождать. А когда уже записывали "Ночь" или "Начальника Камчатки", общение было очень затруднительно. Почему? Постоянное ощущение дурдома. Ты что-то делаешь с одним исполнителем, а в это время другие, в том числе и Цой, Каспарян и этот самый Густав, непрерывно двигаются, подскакивают, непрерывно демонстрируют друг другу приемы карате. Они все время махали руками. А когда у тебя над головой непрерывно машут руками, это довольно неприятно. Причем их можно было обругать и заставить какое-то время перестать тусоваться не так активно. Но проходили тягостные две- три минуты, и все началось по новой.
Между прочим, слово "асса" ввел в обиход году в восемьдесят втором именно Цой. Это никакое не гребенщиковское слово. По-моему, на записи "Начальника Камчатки" Цой стал говорить, что, по его мнению, главный тезис советской культуры вообще и различных молодежных деяний в частности должен выражаться словом "АССА"! То есть любое действие. А уж в фильме это все трансформировалось в неведомое "АССА". В принципе, это то самое грузинское "асса". И вот у меня это "асса" было постоянно за спиной. Они непрерывно это "асса" друг другу демонстрировали. Удар в челюсть ногой или что-нибудь еще.
На запись "Начальника Камчатки" пришел Боря и сказал, что он будет продюсировать этот альбом. Продюсирование заключалось в следующем. Тропилло, как обычно, все писал, дергался, вопил по поводу аранжировок, а Боря. Ему в то время, кажется, Липницкий дал такую музыкальную игрушку, называлась он "Кассион", размером с ладонь. Есть такие большие инструменты "Кассиотон", а это был маленький такой "кассиотончик". Мне оттуда сделали выход вместо динамика. Там было несколько занудных механических ритмов. Вот в "Начальнике Камчатки" их и можно прослушать. Что-то такое: тим-пам, па-па-пам... Все это идет непрерывно в одной тональности. Это и была основная продюсерская идея Бори - вставить этот "кассиотончик" желательно в большее количество номеров. Каким образом - это никого не волновало. Был визг, хрюканье, но надо было вставить. И вставлялось по мере возможности. В этом альбоме детская игрушка типа калькулятора или часов использована достаточно активно. Там, кроме всего прочего, было звуков двенадцать или двадцать, которые можно было извлекать, нажимая на клавиши. Или выдать какую-то готовую запрограммированную мелодию. Вот такой музыкальный инструмент, супер! Если помните, в "Последнем герое" - та-там, та-там. Это как раз игралось на "Кассиотоне" вручную, и Боря там был как бы клавишник "Кассиотона".
Мне кажется, что Цой относился ко второй генерации отечественных рокеров. Он, конечно, большими глазами смотрел на Борю, но по форме выражения это был уже Майк. Идеи, конечно, у него свои были, но это был уже второй слой. Он бы не смог так с нуля начать. А по подаче это был рок-н-ролльный бард, хотя, наверное, бард не может быть рок-н-рольным. Ну вот как Майк - в принципе, он может все под гитару петь и пел в свое время. Его "Сладкая N" - это, в основном, бардовская музыка. Но рок-н-ролльная. И Цой поначалу был именно такой, заквашенный на Майке, с подачей Майка по сути дела, но более подзаборного типа, грубо говоря. Как мне было сказано на "Мелодии", когда я пробивал пластинку "Ночь", так нелюбимую группой "Кино" - "это музыка подворотен". Такую музыку, мол, играет шпана. Я это, кстати, воспринял как комплимент, хотя они хотели наоборот - укусить.
В восемьдесят втором году после различных гонений первый раз приехала в Ленинград МАШИНА ВРЕМЕНИ. И с ней общались разные старые друзья, типа Ильченко. Данилов из МИФОВ прибежал, Боярский и прочие. Я тоже встретился тогда с Макаревичем, около СКК, по-моему, это было. И надо сказать, что Макаревич с большим презрением сказал. "Ну вот. Тропилло, ты натащил всякой швали". Майка и всякой грязной музыки. Ты, мол, не понимаешь, раньше у меня было десять тысяч почитателей из райка так называемого, а теперь у меня миллионы пэтэушников. Он, видимо, сам не понимал, что раньше были слушатели, которые сочувствовали и въезжали, а толпе - ей все равно. Толпа с таким же успехом переключилась на ЛАСКОВЫЙ МАЙ. Тогда, в восемьдесят втором, Макаревич еще как-то хорошо относился к БГ, ну как к приятелю. Он его снисходительно брал, допустим, на свои съемки. Вот, мол, смотри, как мы живем. И, конечно же, это производило неизгладимое впечатление на Бориса Борисыча. Боря страстно мечтал делать тоже самое, но не знал, как. А Цой пришел как бы с улицы, что ли.
Когда он пришел на первую запись, он был вместе с Борей. Потом этот альбом был склеен мною и пущен, что называется, в оборот. Я совершенно безвозмездно отдавал записи куче разных жучков, которые с достаточно большим желанием все это размножали. И "засоряли" музыкальный рынок этим продуктом. Таким образом получалась автономная система размножения записей. После записи "45" мы с Цоем одно время стали немножко ближе. Как-то раз мы ходили к Рыбину домой. Рыбин жил тогда на улице Восстания, где она пересекается с какой-то улицей, на которой стоит пивной ларек. Я там пиво пил, а на пятом этаже жил Рыбин. У него была большая комната, и туда после записи мы иногда приходили. Гаккель там недалеко живет, заходил тоже пивка попить и чего еще. И тогда я Цою подарил котенка.
Мне в Италии дали двух котят. Они были от хорошего производителя, пушистые. Я знал, что из них вырастут пушистые коты. Нет, по-моему, это была все-таки кошечка. Я хотел ее Борьке отдать, но он говорил, что ему нужен кот. Когда я ее принес, Борька от этой кошечки каким-то образом избавился. И она стала жить у Цоя.
Концертов в то время у Цоя было мало, а если и были, то больше походили на поездку к друзьям. И неизвестно, когда возвратишься, потому что денег на билет нет. Вот в такую поездку уехал Цой, оставив кошке какое-то количество пищи. А смог вернуться только через две недели. Он рассказывал, что когда они открыли комнату, то на сброшенной со шкафа и разгрызанной пачке сухих макарон сидела кошка и печально на них смотрела. Одна макаронина торчала у нее изо рта, она ее жевала. На кличку не отзывалась и мрачно так смотрела: мол, сволочи, что со мною сделали! Так что невесело они тогда жили.
Цоя поначалу в Ленинграде никто не понимал. А вот в Москве все та же компания Липницкого принимала участие в его судьбе. В то время моя идея записи была такова: надо в разных группах использовать одних и тех же музыкантов. Ну, которые более-менее умеют играть. Например, на бас-гитаре вполне может играть один басист в нескольких группах. Без того, чтобы изменить фактуру группы. Ведь очень редкий бас-гитарист имеет какую-то специфическую фактуру, как, например, Титов. Он умеет играть специфически, у него безладовая гитара, у него бас поет. Но это особый случай. А "картошки", как говорится, вешать может любой. Поэтому метод изменения музыкального стиля делается таким образом: привлекается новый музыкант - гитарист, например, и смотрится: впишется он или нет, влезает в структуру или не влезает. Влезает - значит, получилась новая музыка, потому что он приносит новые музыкальные идеи, которые становятся общим достоянием. Сначала - группы АКВАРИУМ, а потом уже спустя несколько лет - Бориса Борисыча, так было все изобретено. Я просто говорю про то время, когда на концертах часто участвовали скопом все музыканты.
К примеру, была такая известная поездка в Москву к Олегу Осетинскому, которая закончилась приводом на Лубянку Бобочки и всей компании. А товарищ Осетинский, размахивая белым билетом и крича, что он сумасшедший, скрылся. История идиотская и ее всегда вспоминают.
В Москву тогда ездили так. АКВАРИУМ ездил как аккомпанирующий состав. Собственно, откуда это пошло? Перед этим я сделал концерт во Дворце молодежи. Назывался он "Барды и современная рок-музыка". Идея была такова: берется один состав, допустим, усиленный АКВАРИУМ, и вместе с ними выступают Володя Леви, Цой, Майк. Два часа играет аккомпанирующий состав или один человек просто поет под гитару, а какие-то музыканты ему подыгрывают на перкуссии. В начале режиссером написал себя товарищ Матвиенко (в то время главный режиссер зала). Где он сейчас - история умалчивает. Концерт сопровождался таким скандалом, что он свою фамилию снял везде и вообще пожелал остаться неизвестным.
Примерно в таком же составе мы ездили в Москву. Ездил Науменко, а АКВАРИУМ ему подыгрывал. Осетинский, к которому мы ездили, - это такой сценарист, который известен по фильму "Гори, гори, моя звезда." В последнее время он сделал фильм "Михайло Ломоносов". Он в свое время выступал устроителем концертов АКВАРИУМА в Москве. Он протаскивал музыкантов как участников фильма. То есть как людей, которые делают музыку к его фильмам. Делается авторский вечер Осетинского, где его самого нет или, допустим, как это было в зале "Красная Звезда", на сцене просто стоит самовар и Осетинский и Ко, в том числе и я, пьют чай. Какие-то девушки разговаривают о какой-то фигне, а под это все происходит всякое мудрствование на гитарах. Например, играет группа АКВАРИУМ.
Осетинский находился в антагонистической группировке по отношению к Липницкому и Троицкому, и поэтому те объявили АКВАРИУМУ, что если они приедут к Осетинскому, то больше могут к Липницкому не приезжать.
Боря был еще достаточным нулем на концертах, его мало кто знал, в зал на четыреста человек набивалось от силы сто, но тем не менее в правилах игры было учтено, что если на концерт придет Цой, то надо дать ему спеть. Типа: "А вот тут к нам товарищ случайно зашел, давайте его послушаем." И народ нехотя слушал.
Вообще сейчас, как мне кажется, с Цоем повторяется та же история, что произошло с Бобом Диланом. Ведь Дилан, когда он активно выступал, в лохматые семидесятые, не был особенно известен. А сейчас толпы ломятся, вроде как суперзвезда. Звездой он не был. Это только легенда. То же самое и здесь.
Я считаю, что полная раскрутка альбомов Цоя произошла лет за пять, и к восемьдесят шестому году уже появились аншлаги. А в то время он давал почти исключительно домашние концерты. Кстати, удобная это была форма. Да и был тогда практически один. Вообще, старое КИНО, которое было вначале - студийный вариант первых альбомов, когда кто-то приходил, подыгрывал, - мне более симпатично, чем то, что стало потом. Это просто разные группы. Потому что, когда пришел Густав, появилась некая искусственность. Поначалу из Густава вообще никакой был ударник. Потом стал заниматься и более-менее сносно начал играть.
Цой, конечно, как ритм-гитарист был хороший, но, когда он пел, он, как глухарь, часто себя не слышал. Он мог спокойно петь на полтона выше, чем настроена гитара, для него это не играло никакой роли. Я не хочу сказать, что у него не было слуха. Слух у него, конечно, был, но встречается такое свойство у человека, когда слух есть, а интонировать ему трудно. Когда я ему об этом говорил, Цой всегда старался оправдаться, что вот, мол, у Мика Джеггера тоже чистых нот нет. У него происходило глиссандо от одной ноты к другой.
Каспарян тоже достаточно хороший гитарист, причем у него школа неклассическая, но он гитарист однообразный. Стили он менять не может.
Введение постоянного состава в таком виде и определило развитие КИНО. Это привело, на мой взгляд, к тому, что постепенно состав стал довольно добротным, но музыкально замкнутым. Кстати, когда на бас-гитаре в Кино играл Титов, это, наверно, был лучший состав. Потому, что Титов самый лучший музыкант, который когда-либо играл в КИНО. А Каспарян гитарист неплохой, но несвободный.
"Группа крови" - хороший альбом. Но его можно было бы назвать "Группа крови, насмотревшись видеофильмов". Там одна песня есть, последняя, кажется, про парней которые в траве лежат, все побитые. Это явно сцена из видеофильма. И это, где-то перекликается с общей тенденцией чьего-то удачного продюсерского эксперимента, породившего сейчас целую плеяду музыкантов, целый раздел музыки. Я бы его назвал так: "Ненаписанная музыка к кинофильмам". Или "Дополнительная музыка к фильмам". Вот, например, "Есаул, есаул, что ж ты бросил коня..." Этот фильм, по-моему, назывался "Служили два товарища". Там в последнем кадре Брусенцов-Высоцкий хочет взять на корабль, уплывающий в Константинополь, своего коня, а его не берут. И он видит, что конь плывет за ним, и стреляет в него. Или "Мертвые с косами вдоль дорог стоят..." Все это дополнительные песни к известным фильмам, и это, я думаю, делалось специально. Имеется герой или сюжеты, популярные в народе, которые остается только вложить в музыкальную форму. И цоевская "Легенда" мне кажется такой же, как "Есаул". Это тоже песня к фильму, только американскому. Так что этот альбом вполне в духе нового КИНО. После него должна была последовать, несомненно, "Звезда по имени Солнце".
Надо сказать, что Цой всегда разрывается между трагедией, серьезностью и попсом. А трагедия не может быть попсовой. Просто по определению. Поэтому путь, который нашел Цой, его дальше формировал и не давал ему измениться. Он стал рабом этого пути. Это путь мужественного попса. Цой постепенно влез в образ, созданный не только им самим, но и группой. И если БГ мог изменить собственный имидж в какой-то момент, то Цой, по-моему, в последних альбомах этот образ только дорисовывал и менять что-то ему неохота и не нужно. Но совершенно ясно, что это тупиковая ветка и путь этот никуда привести не мог. Поэтому музыкальный конец КИНО был для меня очевиден.
Кстати, когда мы дописывали "Начальника Камчатки", буквально в это же время Цой дома у Вишни записал альбом "Это не любовь". Вот вам контрастный пример. Цой хотел петь песни типа "Генерала" и рядом "Это не любовь" - альбом явно на потребу дня, достаточно коммерческий, удачный и задающий уровень, который народ готов потреблять сегодня. А это очень важно для успеха. По этому пути они и пошли, по пути коммерциализации. И получился мужественный попс. Группа начала петь совсем другой репертуар. И в последнее время, на мой взгляд, в нем было видно совершенно явное несоответствие между попсовой музыкальной формой и трагедийным содержанием. В этом и есть трагедия Цоя, попавшего в им же самим поставленную мышеловку. Причем он, наверно, даже не понимал, что дверца уже захлопнулась, потому что в этой мышеловке были и сыр, и мясо. Питаться, в общем, можно было - сиди, кушай, все замечательно. И дальше, я думаю, было бы хуже: или Цой, как творческая личность, погиб бы, или развивалось бы КИНО. Цой бы снова стал солистом, выступал бы один под гитару, как раньше, когда он пел. "Когда-то ты быт битником, у-у-у..."
Деятельность КИНО последнего времени меня полностью переставала интересовать, и песни в музыкальном отношении явно не устраивали. Я их слушать не мог и не хотел.
Для меня КИНО как бы умерло еще в восемьдесят седьмом. Как раз когда произошла вся эта история с пластинкой "Ночь". Она действительно получилась не очень красивая. Те, кто работал у меня в студии, знают, что одно из условий у меня такое: группа делает с записанным материалом то, что хочет, а я - то, что считаю нужным. И альбом "Ночь" не был исключением. Мало того, когда я стал делать серию на "Мелодии", мне удалось пробить спецзаказ от Дома самодеятельного творчества. Я начал выпускать пластинки, на которых было написано, что записаны они в студии Ленинградского рок-клуба, который кстати говоря, никогда не существовало. Конечно, все было записано в моей студии. Но таковы были условия игры. Так что я сам себе сделал спецзаказ через ЛМДСТ и рок-клуб.
Из тех альбомов КИНО, которые существовали, по качеству на тот момент проходила только "Ночь". Это был восемьдесят седьмой, и Кино уже к тому моменту пошло по пути попсации, но все-таки от прежнего имиджа ушло недалеко. Цой мне тогда ответил, что в принципе пластинку может выпустить, а может, новый альбом записать? Договорились, что надо будет сделать оформление. Прождав, наверное, полгода - оформления, конечно, так и не появилось, - я стал снова к Цою обращаться. Потому что все остальные пластинки были уже сданы в производство, а КИНО все никак. Я подключил своего художника - Колю Третьякова. Цой сказал: "Разбирайтесь с Марьяной. Марьяна за все будет отвечать".
Мой художник встречался с Марьяной три раза, причем с очень большими трудностями, и они договорились о том, что все нормально и оформление ее устраивает. Расписок, конечно, никто никаких не брал. Я запустил все в производство с тем оформлением, которое одобрила Марьяна. Причем, я даже допускаю, что группа в то время уже настолько витала в облаках, занималась съемками фильмов и тому подобным, что даже не слышала об этом. А потом, когда вышла пластинка. Цой мне заявляет, мы вообще про эту пластинку ничего не знали, мы не хотели, чтобы она выходила, и что это вообще за оформление?
Мне Густав Гурьянов сказал: "Да у нас одиннадцать штатных художников!" А ты, мол, такое говно нарисовал, типа того. А дело все в том, что тянуть уже никак нельзя было. Нужно было или выпустить, или вообще никогда не выпускать. Мало того, когда пластинка готовилась, я согласовал с Марьяной и с Цоем, что туда можно не включать "Анархию". Они сами говорили, что "Анархия" как бы не совсем из "Ночи", что она туда не вписывается. Тем не менее я посмотрел-посмотрел и понял, что без "Анархии" нельзя, потому что это единственная на альбоме необычная песня, такая - в стиле SEX PISTOLS. Она, собственно, и делалась так, на халяву. Типа: ура! одним махом сыграем. Есть там дух бардака. И я ее оставил. Правда, я написал, что это пародия на SEX PISTOLS, но иначе тогда было нельзя. Там главное - содержание, а оно осталось, как песню ни называй.
Примерно через год выхода пластинки мне жена рассказала, что у них в музыкальной школе на праздничном концерте в честь 7 ноября вышел мальчик и спел: "Мама - Анархия, папа - стакан портвейна", и некто ему ничего не мог возразить, потому что Министерство культуры песню утвердило. Вот так. А группа КИНО после этого при всяком удобном случае кричала, что Тропилло, сволочь, не посоветовавшись с нами, напечатал пластинку, которую мы вообще знать не знаем. Но я думаю, что именно пластинка "Ночь" и песня "Анархия" сделали группе КИНО то самое паблисити, благодаря которому о них узнали широкие народные массы. Пластинка выпущена тиражом уже больше двух миллионов экземпляров. Это очень много.
Я думаю, что одна из причин, по которой на "Ночь" бочки катили, следующая. "Ночь" еще не принадлежала новому КИНО, но, с другой стороны, альбом этот уже не был связан и со старым. Если первые два альбома - "45" и "Начальник Камчатки" особенно - записывались при участии Бори, и он усиленно их рекламировал, то "Ночь" так и повисла. Кстати, четыре песни из "Начальника Камчатки" вышли в свое время на миньоне не ленинградской студии "Мелодия": "Генерал", "Новые романтики", "Транквилизатор" и что-то еще. А "Ночь" - она нигде не освещена оказалась. Ее группа КИНО с Тропилло сделали зачем-то, как промежуточную какую-то ступень.
На самом деле все переговоры насчет этого альбома велись. Но никто не верил в то, что он выйдет. Когда я готовил пластинки серии "Антроп"-"Рок-клуб", ни один человек серьезно к этому не относился. И КИНО точно так же. У них были планы выпустить вторую "Красную волну", еще что-то. Поэтому все и отмахивались. А когда у меня вышло, когда оказалось, что я-то был прав, то тут все возмутились: "Как так? А с нами не посоветовались! Вот если б мы знали, то мы бы конечно, все по-другому сделали". И ведь было даже предложение эту же "Ночь" выпустить с другим конвертом. Но это на самом деле достаточно сложно да и не нужно, когда уже есть одно оформление. Кстати, не такое уж оно плохое.
А вот последняя пластинка КИНО, черная - это чистой воды спекуляция, бандитский вариант, который замкнут на какую-то ассоциацию воинов-афганцев только для того, чтобы туда не совались из ОБХСС.
Все это очень обидно, потому что сам Цой человек-то был хороший. Он был, конечно, замкнутый, как все восточные люди, но у него был выход в творчество. И там он говорил то, что хотел. Вообще, он был не раскормленный.
Взять того же Борю или Макаревича, к примеру. Они росли в достаточно хороших условиях. Боря ходил по университету со значком "Мне скучно", они постоянно играли в "монопольку", тусовка какая-то была. А Цой пришел к этой тусовке, когда она уже не носила того светского характера. Но в свое время там процветал такой снобизм, самолюбование. У Бори есть как бы поэма того времени - "Над церковью". Там: "Я прихвачу, я прихвачу, весь мир я прихватить хочу! Тебя я хлопну по плечу, и прихвачу" или "Зачем снимаешь ты штаны? - Чтоб джинсы стали там видны" и так далее. Все весело и хорошо. А у Цоя этого не было. Он пэтэушник. Тем близок и дорог он был народу. А так - что? Слово он свое держал. Человек был достаточно хороший. Но дело-то даже не в этом, а с творчестве.
Цой был гармоничен. Поскольку он был очень замкнутым и сдержанным человеком, он практически не выражал себя другими средствами и формами поведения. И в песнях то, что думал. По крайней мере вначале, потом - не знаю. Кстати, Майк, в этом плане тоже очень цельный человек. "Если будет дождь и твой самолет не взлетит, я останусь здесь целовать твои мокрые руки..." - это Майк натуральный, его психология какого-то этапа. И Юра Морозов, например, очень цельная личность. Он во всем, даже в поведении, в мелочах, соответствует своим песням. Он весь такой. А Боря нецельный человек. И я - тоже, сам это знаю. А Витя был цельной натурой. С одной стороны, Цой был загадочной личностью, потому что вслух он ничего не говорил, а с другой стороны, он полностью выражал себя в песнях. Там он не выпендривался, проще говоря. У него это было свое. И даже потом, когда он стал писать про тех парней, которых насмотрелся в боевиках с карате по видео, он, наверное, за них тоже переживал.
Я не знаю, может быть, Цой внутри надеялся, что он все равно сильнее этой ситуации, что он выйдет из нее самим собой: "Мой порядковый номер на рукаве. Пожелай мне удачи в бою..." Не знаю, может быть. Но этот бой... Цой всегда был один, сам по себе, а армия его, с которой он шел, она подевалась куда-то. Причем армию-то это как раз и устраивало, что интересно.
При всей его цельности, у него было не раздвоение, а отделение. Может, это тоже восточная черта. Общение с ним, насколько я мог судить, всегда носило всплесковый характер. Что-то там наливается, кипятится, варится, а потом - раз! - и выплескивается. Собственно, у него и в песнях то же самое.
Для меня уход Цоя был какой-то закономерностью, потому что он уже вступил в этот бой. А в бою что? Можно было только пожелать ему удачи. Хотя... То, что в таком виде - в этой попсации - не может дальше продолжаться его творчество, для меня было абсолютно очевидно. Тут никакого боя не должно было быть. Получилось так, что армия пошла что-то завоевывать, и вдруг колотится где-то там за деньги или за идею, никому не доступную. А в этой армии есть воин-единоборец, который на своем квадратном метре всегда борется за справедливость. Это Витя. Вот и родственник его такой же - который создал "Центр восточных единоборств Цоя". Я с ним на Витиных похоронах познакомился. Тоже такой, самозамкнутый.
Плохо так говорить, но Цой ушел вовремя. По крайней мере, это дало возможность на старом уровне, ничего не меняя, создать легенду о Викторе Цое и группе КИНО. Ну как если бы две первые серии были хорошими, а следующие по набору актеров или там по сюжету должны были быть значительно слабее, и их не сняли по уважительной причине. Поэтому можно говорить: "А дальше было бы очень здорово, еще лучше". Я, честно говоря, неуверен, что Цой всего этого не понимал. Потому что он был умный человек. Хотя и замкнутый. И всплески у него были крайне редко. И еще мне кажется, что никто из окружающих на самом деле его хорошо не знал.


АЛЕКСАНДР ТИТОВ
Он искал современный язык...
Летом восемьдесят третьего года, на Выборгском фестивале, мы встретились с Гребенщиковым и он пригласил меня играть в АКВАРИУМЕ. Я стал часто бывать у него дома, туда же приходил и Витька. Я тогда был новичком в их компании и плохо еще разбирался в том, кто чем занимается. Правда, многих я знал с детства - в свое время мы вместе хипповали, была у нас такая тусовка. А Витька мне был совсем незнаком. Уже позже, где-то поздней осенью, я впервые услышал "45". Альбом, конечно, был раньше записан, но, видимо, все время мимо меня ходил. Некоторые вещи из него очень хороши, да и весь альбом совершенно уникален по атмосфере. После этого мы с Витъкой стали общаться гораздо больше.
Примерно в этот же период состоялась их знаменитая свадьба с Марьяной - это событие долго еще потом все вспоминали. Там был покойный брат Сашки Липницкого - Володя. Это совершенно ураганный человек, который мог мгновенно влюбится, тут же расстроиться от нераздельной любви и гоняться с ножом за людьми по квартире. Майк тогда принял на себя его немилость, за что чуть не пострадал.
Зимой мы начали писать у Тропилло "День Серебра" - практически каждую ночь сидели в студии. Витька тоже хотел записать новый альбом. К тому времени они уже разошлись с Рыбой, и он попросил меня помочь ему на записи. Некоторые вещи, которые должны были войти в альбом, я уже слышал на разных концертах, где он выходил один с гитарой. В частности, был такой концерт в Москве, в школе у Липницкого. Там еще впервые играли ЗВУКИ МУ и БРАВО. А Витька тогда пел "Транквилизатор" и что-то еще. "Транквилизатор" тогда был просто суперхит. Люди сразу въехали в эту песню. А для нашего круга это было тем более близко. Поэтому я с удовольствием согласился помочь ему на записи. О том, чтобы мне играть с ним постоянно, мы тогда не говорили.
Мы с Витъкой начали писать "Начальника Камчатки", а параллельно я доделывал с АКВАРИУМОМ "День Серебра". Борис тоже принимал участие в записи Витькиного альбома и в некоторых вещах играл на "Кассиотоне" - дурацкая, в принципе, штучка, мы ее у Артемия взяли. Но тогда для нас это просто мистика была: такая фигня, размером с детский пенал, а гляди ты - и клавиши есть, все играет, можно даже подключить куда-то. Я помню, что на том же концерте у Липницкого группа ЦЕНТР, сильно напившись портвейна, устроила с этим "Кассиотоном" какую-то нескончаемую композицию часа на полтора. Вообще некоторые предметы особенно врезаются в память - они потом и создают вкус времени.
Витька меня всегда поражал. Он был человеком абсолютно неброским, не умеющим себя подать, даже стеснительным в компании. У меня до сих пор такое чувство, что я не знаю о нем и половины. Есть такие люди - когда начинаешь с ними знакомиться ближе и что-то в них приоткрывается, то ты видишь, что вообще их раньше не понимал. Общаясь с Витькой, я постоянно убеждался в таинственности его натуры. Он был очень сильный человек, очень сконцентрированный. Мог часами играть на гитаре и петь одну и ту же песню - прорабатывать ее для себя. Но чего никогда не было в Цое - так это позы. В нем было геройство, но геройство абсолютно естественное, органичное. Оно было так же натурально, как и каждое его движение. Кстати, поэтому не было случая, чтобы кто-то подошел к Витьке после концерта и сказал: "Цой, у тебя шоу сегодня было хреновое". Все, что он делал было абсолютно органично.
Писали мы альбом одним духом. Я даже хватался за барабаны, играл на них в какой-то песне. Барабанщика у нас не было в то время. Были Юрик Каспарян и Витька. Появился, правда, один парень на барабанах, но это был такой уровень... Церковно-приходский. После него чутъ-чутъ на барабанах поиграл Сева Гаккель - так это было лучше. Короче говоря, в альбоме творился полный бардак. И при этом все как-то божественно сложилось в одну картину. У "Начальника Камчатки" - свой особый вкус, потому что этот альбом был еще вне моды.
После него мы записали "Ночь", и там уже в гораздо большей степени чувствуется влияние моды, модного звука, модных приемов игры. Юрик Каспарян был взращен на группе КРИДЕНС и в то время был абсолютно наивен. В хорошем смысле слова. Он обладал неиспорченным вкусом и достаточно чистым разумом. Мне он сразу понравился именно этим - тем, что тихо впитывал в себя все, что происходило вокруг. И я понял, что группа на самом деле уже существует. В сочетании с ними двумя мне было чутъ-чутъ сложнее, я был немного старше, из другого поколения. А Юрик и Витька были очень близки. Это сразу почувствовалось. Юрик поначалу стеснялся, его выдернули из ниоткуда, ему приходилось адаптироваться.
С Витькой у меня не было ни единой разборки. Никогда. С ним было очень легко молчать. А по музыке он мне никогда ничего не объяснял. Я чувствовал, что он мне доверяет безоговорочно. Пожалуй, единственному. Я ведь видел, как он Юрика все время шпынял. Хотя Юрик мелодист очень сильный, природный.
Мы пробовали разных барабанщиков. Потом попался Густав. Сейчас уже не помню, кто его привел. Мы с ним пытались работать прямо в студии. "Ночь" мы писали чуть ли не год. Мы ее записали, бросили, потом опять к ней возвратились, что-то доделывали.
Очень нас не устраивал общий звук. В тропилловской студии модный звук вообще не пишется, а хотелось тогда записать именно модный альбом. Все болели тогда группой ДЮРАН ДЮРАН, ездили смотреть к Сашке Липницкому видео.
Летом мы бросили "Ночь" недоделанной и собрались у Вишни записывать "Это не любовь". Юрик с Витей работали что-то около недели, а мое участие заняло один день. Я пришел и все сыграл. Обстоятельства были такие - мне надо было куда - то ехать. Поэтому "Это не любовь"- моментальный альбом и этим очень ценный. Там практически все живьем было сыграно, без раскрашивания. Одна накладка - голос.
Этот альбом мы писали под драм-машинку, примитивнейшую, просто самодельную. Витя с Юрой заранее дома все подготовили по ритмам этой машинки. Поэтому все ритмы шли готовыми - здесь такой-то, а там такой-то. А здесь сделаем брейк. У меня наложений не было, я просто писал машинку с басом. Потом накладывались гитары - акустическая гитара Вити и Юрик что-то наигрывал. Даже, по-моему, втроем писались: Витька, машинка и я. Все в один день.
А с "Ночью" была просто странная история. Она не катила. Видимо, тропилловская студия заряжена другой энергией, и модная музыка, которую исполнял Витька - это все-таки была больше, чем мода; там просто не канала. Энергетически что-то не совпадало и выталкивало друг друга. К тому же это происходило параллельно с записью "Дня Серебра", а это совсем другой альбом.
Эти два альбома, в которых я участвовал, тогда очень друг другу мешали. И больше был ущерб альбому "Ночь". Потому что "День Серебра" получился идеально. Я считаю его пиком акустически спокойного аквариумского периода.
Первый Витин альбом - совершенно барочный. Он не имеет отношения к современной музыке, потому что он романтичен. Вообще, у Цоя все песни романтичны - по-мальчишески, совсем по-юному. Решен этот альбом очень близко к аквариумским записям того времени. Это не эпигонство, конечно, но по духу очень близко. Близко и по звучанию, потому что звук в тропилловской студии вообще отличается от любой студии. В этом его ценность, как я сейчас понимаю, а тогда меня это жутко раздражало. Странный какой-то звук. А сейчас понимаю, что в этом-то и была уникальность.
Мелодика в альбоме "45" абсолютно традиционна. В принципе, это городские дворовые песни. Но они романические и не имеют ничего общего по тексту с подобными песнями. По подаче это очень наивно и искренно.
Во втором альбоме (я имею в виду "Начальника Камчатки") уже были попытки привнесения какого-то стиля. Тогда впервые активно стали слушать модную музыку. Я имею в виду группу ХЬЮМЕН ЛИГ, которая тогда появиилась и от которой Витька тащился. Там была героика в текстовой подаче. Кстати Витька в поспедние годы пришел к своему стилю пения, у него даже тембр голоса изменился. А тогда увлекались еще ДЮРАН ДЮРАНОМ, смотрели видеоклипы до дыр. Появипись более сложные аранжировки, Юрка стал больше играть, придумывал свои мелодические ходы. Собственно, все мелодические гитарные ходы на тех альбомах придуманы Юриком. Витька придумывал гармонию и голосовую партию.
Что касается Каспаряна, то перед тем, как он появился в КИНО, у него наверняка был период информационного голода, когда он тянулся к чему-то, но не имел источников. Это сказывалось на его игре, она была однообразной. Но он очень быстро вырос, потому что стал получать больше информации и потому, что он очень умный парень и у него хорошее ухо. Он талантливый в музыкальном смысле человек. Он же самоучка, а когда самоучка достигает каких-то. результатов, это говорит о его таланте, о том что ему дано свыше.
Я тоже тогда очень сильно интересовался музыкой. Первые новинки всегда появлялись у Боба, он всегда первым имел альбом любимого музыканта или группы. Много разной музыки приносил Курехин. Напротив "Сайгона" была квартира Оксаны Савельевой, там был очень хороший аппарат, на котором мы переписывали новые пластинки. Это был объединяющий момент. Сейчас это куда-то ушло, этот образ общения.
Концертной деятельности КИНО мы очень боялись. Перед фестивалем 84-го года мы играли в Корабелке, репетировали. И помню, все ужасно нервничали, потому, что как-то не складывалось: все было вне ритма, плавало. Вместе не очень звучало, группы еще не было. Густав тогда еще никаким барабанщиком не был, он играл в одной из начинающих групп то ли на клавишах, то ли на басу. Не помню, не буду врать. Но к барабанам отношения не имел. Поэтому поначалу с ним было очень сложно. Он начинал барабанить, но все время думал о каких-то модных акциях. Это человек, совершенно помешанный на моде. Поэтому он учился барабанить стоя - это был для него элемент современного имиджа. Густав - модник. Он, Африканец и Тимур Новиков - это такая троица, которая мгновенно друг к другу прилипла. Я наблюдал, как они знакомились, - мгновенно слились в одно целое.
Значит, группа не складывалась. Я пытался это все как - то связать, надо было быстро все связывать; на ходу. Некогда было придумывать какие-то нюансы, новые аранжировки. Надо было просто вживую все слепить вокруг материала. Другого выхода не было. Мы слепили все как есть, чтобы нас можно было прослушать. Нас прослушивал худсовет - отборочное прослушивание перед фестивалем. Прослушав, они нам отказали. Причем в вежливой форме: ни да, ни нет, посмотрим мол. Очень уклончиво. В худсовете тогда Файнштейн был, Коля Михайлов, Джордж, еще какая-то тетка. Однако в конце концов к фестивалю допустили. Мы узнали об этом чуть позже и стали лихорадочно готовиться. Мы сознавали, что нас может спасти только чудо, которое надо было сотворить. Мы готовились обрушить этот шквал на людей. И нам это удалось, потому что концерт был очень мощный, кайфный.
Наше ощущение передалось в зал, с людей весь мох слетел. Все обалдели. Не помню, кстати, выступление АКВАРИУМА на том фестивале. Помню только, что все мы были раскрашены, накладывали различный макияж...
О Витьке той поры сложно говорить персонально. Мы все были завязаны в одной большой компании. Что касается меня, то я знал, что в этом есть большая доля моего участия. Эта группа была отчасти моим детищем. До меня электрического КИНО не было, оно появилось вместе со мной. Эту группу я воспринимал как свою, родную, настоящую, в которой я буду играть долго. Витька ревновал, конечно, к АКВАРИУМУ, что я в нем тоже играю, но мне он никогда ни одного слова не сказал. Но потом стало невозможно совмещать - ребятам приходилось снимать концерты из-за того, что я был знанят в АКВАРИУМЕ. Или, наоборот, я не мог прийти на запись к АКВАРИУМУ из-за того, что были концерты с КИНО. Я думаю, что каждому приходится выбирать и с годами сужать рамки своего творчества, чтобы добиться более полного самовыражения. Рано или поздно приходится задумываться - что нужно отсечь. Это было в 86-м году, в апреле. Предстояло готовиться к фестивалю. И было очень много работы в АКВАРИУМЕ. Мы много ездили той весной, у нас пошел всплеск популярности. циальной печати были уже первые упоминания, а для неофициальной музыкальной среды это был пик популярности. Как сейчас помню, позвонила Марьяша, и я сказал ей, что честнее всего для меня сейчас сказать, что я не смогу играть в КИНО. Поставленный перед жестоким выбором, я выбрал АКВАРИУМ, потому что человеку свойственно тянуться к вещам высшего порядка. КИНО - это все же другое поколение, а те проблемы, которые я для себя ставил, у них немного по-другому решались. Хотя бы на уровне текста.
Для меня текст всегда был очень важен. Если поставить рядом две эти группы, то они одинаковы для меня по ценности, но имеет значение смысл текстов. Для меня ближе был текст Гребенщикова. Особенно в то время. Потом - уже нет. А тогда я почти каждый день открывал в текстах Боба бездны. Я решился сразу и однозначно и предложил им Тихомирова. Хотя и сказал Марьяше, что если не получится, то я всегда помогу и фестиваль отыграю.
В то время в Ленинграде не было ни одного басиста, способного сыграть достаточно мощно и в то же время легко. А КИНО нужен был именно такой басист, потому что они такую музыку играли в то время. Нужен был техничный человек. В принципе, Игорь пришелся к месту. Я знаю это от Витьки, поскольку мы с ним и дальше достаточно близко общались. Я думаю, что с моим уходом эти две группы - АКВАРИУМ и КИНО окончательно разделились, пошли своими путями, потому что до того они были почти одним целым.
Я был очень сильно обломан на фестивальном концерте КИНО 86-го года. Для меня это всегда было живым и теплым, а от того выступления веяло холодом. Не было динамических нюансов. Все вещи звучали одинаково монотонно.
Года два назад я мучался одним вопросом: а что, если бы тогда я выбрал КИНО? Возможно, в моей жизни, и даже в Витькиной жизни, и в жизни других была бы масса событий с другим знаком. Были бы другие проколы, но были бы и другие плюсы. Однако дело в том, что самостоятельно объявив о своем выборе, выбирал-то все равно не я. Такие вещи происходят помимо сознания. Наверное, существует некая предопределенность, предрасположенность такая...
Мне показалось, когда я в последние годы видел Витьку, что ему тесно в рамках той группы, которую он уже не контролировал. Ему бы надо было иметь побольше единомышленников, потому что Густав - человек совсем другого плана, а Игорь Тихомиров - абсолютно нейтрален. При том, что он сильный музыкант, он не очень серьезный человек. Он обращает много внимания на внешнюю сторону. Когда я его впервые услышал в ДЖУНГЛЯХ, я порадовался, что человек играет агрессивно, плотно, крепко, но очень уж ментально. Это всегда слышно - тянется ли человек к Богу или играет на земном уровне. Всякий раз, слушая новый альбом КИНО, я завидовал и мучался. Я думал: вот здесь надо было сыграть по-другому, а здесь лучше отделать. Я никогда ничего не говорил Витьке, ни слова. Но мучался ужасно. Только отношения с женщиной бывают сходными с этими по силе, по боли.
Витька был уникальный человек, потому что в общении с ним никогда не проскальзывали те мысли, которые вдруг появлялись в его песнях. В общении все было гораздо проще, на уровне быта.
Это всегда очень интересный и таинственный знак. Думаю, у некоторых людей есть сильный механизм защиты, и они постоянно контролируют творческий выброс. Во всяком случае собственно о творчестве мы никогда не говорили. Думаю, что я понимал и принимал его. У Витьки был несомненный дар. Мне кажется, что Витька был творчески более честным, чем Борька. Тот за счет своей эрудиции часто вуалировал послание, которое у него есть в песне. Он очень талантливо это делал, очень тонко. А Витька подавал более прямолинейно. И эти простые слова действовали еще сильнее. Поэтому с Витькой у нас никогда не было разговоров о трактовках песен, я его понимал безоговорочно. Работал он над каждой песней, просто погружаясь в нее целиком. Проигрывал миллионы раз. Чаще всего дорабатывал какие-то гармонические дела. А текст всегда был уже устоявшийся к тому моменту, когда мы начинали работу над песней.
Когда я услышал первые пробные записи "Звезды По Имени Солнце" - это была даже не прикидка, а первые пробные домашние записи - я почувствовал, что Витьке очень несладко и по-человечески одиноко. Это даже не на бытовом уровне - что у него было в семейной жизни. Мы этого с ним никогда не обсуждали. Бывает, что человек просто скучает без единомышленников, когда он вдруг чувствует, что по большому счету, что он говорит, - он говорит один. Это плохо. Я почувствовал это по песням.
Мы встретились тогда у Боба. Витька принес запись, мы сели и целиком прослушали весь альбом. Я показал ему хорошие места и сказал, что есть эта тоска, которая меня очень сильно пробирает, до косточек. Действительно, прослушав этот альбом, я долго не мог успокоится. Но Витька - он же все время отшучивается. Он все понимает, но никому ничего не говорит. Манера у него была такая - меня называть: "Сашечка". С придыханием.
У меня с годами выработался такой подход: мне совершенно неважно - есть ли у человека слух, техничен ли он как музыкант. Мне важно - что за этим я могу угадать. Если я что-то почувствовал, даже мелочь, это для меня все решает. Если ж человеку не дано почувствовать, он начинает расчленять труп. В цепом я не могу высказать Цою ни одного упрека. Именно в этом плане. Мы мало виделись последние два года, но мне хватало того, что перед этим мы четыре года плотно общались. Я знаю только одно - последние два года ему было очень одиноко. Не с кем было вместе порадоваться, приколоться к чему-нибудь. К тому же последнее время ему было сложно общаться с людами чисто технически. К нему все лезли какие-то посторонние люди...
После записи "Группы Крови" я понял, что это не попсуха, в которой тогда стали упрекать Цоя, а просто дань моде. Просто он искал современный язык. А попсуха - дань коммерции, а не современности. О какой коммерциализации могла тогда идти речь? О коммерции никто из нас не думал. А уж о конъюнктуре и подавно. И не дай Бог, потому что, если думать о конъюкнктуре, лучше сразу сыграть в ящик.
Я не знаю ни одного человека, который относился бы к Цою с пренебрежением или с непониманием. Даже если они ни хрена не понимали и несли чушь, все равно это было доверительное общение. Его уважали. Для меня он был последним героем, как сам себя называл. Когда его не стало, я долгое время не мог придти в себя. Я тогда был на юге, не мог никак выехать оттуда. Я сидел там и пытался придти в себя.
Со мною недавно тоже случилась автомобильная авария. Я за нее расплатился жизнью матери. И теперь я понимаю, что самое страшное - это когда ты уцелел и начинаешь приходить в себя. Самое страшное, если ты при этом совершил какую-то ошибку, стоившую жизни другому. Хотя на дороге абсолютно правых и абсолютно виноватых нет.


МИХАИЛ НАУМЕНКО
Не был он ангелом, как не был и демоном... 
Я познакомился с Виктором Цоем году в 1981-м. Тогда мы жили рядом - у парка Победы, метрах в четырехстах друг от друга.
Пожалуй, мы не были друзьями - скорее, приятелями. Мне кажется, что друзей у него вообще не было - от него всегда исходил какой-то специальный флюид одиночества.
Мне очень понравились его песни. Сразу. Я тогда по юности и глупости считал себя крутой рок-звездой и мэтром. Естественно, начал давать ему советы. Кое-что рекомендовал и подправлял. Что-то из этого он принимал. Скажем, в "Бездельнике" слово "мама" - от меня. И таких примеров немало. Я же познакомил его - по-моему, по его просьбе - с БГ, который, в принципе, и сделал ему всю карьеру.
Цой и Рыбин заходили к нам с женой чуть ли не каждый второй день, приносили кучу сухого вина (в основном "Ркацители" дагестанского разлива по 1 руб. 70 коп.), пели новые песни, болтали, иногда оставались ночевать.
Я помню, как после своей самой первой записи они в состоянии некоторой эйфории ввалились к нам в квартиру около полуночи и буквально физически принудили нас прослушать пленку. Забавно, что по прихоти судьбы с ними тогда играл "наемный" барабанщик Валера Кирилов, который спустя лет пять стал членом нашей группы ЗООПАРК, где и работает по сию пору.
Цой вообще очень умело использовал людей. Он всегда знал, как заводить нужные знакомства, и был весьма холоден и расчетлив в отношениях.
Мне не нравилось то, как он изменился в последние годы. Вероятно, это болезнь, которой переболели многие рок-музыканты. Деньги, девочки, стадионы - и ты начинаешь забывать старых приятелей, держишь нос вверх и мнишь себя суперкрутым. Что же, не он первый и не он последний. Все мы люди. Просто я несколько удивлен тем, что после смерти из него пытаются сделать некоего ангела. Не был он ангелом, как не был и демоном. Как и все мы, он был просто человеком со своими плюсами и минусами. Но в нашей стране желательно погибнуть, чтобы стать окончательно популярным. Пока ты жив, тебя почему-то не ценят. Примеров тому, как известно всем, масса.
Я помню самый первый концерт КИНО в Ленинградском рок-клубе. В одной песне ("Когда-то ты был битником") я даже играл на лидер-гитаре. На бас-гитаре играл Михаил Васильев из АКВАРИУМА, а на фортепьяно - Андрей Романов. У Алексея Рыбина (кстати, одного из двух основателей группы КИНО, о чем почему-то никто не помнит) тогда прямо на сцене порвались штаны на самом интересном месте. Так что концерт был весьма забавным.
А вообще говоря, мне всегда больше нравился ранний материал Виктора. Хотя, кто знает?


АНАТОЛИЙ СОКОЛКОВ
Он не мог общаться ни с каким начальством...
Я начал работать в этой кочегарке в восемьдесят втором году. Здесь была обычная котельная с алкашами, достаточно мрачное, а в общем, обычное место, где работают наркоманы, гопота всякая. А потом так получилось, что я остался один в котельной - все поувольнялись. Тут как раз Фирсов стал искать себе работу - он до этого года два, наверно, не работал. Я говорю: приходи! Он пришел, смотрит: котельная - как раз то, что ему надо. Фирсов и говорит: "Давай Витьку пригласим!" А Витька тогда работал спасателем на пляже - это летом было. Мы сходили к нему, поговорили. Он согласился. Только, говорит, лето доработаю, а в сентябре приду. Он на Петропавловке работал. А в котельной он до этого уже работал, правда, не в такой. На каком-то складе ящиками топил. Самая смешная история была, когда их приняли на работу - его и еще несколько человек - надо было ходить на курсы. Эти курсы начинались в девять утра. И они с Фирсовым поднимались в восемь, ездили на эти курсы, в итоге-то Фирсов получил удостоверение, а Витька - нет, потому что в последний момент у него какие-то гастроли начались, и он пропустил недели полторы. Ну, мы пошли туда, попытаться что-то сделать, чтобы он получил удостоверение, но там... У него была такая особенность - он не мог общаться ни с каким начальством. Независимость натуры или еще что... Но это очень действовало на нервы всем начальникам. Ну, говорил там "да", "нет" - но нормально, не было никаких высокомерных жестов. Человек просто сидел, разговаривал, но сразу возникало неприятие - у тех людей, у которых много формализма в голове. Если бы я в той ситуации просто пошел один с нашей начальницей - хорошая была тетка, - то было бы все нормально.
Но мы пошли с Витькой, это подействовало им на нервы, и они просто наотрез отказались. Ничего страшного не произошло - он продолжал работать так же, как работал... Как он работал? Вопрос очень сложный. Несмотря на то, что он был высокий, стройный, работать здесь всегда было очень тяжело. Грязно - всегда. Работа тяжелая, потому что когда выгребаешь из котла шлак, там и сероводород, и всякие примеси, все это бьет в нос. Слава Задерий у нас быстренько отсюда смотался. Два-три раза почистил котел - и сразу тошнота. Желудок больной - это сразу сказывается. И сначала было, конечно, тяжело. Это естественно. У нас тут и Башлачев работал - тот, который вообще ни к какой работе не приспособлен, - и тот работал. А Витька втянулся очень быстро. Наверное, уже через месяц. Раньше как было - мы таскали шлак бачками. Накладываешь полный бачок шлака, несешь его двумя рукавами. А у Витьки уже какой-то профессионализм появился: два бачка, в каждой руке по бачку. Раньше шел - ноги подгибались, а потом смотрю - все нормально. У него даже грудная клетка после работы в котельной стала шире, я заметил. И чувствовал он себя здесь отлично - как рыба в воде. Потому что, когда я работал здесь, то все контакты начальства были только со мной. Я ни к кому никогда никого не подпускал. Масса была всяких конфликтов, которые приходились только на меня. То есть остальные в этом просто не участвовали. К тому же была очень хорошая прикрышка - зам. управляющего, - он и сейчас им работает, - с которым я очень быстро вошел в хороший контакт и сказал ему, что мне не нужны коменданты и прочие начальники. Все претензии - ко мне. Кочегаров не надо трогать. В общем, в какой-то момент у нас сложилась хорошая команда. Вон там объявление висит: "Осенняя Камчатка". Ну, а потом уже началось: начала он уехал на съемки "Ассы", довольно долго его не было. Потом вернулся, некоторое время еще поработал и уволился.
У нас было восемь человек - чисто формально: четыре кочегара и четыре зольщика. По два человека на смену. Но на самом деле мы работали поодиночке - сутки через семеро. А график - как кому удобно. Всегда можно договориться, кто кого подменит.
Зарплата достаточно смешная. У кочегаров - 95 рублей, у зольщиков - 70. Для того, чтобы было равномерно, мы придумали такую систему в конце месяца: мы все деньги складываем, а потом раскладываем по сменам. Кто работает много, тот и получает много.
Когда начинали ребята: Цой, Фирсов, Задерий, еще кто-то, - мы менялись в девять утра, было очень неудобно. В девять утра идешь домой, спишь, весь день кувырком... Потом мы начали меняться в одиннадцать часов вечера. И это было удобнее: приходишь со смены - ложишься спать.
Единственно, в последний момент нам все-таки сунули двух левых людей. Получилось, что не все, с кем мы договаривались, пришли, от кого-то пришлось отказаться - например, от Шевчука в свое время. По двум причинам: во-первых, у него был некоторый конфликт с Цоем. Но это была не главная причина, потому что можно было так сделать, что они в котельной вообще не встречались. А вторая причина заключалась в том, что когда Шевчук согласился, пришел его друг Джимми и сказал: "Ты с ума сошел. Он же вместе с этой лопатой упадет!" Хотя я не думаю, он наверно смог бы здесь работать - это не так сложно. Но даже по тем временам две "звезды" в одной кочегарке - это слишком. Мы не взяли также Игоря Тихомирова, потому что они с Цоем из одной группы. Если КИНО куда-нибудь уезжало на гастроли, вшестером работать уже достаточно сложно.
Был свой микроклимат, потому что здесь прошла масса народу. Например, здесь очень часто бывал Максим Пашков, с ним Цой в ПАЛАТЕ № 6 играл. Он тогда постоянно показывал Витьке свои песни, тексты... Но Витя - нигилист по натуре, ему мало что нравилось.
Например, к нему понимание Башлачева пришло только в котельной. Он до этого его слышал, но не понимал. А вот здесь... Вокруг Сашки вообще много народу роилось. Никто не знает, что он приедет, а народ уже сбегается со всего города. Саня постоянно пел. Приходит - сразу берет гитару. Сейчас этой гитары уже нет - она в могиле, кочегарская гитара Башлачева. Он был человек очень веселый. Он пел куплет своей песни, потом вставлял куплет Гребенщикова, потом куплет Цоя. И он очень любил их дразнить. То есть, он переделывал их песни на русский народный манер. Много было таких переделанных песен: "Бездельник" цоевский совершенно на другой мотив... Мы пытались здесь писать, магнитофон был, но не получалось. Потому, что здесь очень много звуковых помех - моторы работают.
Когда режиссер Алексей Учитель пришел сюда, здесь сидели Марьяна, я и Витька. Мы очень долго с ним разговаривали, долго объясняли, но, в принципе, я считаю, что его фильм не удался. Он не о том снимал и не за тем. Он так и не понял ничего, несмотря на то, что его протащили через все тусовки, через все дела - он так ничего и не понял. Он до сих пор ничего не понимает. И фильм получился не о роке, а о том, что ребята - то все нормальные, у них же дети есть! Ну что это такое?! Как в зверинце. Фильм для идиотов. Так же, как и "Взломщик". Его до сих пор на ура принимают в провинции, а фильм-то просто идиотический. Из такой бездны киноматериалов сляпать такой абсурд! Там же такие были кадры потрясающие!
Учитель сделал очень хороший ход - он взял Марьяну администратором в этот фильм. Только благодаря этому фильм вообще состоялся. Я не верю, что Учитель так вписался бы во все тусовки, если бы не Марьяна. Ей просто понравитесь эта идея, и она решила ему помочь. Я считаю, что в этом фильме Маниной заслуги гораздо больше, и Димы Масса, чем Учителя. Тут такие куски были сняты, которые потом не вошли! Как Цой с Башлачевым на одной гитаре играют - веселые такие. А это все вырезали, оставили какие-то дебильно-романтические сцены, особенно с Цоем. Все это гораздо веселее было.
Песни здесь пели - это факт. Но возникали ли они у Цоя именно здесь? У него голова постоянно работала. Он уезжал в Москву, возвращался, здесь сидел ночами - естественно, что-то возникло... А песен он показывал довольно много. "Следи за собой" впервые я услышал здесь. Еще эту "мы ждали лета, пришла зима "... У него была песня "Я хочу быть кочегаром", но он наотрез отказался ее здесь петь. Она несколько раз звучала в акустике, но в кочегарке он ее так и не спел.
Здесь были абсолютно голые стены, украшать их начал именно Витька. Картинку с Брюсом Ли он принес, потом - "Комиссары перестройки".
С ментами здесь было очень просто. Менты сюда не заходили. Котельная скорее всего, была под колпаком КГБ, и гебисты просто запрещали ментам сюда ходить. Был такой период, когда они очень резко начали появляться, а потом у меня была встреча с одним кэгэбэшником... Знаете, раньше всех вызывали в кофейню, там беседовали... Я ему сказал про ментов, он почему-то очень разозлился и сказал: "Никаких ментов больше не будет".
Последние годы Витя не заходил сюда. У него было желание, но к этому времени уже сильно изменился состав. И почти все "старики" уволились. Последним из нашей компании уволился Фирсов.
В свое время это был элемент подполья, андерграунда. А сейчас для многих людей это просто вынужденное место работы. С одной стороны, здесь уже есть какая-то традиция - для музыкантов это удобно. Они приходят не на пустое место, а знают, что здесь уже есть специфика отношений. А прежнего значения она уже не имеет. Правда, сейчас она превращается в место паломничества.


КОНСТАНТИН КИНЧЕВ
Друзья оставляют после себя черные дыры...
Я его песни слышал задолго до знакомства. Альбом "45" мне очень нравился, хотя в ту пору я больше всех ЗООПАРК любил. А познакомились мы, вернее, выпили вместе в первый раз на четвертом рок-клубовском фестивале в ДК "Невский". У меня тогда билета не было, и он предложил пройти по его билету. Мы написали на нем "на 2 лица" и прошли. Уже не помню, кто тогда играл. После концерта поехали к кому-то в гости, там выпили, песни попели.
Ближе стали общаться, когда он в Москву перебрался. Цой в Москве очень замкнуто жил, и я чувствовал, что для него я там как глоток воздуха был. Когда ни позвоню ему, он сразу - раз! - и приезжает. Но мы и в Москве так же общались: приедет он, выпьем и песни друг другу поем. Ну и говорили, конечно, как есть. Последняя песня, которую он мне показал, про атамана - она мне очень понравилась. Что-то: "не промахнись, атаман, не заряди холостыми" - вот такая. Витька, по-моему, так ее никуда и не включил. Ему Каспарян напел, что эта песня на АЛИСУ похожа, вот он ее и отставил. Он мне тоже тогда с сомнением о ней говорил: "Такая вот песня получилась, на твои похожа". Но ничего там и близко не было. Цой в тот раз еще "Застоялся мой поезд в депо" пел.
В последнее время его деньги очень интересовали. Английский он усиленно учил и меня агитировал, а потом увлекся автоспортом. Но меня такие вещи как-то не увлекают. А вот песни Витькины на меня влияли. Потому что он споет хорошую, и сразу внутри начинает свербить - надо и мне не хуже написать. Правда, на меня Шевчук так же действует. И Ревякин.
Мне кажется, я на него тоже как-то влиял. Даже в его манере держаться на сцене в последнее время я зачастую себя узнавал. И в песнях иногда проглядывало. Вообще он относился ко мне с большим интересом, ну и я, соответственно, к нему. Тут у нас все нормально было.
С остальными "киношниками" было хуже. То есть Тихомирова-то я люблю и к Юрику неплохо отношусь, а Густава терпеть не могу и всю их тусовку некрофилов вонючих. Все это порожняк, пустышки. "Новые дикие" эти - козлы "ассовские". Один там нормальный человек - Котельников, только пьет очень много. А Витька к Густаву прислушивается, потому что считал его очень образованным, интеллигентным, умным и чувствующим моду. Цою это очень важно было - знать, что модно в данный момент. Он еще в восемьдесят пятом году мне с гордостью заявлял, что они, мол самая модная группа. Не хочу сказать плохо, но конъюнктуру Цой очень чувствовал. Все, что модно, он отслушивал, отслеживал и анализировал. ЛАСКОВЫЙ МАЙ в моде - значит, надо что-то и оттуда взять. Это все от Густава шло, его прибабахи. Мне до сих пор это кажется странным, но Густав для Витьки был непререкаемым авторитетом . Я сколько раз ему говорил: "Что ты говном всяким себя окружил - Африка этот, Густав ". Куда там! Густав!
Мы хоть и снялись оба в фильмах, но о кино мало разговаривали. Мне-то надолго хватило, а Цой и этому относился с энтузиазмом. Он хотел быть, как Брюс Ли - кумир его. Они с Рашидом следующий фильм думают в Америке снимать, сценарий уже был написан... "Игла"-то мне понравилась. С Рашидом у него нормально все было: хорошая съемочная группа, все свои. Рашик умеет это делать, он приятный мужик, со своими, правда, фишками. Была у него идея всех известных рок-музыкантов собрать в одном фильме. Что-то по русской классике. Цой Базарова должен был играть, я - еще кого-то, Гаркуша...
Я помню, мы как-то у Липницкого встретились. Я еще на "квартирник" должен был поехать. И тут Цой пришел, и я так обрадовался, что "квартирник" свой задвинул - хотя неудобно, конечно, перед людьми потом было. Мы все вместе поехали на дачу, где продолжали выпивать, и он мне там говорил, что он все рассчитал: сейчас они на какое-то время пропали, затихарились, а потом у него выйдет фильм и пойдет совершенно ломовой подъем. Все будет круто. Это еще перед "Иглой" было. И, в общем, правильно рассчитал.
Вообще Цой пафос любил. Он чувствовал себя звездой и старался этому соответствовать. Ездил только на машине с затемненными стеклами. Не удивлюсь, если у него и телохранители были. Не помню, в Красноярске или Новосибирске он заявил: я на сцену не выйду - зал неполный. Так в зале такое началось, что их там чуть не убили. Заносило его, это точно. Может, потом и прошло бы...
Потом у них Юрик Айзеншпис появился, у которого все схвачено. Казалось бы, только человек освободился - нет, опять надо... Но менеджер-то он хороший, другое дело - какой человек. Мне Цой в последнее время с гордостью говорил: "Мы сейчас восемьдесят семь концертов зарядили! - "Ну, - говорю, - ты что, все деньги заработать хочешь? " - "А что? Пока можно зарабатывать - надо зарабатывать! "
Но Айзеншпис-то вообще труба, он и сейчас продолжает с Витьки деньги стричь. Ко мне недавно журналист из "Аргументов и фактов" приезжал и рассказывал такую историю. Делает он материал о Цое, и вдруг звонит ему Разин из ЛАСКОВОГО МАЯ и сообщает "Мы как-то с Цоем минут сорок говорили - очень ему ЛАСКОВЫЙ МАЙ нравился. Включи это в свой материал". Он посмеялся, конечно, а тут Айзеншпис звонит: "Нельзя ли тут о Разине включить в статью? " Видно Разин дал ему много зеленых на поездку в Америку. У Айзеншписа такое в порядке вещей было. Не знаю, как Витька с ним уживался, даже доволен был. Все говорил: "Ну, крутой какой менеджер!" Только высасывал он их здорово.
Вот странное дело, мне иногда даже такие письма приходят, где обвиняют АЛИСУ в смерти Цоя. Просто шиза. "Киношники" и "алисоманы" в Питере враждуют. Странно. Уж на кого меньше всего думал, так это на Цоя. Когда сообщили о его смерти - даже не поверил. Мы тогда в Евпатории были, в футбол играли. Он ушел достойно, я так считаю. Жил красиво, умер красиво. Последний герой.
Друзья, которые умирают, они после себя оставляют черные дыры: ощущается очень сильная нехватка, энергетическая пустота. При жизни их ты можешь этого не чувствовать и не ценить. У меня так с Башлачевым было, а теперь с Цоем то же самое. Даже чисто эгоистический интерес - посидеть с ним на кухне, забухать, попеть - а его уже нет...


АЛЕКСАНДР ЛИПНИЦКИЙ
Он как никто мог поднять человека с колен...
Начало 80-х годов для меня навсегда останется в тумане зимнего рассвета над Невским. Мы идем с братом Владимиром с Московского вокзала на улицу Софьи Перовской. Все как всегда, уже привычный гулкий, морозный подъезд и наверху радушные хозяева, Люда и Борис. Но однажды обыденность наших регулярных встреч была нарушена. Вместо БИТЛЗ и GRATEFUL DEAD Боря поставил пленку с непривычной музыкой. Она сразу зацепила нас, да так что и по сей день каждую зиму я смотрю на портрет брата в траурной рамке и включаю магнитофон с этой записью - "Солнечные дни" Виктора Цоя.
Встречают по одежке, а песни Виктора были его "одежкой", замечательной надо сказать, и так как он всегда писал только первоклассные песни, то вряд ли его личная жизнь может идти в сравнение со сделанным им в искусстве. Уже в то первое морозное утро я чутьем критика сразу отвел Виктора в разряд редко-редко встреченных на моем пути исторических личностей.
Остались от дружбы с ним цвета: черный и желтый. Черный - понятно, избранный стиль; желтый - не от корейской крови, от солнца. Его лучи всегда проникали сквозь черную маску группы КИНО, освещали исподволь и нашу жизнь. В этом одна из тайн магии искусства Цоя.
Остались ощущения: незыблемость, вечность. Это уже прерогатива Востока. Такие же воспоминания у меня сохранились от Самарканда, старых его кварталов, узоров на местных коврах.
Выносливость - обязательный признак суперталанта, и не скрою, я завидовал неизменной бодрости Виктора. Не скажешь лучше, чем Джимми Хендрикс: "Bold As Love". Написал это, и сразу подумалось, что у Джимми и Виктора в лицах есть бесспорное сходство.
Многие курьезные истории нашей дружбы выпадают из памяти, но если попытаться пойти путем хронологии, что-то да и выплывет.
Весна 1981-го. Питер. День рождения, по-моему, Андрея Тропилло. Какой-то ресторанчик с матросским названием. Последний раз видел Цоя на сцене в "company" УДОВЛЕТВОРИТЕЛЕЙ. Вместе с Пиней он исполняет песню "Мои друзья". Конец вечера залит портвейном.
Жаркие дни лета 1982 года. КИНО уже гремит - альбом "45" успешно конкурирует в Москве с самим АКВАРИУМОМ. 25 июля я устраиваю группе домашний концерт, пригласив московских художников и музыкантов. Хорошо накрытый стол стимулирует дуэт наших гитаристов, и песня "Лето", на мой вкус, никогда не была так сильно спета, как в тот день.
Январь 1984 года. На дебют ЗВУКОВ МУ съезжаются пол-Ленинграда. От их делегации артистом выдвинут Цой - АКВАРИУМ важничает в партере. Виктор покоряет Москву новым хитом "Транквилизатор". У меня осталась плохого качества видеозапись: кореец в черном грандиозно смотрится на фоне огромных портретов Ленина и Маркса.
Самое смешное: их свадьба с Марьяной. Мой брат, отчаянный пьяница, на тот момент был в завязке, и я умолял молодоженов его не приглашать, но те были непреклонны: Вовчик должен "украсить" наш праздник. Правда, Марьяна обещала проследить, что-бы ему не наливали, и действительно, после поезда несколько часов у меня оставалась надежда, что все обойдется... Но ближе к вечеру кто-то Владимиру налил, и сразу много. Я обиделся и в стиле КПСС сразу объявил, что умываю руки. Позже мне рассказали, что отличился Майк: когда Владимир с угроз перешел на махание ножиком, Майк подошел и нему, задрал маечку и видом своего нежного, тогда только-только набухавшего животика смирил бунтаря. И молодожены получили в свое ложе неожиданный подарок: большого черногривого мужчину. А поутру они втроем проснулись, и свадьба продолжалась!
Потом, и уже скоро - печальное. Цой был близок к нашему дому, и потому ничего нет странного, что он единственный из ленинградских друзей провожал брата в последний путь, играл в этот вечер в саду "Эрмитаж" на его гитаре и утешал нас любимой песней московских психбольниц, которой Владимир всегда сопровождал наши встречи: "Переехало собаку колесом, слез не лили обязательных над псом"...
В промежутке между этими событиями у нас была сильная совместная акция: летом 1984 года на фестиваль на Николину Гору съехались по тем временам сильнейшие: АКВАРИУМ, уже электрическое КИНО, БРАВО (Жанна была в тюрьме), ПОСЛЕДНИЙ ШАНС. Цой был незабываем в тот день... Посланная Черненко госбезопасность согнала нас с центральной эстрадной площадки, оттеснила музыкантов и сотню самых смелых зрителей на мой дачный участок. Надо было видеть глаза Виктора и Бориса, когда они не мигая смотрели в упор на мелко суетившихся вокруг КГБшников, не могущих найти реального повода для запрета концерта. В рядах ментов был фотограф, и кто знает, может, он догадается когда-нибудь на этих кадрах неплохо заработать.
КИНО под теплым дождичком отыграло в тот вечер первую электрическую программу - Начальник Камчатки". Мой верный стальной рогатый "крамер" (бас-гитара) провел полвечера в надежных руках Тита - Александр рубился тогда на две группы - АКВАРИУМ и КИНО.
Июнь 86-го года - концерт в ДК МИИТ. Рок-лаборатории впервые удается вымолить у властей разрешение на концерты в Москве трех Питерских супергрупп: АКВАРИУМА, КИНО и АЛИСЫ. О гостиницах тогда и речи не могло быть, расселяли так: Ольга Опрятная взяла на себя АЛИСУ, а КИНО и АКВАРИУМ заполнили квартиру на Каретном. Я привожу на репетицию отрешенных, молчаливых, затянутых в черное "киношников" - они так разительно отличаются от базарных общительных москвичей из БРИГАДЫ и БРАВО. В тот день КИНО впервые удалось затмить АКВАРИУМ на московской публике, и это выступление мною до сих пор воспринимается их самым качественным выпадом в Москве. Вообще, в начале карьеры электрического КИНО Цой относился к фестивальным программам исключительно придирчиво, что, на мой взгляд, иногда приводило расхлябанную аудиторию в недоумение, вплоть до неприятия нового материала группы. Мне кажется, что в конце концов Цой на это дело просто забил, и уже никогда больше не отказывался от проверенных жизнью хитов, как основы любого концерта.
Волна перемен в середине прошлого десятилетия смыла нашего первого барабанщика - Африку, и вытащив КИНО на программу ПРОК московского кинофестиваля 1987 года, я с радостью обнаружил Африкашу на перкуссии в составе КИНО. Вместе с Густавом они доставили залу огромное удовольствие своей энергичной, бесшабашной манерой "выделять" ритм, а мне и несколько неприятных минут разборки со Стасом Наминым, которому они разорвали все пластики на установке.
Помню, как любил Витя кинематограф, как он предвкушал премьеру маленького украинского фильма, снятого о его группе, и как велик был его облом, когда фильм оказался говном... Хотя, с точки зрения истории, слава Богу, что этот фильм был снят... Уже сам факт согласия КИНО на поездку в Киев был мужественным поступком - реактор еще не был загашен, и Густав как самый нежный господин сетовал, что гарантии от облучения предоставленные хозяевами - киевскими киношниками, были, с его точки зрения, явно недостаточны: ящик кислого красного сухого вина в день на всю группу. После этой поездки Густав всегда напрягал команду, когда нужно было куда-то лететь по стране...
Цой был первым, кто вытащил ЗВУКИ МУ на большую аудиторию. Это было во время съемок заключительной сцены фильма "Асса" с зажиганием толпою тысяч спичечных огоньков в Зеленом театре ЦПКиО им Горького. Мы были приглашены для разогрева московской публики и тогда-то, можно, сказать, наш "Серый Голубь" и замахал своими пыльными крылышками над Москвой.
Помню, что Витька в тот день был очень хорош и отлично манипулировал фанами. Но уже выйдя на уровень суперплощадок, он терялся в небольших залах; на премьерных концертах "Ассы" в ДК МЭЛЗ КИНО выглядели как африканские звери в московском зоопарке. Столь же чужим чувствовал себя Виктор и в зарубежных гастролях. Отлично отдавая себе отчет в своих сильных и слабых местах, он понимал, что языковой барьер для его группы непреодолим, в отличие от АУКЦИОНА и ЗВУКОВ МУ - именно в такой компании мы оказались во Франции. Прогуливаясь около парижской гостиницы, он сказал мне. "Что мы тут все делаем? Я-то хоть любимую в Париж прокатил, а играть здесь вообще не след". Он был прав - не было ничего более несовместимого, чем пафос русского рока 80-х и мироощущение супербуржуев - французов.
Тогда, да и во время следующей совместной поездки - в Италию (вместе с АВИА и литовцами), я, помнится, досадовал на "киношников" за их откровенное презрение к тамошней публике. Принимал это за фанаберию, а теперь думаю, что это был трезвый корейский расчет. Цой был в лучшем смысле этого слова практичным человеком в быту, именно реализм по жизни охранял романтику его песен. Он и от Америки сохранил приятные впечатления лишь от Диснейленда, да заботы Джоанны. В общем, Виктор был человеком дела, а дело его было здесь. На примере следующего случая можно увидеть, как Витя умел легко решать сложные бытовые проблемы. Лето, опять лето, - Цой в моей памяти всегда прикован к теплу и солнцу, - на Николиной Горе гости: Африка и Цой. Денег нет совсем, но всем хочется вина. Витька размышляет вслух: "При мысли о том, что твои друзья с соседних дач смогут съездить за вином, у меня сразу возникает желание петь". Сказано - сделано: Иван Дыховичный и Леня Ярмольник привозят горячительное, а мы с Африкой старательно подстукиваем Цою на бонгах в "Студио Му". При этом он никогда не отказывался дарить людям радость бесплатно. 1988 год август, опять жара и прибитая дождем московская пыль. МУ и КИНО едут в Курчатник (ДК Института им. Курчатова) - колыбель московского рок-андеграунда. Местные фанаты устроили славный праздник по случаю 25-летия основания БИТЛЗ, и две любительские группы МУ и КИНО, пытаются наладить на сцене что-то совместное. Русский рок-джем - вообще дело абсолютно гиблое, но у Витьки отличное настроение - он влюблен в маленькую Наташу, и мы играем вместе "Лифт на небо" и "Транквилизатор". В конце концов приходит время спеть что-то и из БИТЛЗ - вместе с БРИГАДОЙ и ВА-БАНКОМ. Я тихо-тихо ускользаю со сцены. Цой: "Ты куда?". Я объясняю, что никогда в жизни ничего не пел, даже обязательных гимнов в школе. Витька хохочет: "Ты не можешь спеть "Неу Jude" вместе со мной? - "Я и слов-то не знаю" - "А кто их знает?" - веселился Цой. Короче, Мамонову кто-то списывает на листок азбучные истины на английском, и мы дружно вместе подтягиваем: "Don't let me down". После у меня дома мы долго вышучиваем Наташу, присваиваем ей прозвище "Энгельс" за исключительную богемность и эрудицию. Это был наш последний совместный теплый вечер.
И жизнь стала нас разводить. 89-й год, начало зимы в Красноярске; МУ заканчивают карьеру прощальными гастролями по Сибири в рок-клубовских зальчиках. КИНО следует таким же курсом, но по блестяще проложенному Айзеншписом стадионному маршруту. Мы не прикасаемся друг к другу, даже не перезваниваемся, хотя живем в соседних гостиницах.
Последние встречи - Витя с Наташей приезжают познакомиться с моим новорожденным сыном на Каретный.
И самая последняя: на презентации "Radio Silence" в АПН. Счастливый БГ и очень-очень независимый и гордый Цой, с Наташей и "кожаным" Шписом. Знаю точно, что Виктор относился ревниво к успехам лишь одного - и самого любимого артиста - БГ. Тем не менее, любимой темой для глумливых шуток со стороны модников из КИНО были именно неряшливые пьяницы - "аквариумисты" и сопутствующие им "митьки". Так же веселились "киношники" и над постоянными эскападами "отдельных" персонажей нашей группы. Конечно, элемент конкуренции в последние годы вносил определенное напряжение в наши отношения, но под ним всегда было столько нежности! Я был восхищен мастерством Тита и Тихомирова, а Цой - непревзойденным искусством Петиного шоу. Отлично помню, как Витя (в последний раз) спел для ЗВУКОВ "Следи за собой". МУ уехали на репетицию, оставив КИНО у меня дома, и в машине Мамонов сказал: "Удивительно, насколько умеет "затаскивать" своими песнями Цой, когда он поет один". Эту фразу стоит попытаться расшифровать. Думается, восточная мудрость Виктора позволила ему быть очень осмотрительным при выборе изобразительных средств, как в концертах, так и на записи. С близкими друзьями он мог себе позволить отвязаться и дать настоящую психоделию, но на публику работал очень продуманно.
Некоторые истины открываются только по истечении срока... На одном из первых клубных питерских фестивалей произошло привычное ЧП - менты свинтили героев концерта, музыкантов АКВАРИУМА - Ляпина, Дюшу и Севу Гаккеля - прямо в фойе и поволокли в кутузку. Все замерли в замешательстве, лишь один Цой был невозмутим. Ему был черед выступать, Виктор вывел группу на сцену и спокойно, с блеском отыграл программу. Многие, в том числе и я, сидящие в первых рядах, негодовали: "Какое штрейкбрехерство! Не скоро я понял, насколько глубоко было Цою наплевать и на этих ментов, и на эту бессмысленную борьбу с ними - "И мне не нравится то, что здесь было, и мне не нравится то, что здесь есть", - точнее не скажешь. Цой был призван менять сознание людей, а не размениваться на мелочи.
Это, наверное, и имел в виду Петр, никогда не щадивший себя в концертах. У Цоя, бесспорно, было свое послание, он знал, что ограничен во времени, и сделал все, чтобы послание это точно дошло по адресу. Поэтому-то и появились "стены и дворы Виктора Цоя" в каждом русском городе.
Мне довелось "познакомить" Виктора с боевым искусством Брюса Ли - свидетельствую, что более пытливого и внимательного зрителя у Брюса в моем доме не было, хотя и БГ, и Владик Чекасин смотрели "Войти в дракона" десятки раз. Интересно, что, добившись впечатляющих успехов на тренировках (фильм "Игла" - тому лучшее свидетельство), Цой ненавидел острые, "угловые" ситуации в жизни. Помню, как он был неприятно удивлен резкостью некоторых, суждений, прочитав мою первую большую статью о рок-музыке. Подобное было абсолютно не в его характере. Для примера у меня есть следующая история: Цой на Каретном ряду один на один исполняет мне свою новую песню "Дети минут", в которой в полный рост выражает свое отношение к затопившему нас политическому кликушеству - в том числе и со сцены. Песня отличная, и я тут же прошу Витю спеть еще разок, чтобы записать и оставить ее в коллекции. Он наотрез отказался: "Друзья обидятся". Каких друзей он имел в виду, можно только догадываться...
О нежности Виктора все сказано им самим в песнях. Но он еще обладал и умением делать песню лично твоей. Однажды, на одном из дней рождения БГ, Цой, глядя мне в глаза, исполнил впервые песню "Саша" так, что я был растроган буквально до слез (нельзя, конечно, сбрасывать со счета и действие выпивки). Только позже, преподнося его маленькому Сашке икону Святого Георгия, я понял, что песню эту отец посвятил сыну.
За последние разговоры с ним мне стыдно. Весна 90-го года - Наташа попала в больницу, а Витя всегда тяжело переживал отсутствие любимой - "Когда твоя девушка больна"... Он несколько раз звонил мне, советовался, как бы ей помочь. Я отвечал, что, увы, не врач... Чтобы его утешить, звал на дачу - Витя побоялся выезжать из Москвы по скользкой дороге - он только начинал водить машину. На тот, последний для КИНО праздник "Московского комсомольца" в Лужниках, я шел с тяжелым сердцем, предчувствие жгло меня. Джоанна тащила пить шампанское в гримерку КИНО - у Каспаряна был день рождения, но меня вынесло со стадиона еще до выхода КИНО на сцену.
... Не помню, кто позвонил тогда из Ленинграда... Мы удачно заблудились вместе с Соловьевым и Африкой и не поспели в морг - слава Богу, я так и не увидел его мертвого тела. Был очень хороший праздник Яблочный Спас - мой любимый летний день, и я долго выбирал лучшее яблоко, чтобы вместе с цветами положить на могилу.
Я очень надеюсь на тех, кому сегодня восемнадцать. Среди них миллионы выросших на песнях Виктора Цоя, - а он как никто мог поднять человека с колен. 
7 июня 1991 г.
п. Николина Гора


ЮРИЙ КАСПАРЯН 
Боролись за одно - напоролись на другое...
У меня был друг Максим. Собственно, он и сейчас есть. Он стал играть на бас-гитаре. Оказалось, что он играет с Витькой и Рыбой. Я их тогда не знал. И я как-то попросил его взять меня с собой на репетицию. Он говорит: да, конечно, поехали. Это было то ли в 81-м, то ли в 82-м году. Лет девятнадцать мне было. Приехали и я стал играть с ними на виолончели. А потом уже и на гитаре. Я был молоденький, хотел понравиться. Старался вписаться.
Когда я услышал их песни, уже не помню, когда это было, но еще до знакомства, мне они понравились. Не так сильно, конечно. Но из всего того, что я тогда слышал, это было самое лучшее.
У меня не было тогда абсолютно никакого стиля. В голове была парочка каких-то рок-н-ролльных ходов, ну и понятие - как должно быть хорошо. Только свое понятие - больше ничего.
Научился я играть сам, а потом уже пошел в джазовую школу - думал, что там научат чему-нибудь. Но ничего нового там не узнал. Хотя, может быть, и узнал. Не помню.
На первом электрическом концерте КИНО, еще с Рыбой, играл Максим, еще был барабанщик, не помню, как зовут... Витька и я. После того концерта Цой чего-то стал злиться на всех и на все. Ему, видимо, что-то не нравилось. И Борька его за тот концерт ругал. Стали дальше репетировать.
Поначалу мы с Витькой ходили - два таких дружка. Витя песенки сочинял, мы играли. Наверное, это и называется "был к нему ближе других". Хотя, если говорить о составе последних лет, с тех пор, как появился Игорь, то нельзя сказать, что, я был дружнее с Цоем, чем Тихомиров или Георгий. Густав позже меня появился, но с Витькой они тоже общий язык нашли. Тихомиров - уже позже. Уже и возраст другой был, сложнее сойтись. Музыка, конечно, объединяла. Что касается новой информации, то мы старались обновлять старый багаж. Все время слушали что-то новое. Вместе и по отдельности. Круг слушаемой музыки у нас был примерно одинаков. По крайне мере, был наборчик, который знали все и могли обсудить. А у каждого были и свои какие-то пристрастия, это естественно. Но все равно - дружили. Последнее время Цой любил напоминать, что все это держится только на дружбе. То есть, он нас терпит только потому, что мы - друзья.
Факт тот, что все эти концерты последнего времени, все эти гастроли никому не нравились. Боролись за одно, а напоролись на другое. Как начались деньги, началась какая-то зависимость. Это превратилось в работу. В такое выбивание денег. Когда это началось? Пожалуй, с концертов, которые проходили в Евпатории и в Алуште. Группа резко стала популярной, все появилось, не только деньги. Менеджеры пошли один за другим. Один другого лучше.
Собственно, я с менеджерами не работал. Это Витя с ними работал. Когда-то гастроли решались путем обсуждения. Витя, так сказать, отфильтровывал поступающие предложения - к нему они все шли. Или на меня выходили с предложениями. Я - к Витьке. Или к менеджеру. Он - к нему. А потом Цой объявлял, что так и так, есть предложение ехать куда-то, играть там-то. А потом уже планировалось по-другому, как все у нас планируется. Тур такой-то, такие-то концерты, десять дней перерыв - и опять. Все это, конечно, можно назвать работой, но творчеством никак не назовешь. Как люди творческие мы мучались.
Конечно, были передышки на отдых, на запись. Но я хочу сказать, из-за чего возникали трения. Может быть, я смотрю с негативной точки зрения на все эти вещи. Но мне уже давно на гитаре играть не хочется. И я не играю. Музыку пишу на машинке, как у Курехина. А вообще, все было отлично. За границу ездили. Машины купили. Побились все на этих машинах.
А слава? Я же говорю, боролись за одно - напоролись на другое. Есть идеальное представление. А идеальное представление о каком-то понятии всегда отличается от реального воплощения этого понятия. Я хочу сказать, что слава в этой стране приобретает уродливые формы. Когда мальчишки стекла бьют в машине, как у меня во дворе. Все борются за славу, программа известная. И мы отработали ее до упора. А удовлетворение кончилось не помню уже когда. Сначала было интересно, потом еще интереснее, а потом все меньше и меньше. Меньше было интереса к живому творчеству. Я говорю только о себе.
А Цой читал все письма, адресованные ему. Не знаю, что это доказывает. Он серьезно к этому относился. Очень ответственный человек был. От поклонников нас оберегали. С Белишкиным мы ездили еще впятером, обороты были небольшие. А когда в перспективе стала видна возможность прокручивать большие массы народа, понадобился более профессиональный менеджер. С большим радиусом действия. И когда стали ездить с Юрой Айзеншписом, появилась уже целая бригада администраторов - ребята молодые и разных размеров.
Поехали мы в Америку с Рашидом. Он там показывал "Иглу" на рэдфордовском фестивале. Об "Игле" я ничего не могу сказать потому что, когда видишь на экране знакомых, которые выкобениваются, пытаясь стать актерами, понять замысел режиссера. То есть, я просто не понимаю, что происходит на экране. Я могу только сказать, что тут вот Маринка Смирнова похожа на себя, а тут вот притворяется. Поэтому о фильме я судить не могу.
И вот Витя, Наташа, Рашид, Джоанна и я поехали. На гитарках там поиграли, американцы нам похлопали. В то время я уже не испытывал острых ощущений от выхода на сцену. Я тогда уже наелся всем этим. А относился к этому как к фатальной неизбежности. Не бросать же группу? Жалко такую хорошую группу бросать. Столько лет потрачено. Но с Витькой мы старались на эту тему не говорить. Его это тоже, наверное, достало. С возрастом, по-моему, в отношениях проявляется больше всяких нюансов. А может быть, я на это стал обращать больше внимания.
Сейчас трудно стало. Сказать много можно, но не стоит, потому что другого ждут. Мифология творится, а мы в ней участвуем. Я сам не знаю, как к Витьке отношусь. Я и любил его, и ненавидел иногда. Это сложно, когда столько лет вместе. Но я его уважал всегда, потому что он был боец настоящий.


РАШИД НУГМАНОВ
Подлинное чувство магнетизирует... 
Я, честно говоря, совершенно не мистически настроенный человек, поэтому я сначала не придал никакого значения сну, которой приснился мне под утро 15 августа 1990 года. Проснулся я тогда около девяти часов и помнил его очень ясно. Происходило там следующее: звонок, я беру трубку. Голос Виктора:
- Привет!
- Привет, - говорю. - Ты откуда звонишь? Из Москвы или уже в Ленинград вернулся?
- Нет, я в Алма-Ате.
- Странно. А где в Алма-Ате?
- На киностудии "Казахфильм".
- Что ты там делаешь?
- Собираюсь сниматься в кино.
- В каком?!
- Вот, тут есть какая-то картина. (Не помню, назвал он ее или нет.)
- Постой, постой, - говорю. - Мы же с тобой собирались делать фильм. Через месяц у нас должны начаться съемки. И потом ты ведь всегда наотрез отказывался от разных предложений и "Казахфильма" в том числе. В чем дело?
- Ты извини, я не могу сейчас говорить, меня торопят.
- Ну, хорошо. Какое у тебя сейчас расписание? Куда ты направляешься?
- Сейчас меня везут в такую-то гостиницу.
- Ладно. Я выйду на угол Джамбула и Фурманова, встречу тебя - хоть двумя словами перекинемся.
Я выхожу на улицу, жду его. Подъезжает машина. Виктор сидит сзади слева от водителя. Я подхожу к машине с его стороны, он открывает дверцу и до половины высовывается. У сидящих в машине какие-то темные лица, я не разобрал. А Цой мне очень печально говорит:
- Оказалось, что я подписал контракт и уже не могу отказаться. Я не хочу сниматься в этом фильме, но я вынужден. Ничего, мы скоро с тобой встретимся - после того, как я закончу с этой картиной.
- Ну, хорошо, - отвечаю. - Тогда я останавливаю наш фильм, буду пока прописывать сценарий.
И все. Его заторопили, дверца захлопнулась, и он уехал.
Я проснулся - ну, думаю, сон какой дурацкий? Я ведь прекрасно знал, как он готовился к нашей картине, ему очень понравился последний вариант сценария, который я сделал, он занимался, накачивался. И, конечно, я походил, попил чаю и забыл об этом сне.
А потом я узнал об аварии. Уже после того, как мы похоронили Виктора, я спросил Наташу Разлогову о том, как у него начался этот день. Она сказала, что Витя проснулся около пяти утра и поехал на рыбалку. Разница в четыре часа, то есть в Алма-Ате у меня было как раз около девяти. Проснулись мы практически одновременно. А через семь часов произошла эта беда.
Я не знаю, как можно прокомментировать этот сон. Но для меня теперь ясно, что это был за контракт. Иногда в голову приходят банальные мысли, что если б сразу все правильно понять, позвонить ему, может, что-то удалось бы изменить. Не знаю. Вот такое у нас вышло прощание с Виктором.
А к новому нашему фильму действительно все было готово, и пятнадцатого сентября мы должны были запуститься. Нашим первым желанием в этой картине было поглумиться над героическим жанром. То есть сделать фильм сверхгероическим. В основу была положена сюжетная канва "Семи самураев" Акиры Куросавы: бандиты притесняют бедных тружеников и они, собрав свои жалкие деньги, нанимают других бандитов, чтобы они их защитили. Конечно, на эту основу мы напридумывали много новых поворотов. Тут предполагалась такая двойная игра: безусловный героический образ и в то же время ироническое отношение к нему и режиссера, и актера. Но сама среда должна быть реально романтической, с действительными опасностями, приключениями и настоящими переживаниями. Мы ни в коем случае не хотели глумиться над самими чувствами и переживаниями людей, над такими понятиями как честь, дружба, любовь.
Вот это сочетание романтизма и иронии и привлекало меня всегда в Викторе, было самым ценным в его творчестве. Помню, в Нью-Йорке мы давали интервью для журнала "Премьер", по-моему. Помимо всего прочего корреспондент спросил Цоя: "А в чем - если одним словом - вы видите разницу между московским и ленинградским роком? Он сказал тогда, что ленинградский рок делают герои, а московский - шуты. Конечно, Цой никогда не был шутом. Но и чистым героем - тоже, хотя многие сейчас делают упор именно на это.
В "Начальнике Камчатки" Цой спел арию Мистера Икса. По-моему, Мистер Икс - это ключ к пониманию самого Виктора. Он тоже был героем, поставленным в такую ситуацию и такую среду, которые отнюдь не способствуют проявлению героизма. Это герой, вынужденный сокрушаться о своем уделе шута. В этом отношении Цой был уникален.
Я никогда не использовал в своих работах профессиональных актеров и не собираюсь этого делать. Меня отталкивает от них то, что самое важное в этой профессии - умение обманывать. Будь у актера ироническое амплуа или героическое, но когда ты знаешь, что по большому счету это искусство обманывать, ты уже не веришь ни в иронию, ни в боль. Потому что на самом деле ирония рождается только болью. А Виктор был очень чувствительный человек.
Меня потянуло к нему сразу, как только я услышал первые его песни. По-моему, это было весной восемьдесят третьего года. Мой приятель принес мне кассету с записью квартирного концерта, где выступали какие-то забавные ребята - Цой и Рыба. Она была ужасного качества, но во всем этом прозвучало что-то новое для меня. Там были рыбинские "Звери", "Пригородный блюз" Майка в их исполнении, "Грабитель холодильников". Песни очень заинтересовали меня, и я попросил приятеля разыскать какие-нибудь студийные их записи. А где-то полгода спустя я услышал "45", потом - "Начальника Камчатки". И я поразился тому, насколько эти песни перекликались с тем, над чем я работал.
В то время я писал книгу о "Броде". Это центральная улица в Алма-Ате, где в начале шестидесятых стали собираться первые стиляги. Тогда она и стала "Бродом". Я все это хорошо знаю потому, что таскался туда за старшим братом. Мурат старше меня на восемь лет, и я изо всех сип тянулся за ним. У него одним из первых появился магнитофон, записи, первые рок-н-роллы, и я все детство провел в окружении этих звуков. А в восемьдесят втором я начал собирать воспоминания брата и его друзей о том, что происходило на "Броде" лет двадцать назад. Это была замечательная эпоха, которая ушла безвозвратно. От нее веяло неизбывным романтизмом тех времен. Я собрал достаточно много материала, а в восемьдесят четвертом вдруг решил поступать во ВГИК. И уже во ВГИКе на основе этих записей стал делать сценарий. Поэтому когда я услышал "45", я понял, что Цой - это тот человек, который мне нужен.
Потом началась ежедневная работа во ВГИКе. Первый год я безвылазно просидел в его стенах, делая бесчисленные спектакли, этюды, постановочки - просто набивая руку. Работал я с непрофессиональными актерами и кое-чего добился в этом направлении.
Осенью восемьдесят пятого года ко мне подошел Леша Михайлов с операторского факультета. Он сказал, что видел многие мои работы, они ему понравились, и предложил мне сделать с ним фильм о рок-н-ролле. У него была черно-белая пенка, камера - ему нужно было сделать курсовую работу. А мне, как второкурснику, еще не положено было снимать самому. Но идея была замечательная. Правда, Леша хотел использовать в фильме те архивные материалы, которые у него были - Вудсток, еще что-то. Я ему сказал, что мне сейчас интереснее советский рок. Я сам еще недавно не верил, что такое возможно, хотя когда-то тоже пытался играть и петь. Но у меня все это закончилось в середине семидесятых, а тут я вдруг услышал такую мощную рок-н-ролльную волну из Ленинграда. Я говорю ему: "Давай поедем в Ленинград и сделаем полностью фильм о нашем роке - он того достоин". Леша согласился и мы поехали. Перед этим мы встретились с Кинчевым, все обговорили и заручились его участием.
В Ленинграде я первым делом встретился с Цоем - у метро "Владимирская". Он приехал с Каспаряном. Пока мы шли пешочком в рок-клуб, я стал рассказывать о своем сценарии - "Король "Брода" он тогда назывался - и тут же предложил Виктору исполнить главную роль в будущем фильме. Но затея эта была еще очень дальняя - неизвестно, когда тебе дадут большую постановку, а пока - вот пленка, вот оператор - давай снимем импровизированный фильм о рок-н-ролле, о себе. Виктор согласился сразу. Потом я поговорил еще с Майком и с Борисом Гребенщиковым.
"Йя-хха!" мы сняли весной восемьдесят шестого за две недели. Материала было очень много - на несколько часов. Мне очень хотелось сделать полнометражный фильм, да и материал так складывался. Но ВГИКовское начальство нам категорически отказало, потому что средства, которые опускались на курсовую работу Леши Михайлова, были на десятиминутный фильм. Он должен был представить этюдик на десять минут, не больше. Всеми правдами и неправдами мне удалось сделать сорок минут.
Можно представить, в каком бешеном темпе мы их озвучивали, монтировали, собирали - все на средства десятиминутной картины. Кое-как мы успели к сроку, но фильм так и остался незаконченным. Поэтому многие сюжетные линии и связки просто пропали, я оставлял только самые главные блоки, в которых есть впечатление от этой жизни, а не рассказывается конкретная история. Хотя история в основе лежала очень простая: день свадьбы, ребята тусуются, не знают, куда им податься, и уже к ночи забредают в кочегарку к Цою, который для них поет.
Все материалы "Ия-хха!" до сих пор хранятся у оператора. Я как-то подумывал вернуться к этому фильму - теперь, вроде, и средства есть, и все - но то время уже ушло. Да и не стоит, наверно, возвращаться к пройденным вещам.
А с "Иглой" вообще все было непредвиденно, и никто из нас даже предположить не мог, что мы настолько быстро получим полнометражную постановку. В августе восемьдесят седьмого я приехал на две-три недельки на каникулы в Алма-Ату. Я был уже на третьем курсе. И вдруг меня вызывают на студию "Казахфильм". Я прихожу к руководителю объединения, и мне говорят, что у них в запуске фильм "Игла", съемки должны начаться через месяц, но они уже дважды пролонгировали эту картину, и худсовет, наконец решил отстранить режиссера от съемок. Они предложили мне взять этот фильм, но я должен буду уложиться в оставшиеся сроки и оставшиеся деньги. Конечно, это был счастливый случай, несмотря на то, что не было никакой возможности нормально подготовиться посидеть над сценарием. Я тут же согласился, оговорив некоторые условия. Во-первых, я получил разрешение импровизировать, что-то менять в сценарии по ходу съемок, сохраняя сюжетную канву. Я вообще никогда не собирался делать фильм о наркомании. Во-вторых, я хотел пригласить в качестве главного оператора своего брата - тоже, студента третьего курса. И последним условием было то, что мне позволят пригласить непрофессиональных актеров, моих друзей. Руководство объединения согласилось, и я тут же позвонил Виктору. "Вот, - говорю, - мы собирались еще годика через два начать что-то снимать, а тут такая возможность подвернулась". Он сразу согласился, даже не читая сценария.
Виктор тут же прилетел, и мы где-то через пару недель начали съемки. Так что все произошло очень быстро и неожиданно. Конечно, фильмом мы занимались день и ночь: днем снимали, а ночью придумывали, что будем снимать завтра. Вообще, работалось легко и вдохновенно. Цой жил у нас с братом, так что днем - на съемочной площадке, вечером - дома. Мы все обсуждали вместе, втроем.
Так получилось, что Пете Мамонову я предложил совместную работу еще за полгода до съемок "Иглы". У меня был такой спектакль, сделанный по Достоевскому, - "Кроткая". Анатолий Васильев - мой педагог по актерскому мастерству во ВГИКе, предложил мне повторить эту постановку в его театре - он как раз тогда получил помещение на улице Воровского. И я обратился к Пете, рассказал ему о своей затее и получил принципиальное согласие. А когда подвернулась "Игла", я ему позвонил и сказал, что есть возможность сделать фильм, и он без колебаний согласился сыграть. Разумеется, сценарий "Иглы" был написан совсем не для Цоя и Пети Мамонова. Нам приходилось все спешным порядком перетряхивать и пересчитывать на них.
Песню "Группа крови" мы с самого начала решили использовать в этом фильме. Она была записана незадолго до съемок. У них была такая болваночка - песен пять, к которым впоследствии добавились другие и появился альбом "Группа крови". А песню "Звезда по имени Солнце" Цой написал прямо во время съемок. Он написал еще и инструментальную музыку к "Игле", которая там звучит за кадром. Когда Виктор первый раз смотрел готовую картину, он сказал: "А где же моя музыка? Он даже решил, что я что-то выкинул, настолько там насыщенный звукоряд. Я ему поставил звуковую дорожку - вот, смотри, тут все есть.
Конечно, над музыкой к новому фильму мы собирались работать более плотно. И времени было бы больше, и сценарий был написан уже конкретно для Виктора и ребят из группы КИНО. Они все должны были участвовать в картине. А когда сценарий пишется для конкретных людей, все уже совсем по-другому выглядит.
Надо сказать, что в успех "Иглы" больше верил я, чем Виктор. Для него кинематограф был все-таки чужой сферой. Я, правда, тоже еще был новичком, но уже знал, что ничего страшного здесь нет, это не храм, это работа. И только когда мы завершили картину, он убедился, что ее будут смотреть люди. Хотя во время съемок мы вовсе не думали о каком-то зрителе, мы делали фильм для себя и поверяли его друг другом. Я вообще, честно говоря, не понимаю, когда некоторые говорят, что нужно делать фильм для зрителя. Это такое модернистское заблуждение. Абстрактного зрителя вычислить невозможно. Если ты вкладываешь в картину душу, то я думаю, что всегда найдется зритель, которому будет близко то, что ты делаешь.
Но такого огромного успеха - действительно, "Игла" вышла на второе место по прокату среди советских фильмов восемьдесят девятого года - даже я не ожидал. При этом ведь мы не сделали никаких уступок массовому вкусу: мы максимально убрали наркотическую тему, превратив ее только в повод, эротики у нас тоже нет.
Когда Цоя назвали лучшим актером года, он отнесся к этому с большим юмором. Мы с ним побывали на нескольких кинофестивалях и везде старались держаться сторонкой. "Золотой Дюк" был первым из них. Я узнал, что "Игла" приглашена на этот фестиваль из газеты "Известия". И только потом мне позвонили из Госкино. Мы с Виктором минут двадцать по телефону обсуждали - ехать нам или нет. Под конец я сказал: "Давай! Ведь никогда в жизни не были на кинофестивалях! Компания, вроде, ничего подбирается, фестиваль обещают веселый, да и город хороший". Мы поехали, но все равно держались несколько особнячком. Я по первому образованию - архитектор, и до сих пор себя чувствую не вполне своим в кинематографической среде. А Виктор - тем более. Мы относились ко всему происходящему там с достаточной степенью иронии. Цой даже мечтал, чтобы на этом "Золотом Дюке" "Игле" дали приз за самый худший фильм. Но - не получилось.
А последний кинофестиваль, на котором мы побывали вместе, был в Парк-сити. Это фестиваль американского независимого кино, который ежегодно устраивает институт под руководством Роберта Редфорда. "Игла" там была в качестве приглашенного фильма. Ее поставили в так называемый "Special Event"- "Специальное событие". После фильма Виктор выступил на сцене вместе с Юрой Каспаряном в акустическом варианте. Публика их просто не отпускала, заставляла играть еще и еще, хотя слов никто в зале не понимал. Но, видимо, после "Иглы" они поняли главное - человека, его душу. Это был большой успех. Как ни странно, все билеты на "Иглу" были распроданы еще за неделю, хотя даже на известные американские картины билеты можно было купить.
После этого фестиваля мы немного потусовались в Лос-Анджелесе, а потом я уговорил Виктора заехать в Нью-Йорк. Я уже начал готовить новый проект - совместной с американцами постановки и даже заручился согласием Дэвида Бирна участвовать в этом фильме. Мне нужно было заехать еще в один город, и я предложил Цою поехать в Нью-Йорк одному и подождать меня там у моего хорошего приятеля. Он сначала долго не соглашался - он очень не любил оставаться один, но потом я его все-таки убедил. Я думаю, что Виктор об этом не пожалел. В Нью-Йорке мы встретились с Дэвидом Бирном, посидели с ним в ресторане, обсудили предстоящую картину. Она тоже должна была сниматься в Советском Союзе, но сценарий писали двое американских сценаристов. Один из них - Билл Гибсон - очень известный писатель, лауреат многих премий, так называемый "отец кибер-панка". Он писал сценарий "Цитадель смерти".
Я думаю, что не наличие в нас обоих восточной крови определяло наши отношения с Виктором. Для нас главными были человеческие отношения. Цой был чистой воды ленинградец. Хотя, конечно, есть такое понятие, как зов крови, и рано или поздно он дает о себе знать. В Алма-Ате к Виктору очень потянулись корейцы. Они полюбили его невероятно. Поначалу он относился к этому скептически. По паспорту он писался русским. А потом потихонечку стал себя чувствовать в их среде все более и более уютно. Каждый раз, прилетая в Алма-Ату, пропадал у них в корейском ресторанчике. Очень ему нравилась их кухня.
Потом он очень полюбил японцев. В Монреале я познакомился с представительницей японской компании 'Амьюз корпорейшн" - она посмотрела "Иглу" и очень заинтересовалась. Видимо, она передала это своим боссам, и мы встретились с ними на фестивале в Парк-сити. Там у нас был трехэтажный дом, в котором мы все жили: Джоанна, Юрий Каспарян, Виктор, Наташа и я - и после показа "Иглы" мы устроили там грандиозную вечеринку, куда пригласили всех продюсеров, в том числе и этих японцев. Выяснилось, что это очень крупная компания, которая занимается шоу-бизнесом. Они и рок-музыкантов ведут, и фильмы снимают, и народной музыкой занимаются - в общем, у них обширная сфера культурной деятельности. И они пригласили нас в Японию. Я не смог туда поехать - был в Нью-Йорке, продолжал работу над советско-американским проектом. Виктор поехал вдвоем с Джоанной. Вернувшись из Японии, он был просто в восторге.
Я думаю, что ему в последнее время стала открываться новая сторона его натуры, его крови. Он принял и почувствовал восточную культуру. Хотя, разумеется, он и раньше очень много читал и любил японскую поэзию. Но одно дело - поэзия, а совсем другое - реальная жизнь. У нас никогда не было никаких разговоров о том, что нам нужен тот или иной образ жизни - западный или восточный. Но я чувствовал, как его притягивал Восток. Собственно, Америка его так и не очаровала. А Япония его влекла со страшной силой.
Первой акцией, задуманной в Японии, должен был стать совместный концерт. Компания "Амьюз Корпорейшен" затевала двадцатичетырехчасовую программу, которая в прямом эфире транслировалась бы на весь мир. Программа планировалась как концерты японских групп в различных частях света: некоторые группы выступают в Лондоне с какой-нибудь английской командой, другие в Ленинграде с группой КИНО, в Америке - еще с кем-то. Эта грандиозная затея должна была состояться осенью прошлого года.
А еще компания бралась устроить группе КИНО всемирное турне. Правда, вместе с японской группой SOUTHERN STARS ("Южные звезды"). Они хотели, чтобы Виктор с ними выступал.
В общем, планы были грандиозные. Компания давала нам крупные деньги на фильм. У меня до сих пор хранится очень забавный телекс, который они прислали нам, пока мы с Виктором были еще в Нью-Йорке: "Виктор и Рашид! Мы готовы к сотрудничеству с вами, мы готовы вкладывать в вас деньги, как в самые яркие молодые таланты Советского Союза". Мы тогда очень смеялись.
Я что хочу сказать - от некоторых я слышу рассуждения, что Виктор уже исчерпал свой творческий запас. Это просто спекуляции. До этого еще очень далеко было. На самом деле он только начинал разворачиваться. Разумеется, даже то, что он сделал - огромно и это навсегда войдет в нашу историю. Но и впереди у него были не менее интересные вещи.
Еще я помню такой момент. Однажды, еще в восемьдесят шестом, мы сидели всю ночь напролет у Марианны дома на проспекте Ветеранов и болтали. Марианна зажгла свечи и мы беседовали о том, о сем несколько часов подряд. Было уже около четырех часов ночи, как-то речь зашла о Гребенщикове, и Виктор сказал такую фразу: "Вот если бы Борис сейчас умер, он стал бы легендой". Эту фразу можно понять по-всякому. Я посмотрел на Виктора - у него слезы были на глазах. Он произнес это очень прочувственно. То ли он что-то уже предчувствовал тогда? Не знаю. Опять же я не мистический человек. Но был в этом какой-то момент заклинания.
В устах Виктора эта фраза была абсолютно естественна, в этом не было никакой иронии. Просто он являлся олицетворением романтизма, он в нем жил, он был у него в крови.
В последние годы он очень замкнулся, ограничил круг друзей, практически все время проводил дома - в Москве он жил у Наташи. Иногда короткими вылазками выбирались в ресторан поужинать. А так концерты, дом. Вот и все. Виктор очень не любил ходить по улицам, собирать вокруг себя толпу зевак, чтоб на него показывали пальцами. Это не доставляло ему удовольствия. Ему нравилась популярность как доказательство того, что он чего-то стоит.
Вообще, в нем произошла интересная перемена. Я помню, еще в Ленинграде мы с ним целыми днями тусовались, он не приходил домой, мы ночевали в каких-то странных местах и у разных людей. А потом, после встречи с Наташей, он стал очень домашний, его круг общения ограничился считанными людьми. Конечно, каждому человеку хочется иметь свой угол. Они собирались с Наташей покупать квартиру. Тут все понятно - если лет в двадцать бездомность можно сносить еще относительно спокойно, то сейчас, ему было уже двадцать восемь и хотелось пожить более-менее по-человечески.
Часто о Викторе говорят - одиночка. Конечно, говорить можно по-всякому, но что касается конкретно Виктора, то он вообще не любил оставаться один. Не то, чтобы он чего-то боялся, просто не мог один и все. Кто-то все время должен быть рядом с ним. Я это не раз замечал. Цой очень не любил в гостиницах жить. Когда он приехал на съемки той же "Иглы", я ему сказал: "Вот твой гостиничный номер. Он все время будет за тобой. Пожалуйста, если тебе нужно будет уединиться, побыть одному..." Цой ни разу им не воспользовался. Он все время жил у нас. И когда говорят о Викторе, что он человек необщительный или - грубый, отталкивает людей - это не так. Просто, особенно в последнее время, он общался с очень немногими, но с друзьями был замечательным, открытым человеком.
Мы могли говорить с ним о чем угодно - о кино, о музыке, о жизни вообще. Но, наверно, суть наших разговоров, как и любого дружеского общения, было выяснение нашей правоты: "Ведь я прав, что..." То есть мы подтверждали правоту наших взглядов на мир. Споров у нас не было. Конечно, у каждого есть индивидуальные взгляды на какие-то вещи, но мы находили всегда что-то общее и это доставляло нам удовольствие.
Я бы еще вот что хотел добавить. Его музыка - это не только Виктор Цой, это еще и группа КИНО. Виктор сам всегда это подчеркивал. Я глубоко убежден, что КИНО не имело бы такого своего лица, если бы не было Юры Каспаряна. Звучание его гитары для меня одно из самых любимых в советском роке. Мне кажется, что это был пример счастливейшего сотворчества. Когда я с ними познакомился, они вообще были как братишки - старший и младший. Виктор мне рассказывал, что когда он взял Каспаряна в группу, многие ему говорили: зачем ты его берешь, он ни во что не врубается! Юрик до этого тяжелый рок играл, по-моему. И все Цою говорили: у тебя же совсем другой стиль, ничего у тебя с ним не получится. А Виктор сразу в нем увидел своего человека. Это очень важно, когда люди, несмотря на всякие наговоры со стороны, видят суть и доказывают, что они правы. Я думаю, есть такие музыканты, для которых самое важное - он сам, а остальная группа может быть в любом составе. Для Виктора же группа была очень важным элементом творчества. Не мне судить, что происходило внутри, об этом вправе судить только они сами, но я считаю, что у КИНО был идеальный состав. Приходилось иногда слышать, что КИНО последних лет тяготело к поп-культуре. В том, что у Цоя появились миллионы поклонников, я не вижу никакой попсовости. Нормальный человек, чьи идеи трогают многих - какая же тут попсовость? Мне выпало счастье видеть, - как работает Виктор. Это чистый поэт. Настоящий художник работает, как рука пишет. Он не может холодно спроектировать и сделать вещь. Ведь как бывает в поэзии: пишешь строчку, а потом уже ее понимаешь. И говоришь: "Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Виктор именно такого склада был. Например, были у нас разговоры что, мол, неплохо бы ему сделать один веселенький диск. И он соглашался: конечно, не мешало бы. Но не мог. Пел только то, что диктовала ему интуиция. Как говорят, Бог водил рукой. Что-то свыше в него входило, и он это делал. Здесь не может быть позы. А упреки происходят из нашей совковости, научившей нас ненавидеть тех, кто хорошо зарабатывает, получает то, что ему положено. Вечная зависть к людям, которые чуть-чуть выдвинулись вперед. А потом - заполненные миллионами людей лагеря только потому, что эти люди высовывались. Рассчитанная попсовость видна сразу, она слаба.
Я приведу поразительный факт. Я знаю уже несколько маленьких детей, которые буквально влюблены в Цоя. Им два, три, четыре годика. Самый яркий пример - моя внучатая племянница. Она просто говорит: "Витя Цой - мой муж. Недавно я разговаривал с одной молодой женщиной, и она сказала, что ее дочь тоже считает Витю своим мужем. И еще множество примеров. Эти дети что-то в нем видят. Я ставлю ей пластинку, она говорит "Это выключи, Витю давай! Хочу Витю". Она слушает все подряд и при этом с ним разговаривает. Сидит в комнате одна, слушает, подпевает, разговаривает, отвечает ему...
Я думаю, что настоящее, подлинное чувство магнетизирует. И даже тиражированное на пленке обладает способностью действовать. То же самое с кино. Я не знаю механизмов, но знаю, что душевная печаль запечатлевается навсегда.
На его выступлении в Москве, в "Бригантине", вырубили электричество. Так люди стали ему подпевать, продолжили песню. Это была искренняя любовь, настоящее единение. Рок вообще, особенно в его ранние годы, был колоссальным прорывом к взаимопониманию людей. Оно и подняло рок на уровень прямого общения художника со слушателем. А искусство - это всегда общение. Ты имеешь возможность общаться с людьми посредством своих произведений. Так что в этом смысле Виктор жив, пусть даже рок-н-ролл и мертв...


ВАЛЕНТИНА ВАСИЛЬЕВНА ЦОЙ:
"Витя никогда не был одинок"
... С Робертом Максимовичем, отцом Вити, я познакомилась на новогоднем вечере, он был с гитарой. В результате возникла новая семья, и гитара так и вошла в наш дом. Через полтора года после свадьбы у нас появился ребенок. Витя родился рядом с московским парком Победы, в маленьком двухэтажном зданьице, там сейчас база какая-то, а был родильный дом. В этом же парке позже работал спасателем на лодочной станции. Рядом этот дом, где он жил с 12 до 20 лет. Здесь же школа, которую окончил.
Когда он родился, Роберт Максимович пришел в роддом и говорит мне: "Назови его Виктором!" Уж не знаю, какая его муха укусила. Я хотела Димой назвать, как-то вроде помягче имя. Ну, Виктор так Виктор, я уступила. Виктор означает "победитель", но он не был победителем в жизни, вперед никогда не лез, был очень спокойный.
Он не болезненным рос. С мальчишками лазал по помойкам, приходил грязный. Для мальчишек двор это романтика, а ничего, кроме помойки, у нас во дворе нет. Я никогда не ругала его, мне легче было выстирать одежду, чем портить с ним отношения. А потом, знаете, мне чистюли не нравятся. В школе, где он учился, была очень сильная библиотекарша, которая любила литературу, по-настоящему понимала ее. С первого по шестой класс она давала Вите книги, советовала, что почитать. В общем, она привила ему вкус к чтению, и это было очень важно для его души. Он много читал. Особенно любил серию "Жизнь замечательных людей" про художников, путешественников, писателей, артистов... В быту был пассивным, мог лежать часами. Я попрошу: "Витя, сходи в магазин". Молчит не хочет. Я не настаивала. Потом, на пятый день, скажет: "Мама, ну давай, схожу, чего надо-то?" Не помогал по дому, оставлял грязную посуду после еды. А мне как-то проще было самой убрать, чем сцены устраивать. Спортивные передачи для него не существовали. Мне еще в детском саду говорили: "Витя у вас хорошо рисует". Я не обращала внимания, думала: детей всегда хвалят, так принято. Он любил лепить, рисовать. Тихонько, смирненько сидит и рисует. Раз у него открылись такие способности, я все делала, чтобы их развить. Карандаши, краски, пластилин всегда были у него под рукой. В четвертом классе он уже сам ездил на занятия во Дворец пионеров, а потом и в художественную школу. Как я гордилась, когда его композиция заняла второе место на городской выставке! Он хотел быть художником! После восьмилетки поступил в художественное училище имени Серова. А потом организовал в этом училище рок-группу. Это не понравилось администрации, и в один день весь их ансамбль из училища выгнали. И постепенно все художественное в его жизни заглохло, на первый план вышло увлечение музыкой. В то время я на эту музыку его вообще ноль внимания. Какая там могла быть музыка, ведь он же нигде не учился, только отец показал ему несколько аккордов и все. Воспринимать его серьезно как музыканта я начала тогда, когда пошли публикации. До 85-го года на эту рок-музыку были гонения страшные, но про Витю почему-то все время писали, что он талантлив, музыкален.
Потом он вдруг ушел в кочегары, в сторожа, работал банщиком, спасателем. Конечно, это меня настораживало, но и как-то объясняло его поведение. Ему нужно было свободное время для подпольных концертов.
Курить он начал в восьмом классе. Я не ругалась и даже покупала ему хорошие сигареты, чтобы он здоровье не портил. Но он почему-то переключился на "Беломор". Это страшные папиросы. Я ему говорю: "Витя, не кури ты их". Поухмыляется и все... У нас обыкновенная семья, мы не относимся к абсолютным трезвенникам. Витя тоже пробовал спиртное, случалось напивался по молодости, когда собирались с друзьями. Но я не могу сказать, что у него были серьезные проблемы с алкоголем. Он был достаточно цельной натурой, чтобы все поставить на свое место. Насколько я знаю, не был он и наркоманом.
На выходные мы уезжали на Карельский перешеек ловить рыбу, а ему разрешали приводить домой друзей, развлекаться. Двое суток он что хотел, то и делал, кого хотел, того и приглашал. Мы его абсолютно не контролировали. Когда приезжали, тут, конечно, был полный беспорядок, полно грязной посуды, что-то побито... Но это мелочи, на которые я не обращала внимания. Хорошо, что у него была такая отдушина. Витя никогда не был одинок. А образ романтического героя это уже эстрадный имидж, который ему придумали. И он к нему очень подошел...


Кукушка накуковала 28...
- Роберт Максимович, рок-н-ролл и хорошие отметки в школе, как правило, вещи почти несовместимые. А как Витя учился в школе, чем увлекался?
- Поначалу он учился неплохо, а потом так - посредственно. Наверное, неинтересно было. Вот художественное дарование в нем рано обнаружилось - он еще совсем маленьким неплохо рисовал. Поэтому мы с четвертого класса определили его в художественную школу. А после окончания средней школы Витя поступил в Серовское художественное училище. Правда, через полтора года его оттуда выгнали.
- И гитара была причиной?
- Конечно. Мы-то думали, что он по художественной линии пойдет - раз талант есть. А он вдруг увлекся музыкой. Собственно, бренчать на гитаре я его уже тогда научил, но он тут уж сам пытался что-то сочинять. Помню, запрется в ванной, чтобы мы его не слышали, и играет. У него тогда голос "ломался", вот он и стеснялся. Даже нас. И все у матери спрашивал: "Почему же у меня голос такой высокий, как у девчонки?".
- Его образование закончилось сразу после художественного училища?
- Нет, Витя поступил еще в вечернюю школу, недели три проработал штамповщиком на заводе. Затем учился в ПТУ и получил там специальность резчика по дереву. Его распределили на очень хорошее место - на реставрацию Екатерининского дворца. Но Вите уже было не до этого - он целыми днями пропадал в рок-клубе.
- Были ли у него увлечения, кроме гитары?
- Любил читать книги - к этому его мать приучила. Особенно много Витя прочел книг из серии "Жизнь замечательных людей" - может, они как-то сформировали его как личность.
- Когда он начал курить, у вас в семье не было скандалов?
- Нет. Так бывает, наверное, когда дети начинают курить тайно, лет в двенадцать, и делают это тайком от родителей. Витя же закурил, когда был уже достаточно взрослым, сразу в открытую, и мы не запрещали ему это делать.
- А бывало ли, что он приходил домой пьяным?
- Я знаю, что многих ребят, особенно по молодости, тянет к выпивке - прямо-таки других забот нет, кроме этого. А он другим был занят, и вино его совершенно не интересовало. Конечно, иногда с друзьями посидит, выпьет. Но меру всегда знал.
- Вам нравились его песни?
- Откровенно говоря, когда он только начинал, я не воспринимал это серьезно. Тем более что для меня, взрослого человека, его песни, конечно, не были близки. Думал, это - так, мальчишество какое-то. А вот Гребенщиков сразу что-то нашел в его песнях и помог на первых порах. С тех пор Витя целыми днями стал пропадать в рок-клубе, и мы виделись с ним все реже и реже. А когда он женился - и подавно.
- В печати обычно упоминаются имена двух женщин, которые были близки Виктору.
- Марианна - его жена, что называется, по паспорту. Они познакомились в начале 80-х, спустя несколько лет поженились. А в 1985-м у них родился сын Саша. Но в последние годы Виктор жил с другой женщиной в Москве. Витя собирался официально оформить развод и жениться на Наталье, с которой познакомился еще на съемках "Ассы", но Марианна тянула с этим, и он так и не успел ничего сделать.
- Он навещел вас, когда стал популярным?
- Иногда забегал к нам, но лишь на минутку. Даже такси не отпускал. Посидим немножко, поговорим... Все у него времени не было. Мы с матерью в основном из газет о нем и узнавали. Да по телевизору смотрели.
- Обстоятельства его гибели до сих пор остаются малообъяснимы. Одна из версий - он заснул за рулем...
- Я лично считаю это маловероятным: ведь от озера, где он рыбачил, до дачи 15 минут езды. Можно заснуть через 20-30 минут, но чтобы за это время - не думаю. И как он мог не вырулить на повороте: ведь Витя отдыхал в том месте три года подряд и отлично знал дорогу.
- И что же произошло?
- Один бог знает это. Может, он не справился с управлением, не совладав со скоростью, поскольку у него был небольшой водительский стаж. Но говорят, что он метров 200 - 250 до поворота почему-то ехал по обочине. Я знаю, что он сочинял песни везде, прямо на ходу. Кто знает, может, как раз в этот момент его осенило, и он забыл про этот поворот. Но точного ответа нет. Вот и рождаются разные нелепые слухи.
- Говорят, иногда подобным трагедиям предшествуют приметы, судьба как бы предупреждает о том, что может случиться...
- Да, старики говорят: залетела птичка в дом - к смерти. Так вот, мы тогда все лето рыбачили, и в сарае, где жили, ласточки свили гнездо. Я было хотел прогнать их, но пожалел, да и внуку, подумал, будет интересно. А потом, когда Витя разбился, этот и подобные случаи как-то всплыли в памяти. Но вы послушайте его песни. Такое впечатление, как будто он знал обо всем.
Н. Солдатенков


СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ, режиссер "Ассы":
"...Для съемок финальной сцены "Ассы" мы нашли хорошую натуру, где должен был петь Виктор Цой. В окружении зрителей, освещающих ночь множеством огоньков зажженных спичек. Прикинули: чтобы заполнить площадку, нужно примерно десять тысяч статистов (где взять?). Тут Цой предлагает: "Надо людям сказать, все придут". Я не понял: "Что, дать рекламу? Кто - все?". Цой: "Зачем рекламу? Два-три телефонных звонка, дальше само сделается. Все соберутся". И действительно к вечеру собралось не 10, а 20 тысяч зрителей... Во время съемок у Виктора порвалась струна. Он объясняет этой "дикой неуправляемой массе": "Вы подождите, ребята, струна важная, нужно сменить". И воцаряется вполне "филармоническая" тишина. Длится пять, десять минут. И вдруг с задних рядов раздается крик: "Цой, мы тебя любим! Мы любим тебя, Цой!"


ИГОРЬ ТИХОМИРОВ
Виктор никогда не подчеркивал своего первенства 
Объединяла нас не только музыка. Родилось некое сообщество друзей, не просто группа. Мы, конечно же, были разные, но этим и были друг другу интересны. Спорили отчаянно, бывало, доходило до ссоры: но главное - умели вовремя остановиться, чтобы дело не страдало. Виктор был бесспорным лидером, идеологом, если угодно. Но никогда не подчеркивал своего первенства. Сам по себе человек мягкий и ранимый, он не пытался давит на других, свое мнение навязывать. Прежде, чем представить новую вещь, Витька долго над ней работал, проигрывал сто раз на гитаре. К каждой своей песне он относился очень ответственно, стеснялся нам ее показывать в первый раз, боялся, что она не произведет должного впечатления. Если мы сразу не воспринимали новую песню, он не настаивал. Потом при случае просил послушать еще раз. Странно, недоумевали мы, как она вообще не пошла в начале?
В процессе рождения песни мы все принимали участие. Виктор готовил "болванку" - текст и мелодию, а мы сообща ее отшлифовывали: где надо гармонию поменять, где акценты сместить. Работенка была дай боже: у Витьки не расслабишься, пока дело не сделаешь. Спасало лишь то, что было для всех нас одинаково любимым...
Жить и работать на таком подъеме - об этом можно только мечтать. Конечно, это самые яркие кадры фильма, который далеко еще не закончен...
Каждая вещь в "Черном альбоме" говорит о том, что у Вити потенциал огромный и далеко еще не исчерпанный. Я считаю Витю очень талантливым. Он учился всему сам: много читал, прекрасно знал и разбирался в поэзии. Каждый из нас в свое время попробовал где-то учиться. Витя, например, в Серовском училище. Потом мы постепенно пришли к мысли, что учеба в различного рода государственных учреждениях - пустая трата времени. Чтобы писать, скажем, хорошие стихи, совсем не обязательно заканчивать филфак. Это скорей всего дается свыше...
Конечно, гибель Виктора была для нас смертельным ударом. Помню, приехал из отпуска, вхожу домой. Назавтра назначена репетиция. И тут - телефонный звонок. Мы рванули туда на машине, до последней минуты не покидала надежда: может, все обошлось... Не берусь описывать тех страшных минут, Конечно, нам было ни до чего. И все-таки заставили себя собраться и довести начатую работу до конца. Уже без Вити мы записали последний альбом. К тому же нас подгоняли, теребили, и все делалось в жуткой спешке. Правда, я не уверен, что он получился бы лучше, если мы работали бы над ним дольше.


ДЖОАННА СТИНГРЕЙ
У меня был друг, его звали Виктор...
Я проснулась сегодня утром и увидела Виктора Цоя, стоявшего передо мной. У меня перехватило дух, и я спросила, что он здесь делает, а он ответил мне, что все это было шуткой и ничего не произошло. Вся в слезах, я села на край кровати, чтобы обнять его, но, открыв глаза, поняла, что это был сон. Виктор не вернется, и, оглядывая свою комнату, заполненную его картинами и фотографиями, я ощутила ужасную пустоту. Для многих Виктор был звездой, любимым артистом, а для меня он был самым близким другом.
Я познакомилась с ним 1984 году. Он был тогда застенчивым, замкнутым, говорил медленно, низким голосом. Что-то в нем мне сразу понравилось. Может быть, то, что в отличие от многих других он не пытался со мной немедленно подружиться только потому, что я - американка. Поначалу мы были приятелями, и только со временем он стал одним из моих самых верных друзей. Я помню, как в 1985 году я ему сказала, что рано или поздно он обязательно приедет ко мне в гости в Лос-Анджелес и мы поедем в Диснейленд, а потом на берег океана. Но от мне ответил, что я не "врубаюсь" и что я очень наивная. Тогда Виктор зарабатывал на жизнь, работая кочегаром, с вечеринок уезжал до часа ночи, чтобы успеть в метро, денег на такси у него не было. Но вот пришла гласность, его стали показывать по телевизору, а в газетах стали писать о выдающемся рок-певце Викторе Цое. Однажды он рассказал мне, как к нему в кочегарку приезжал человек и стал орать, что ему, дескать, холодно, почему плохо топят... Виктор повернулся к нему лицом, и этот человек вдруг спросил: "Ты же Виктор Цой, известный певец. Что же ты здесь делаешь?" - "Это моя работа" - ответил Виктор. Тот человек сказал, что это просто невероятно.
Я как-то спросила Виктора, почему он продолжает работать в кочегарке, и он мне ответил, что ему это нравится. Вероятно, работая, он уверено себя чувствовал, это делало его проще и ближе к людям. Именно тогда я поняла, почему его песни значили так много для такого большого количества людей. Это были песни, написанные реальным человеком.
Но в глубине душе Виктор был ребенком. Ему всегда нравилось шутить, принимать участие во всяких приключениях, но при этом он умел быть серьезным и заботливым. В 1986 году мне отказали в разрешении приехать в Советский Союз на собственную свадьбу с Юрием Каспаряном. Полгода я ждала визы, и это были шесть самых ужасных месяцев моей жизни. Мне тогда казалось, что все кончено, и именно Виктор поддерживал меня все это время. Он писал мне письма со смешными картинками, в которых повторял: "Джо, не грусти, ты обязательно вернешься. Мы все тебя ждем, мы - твои друзья и не забудем тебя. Пожалуйста, не плачь. Будь счастлива". Его письма и телефонные звонки спасли мне жизнь.
Время шло, и группа "Кино" становилась все популярнее. В 1988 году то, что Виктор считал несбыточным, произошло. Он полетел в Америку. Я ждала этого момента так долго, что решила потратить все сэкономленные деньги, чтобы сделать это его путешествие незабываемым. В аэропорт встречать их с Юрием Каспаряном я отправилась во взятом по этому случаю напрокат белом лимузине с баром и телевизором. Две недели мы провели, как дети, наслаждаясь жизнью. Виктору все очень нравилось. Мы скакали на лошадях, катались на снегобилях, ездили на океан, были в Лас-Вегасе. Ходили по магазинам и наконец поехали в Диснейленд, который понравился Виктору больше всего. И когда мы гуляли по сказочной стране, называемой Диснейленд, он все время повторял: "Я опять чувствую себя ребенком..."
В 1989 году он приехал снова, со своей женой Наташей, и в первый же день они отправились в Диснейленд, а на следующий день мы все вместе с Рашидом поехали на фестиваль американского кино на премьеру его фильма "Игла", в котором Виктор исполнил главную роль. После просмотра Виктор сыграл с Юрием короткий концерт. Зал был заполнен до отказа голливудскими знаменитостями, и, хотя они не понимали ни слова, энергия Виктора, страсть его песен их захватила. К сожалению, это был первый и последний концерт Виктора в Америке, но для тех, кто видел его тогда, он будет незабываемым. Все, с кем Виктор встречался в Америке, даже мельком, остались к нему неравнодушными.
В 1989 г. мы часто летали в Ленинград по делам, Виктор в то время уже окончательно обосновался в Москве вместе с Наташей, и возвращались мы из Ленинграда с мешками, полными писем. Мы садились в хвосте самолета и читали их. Виктор старался читать все письма, они очень много для него значили, он понимал, что ему выпала особая миссия в жизни.
Он чувствовал ответственность за свою первую жену Марианну, их сына Сашу, а также за Наташу и ее ребенка, не говоря уже о своей аудитории, к которой была обращена его музыка. Он сказал мне тогда, что ему приятно чувство ответственности, оно заставляет активно жить. Он очень любил Наташу, и за те три года, что они провели вместе, они были неразлучны. Мне кажется, что большую часть жизни Виктор чувствовал себя одиноким, но с Наташей он нашел себя. Тогда, в самолете, он сказал мне, что добился всего, чего хотел с жизни, что он счастлив. 24 июня 1990 годы последний концерт группы "Кино" на стадионе в Лужниках в Москве. Я тоже принимала в нем участие, и после своего выступления я сказала Виктору, что устала и поеду домой, но он попросил меня остаться, сказав, что сегодняшнее выступление "Кино" будет особенным. Вспоминая об этом я ему очень благодарна, так как их выступление было действительно особенным: 62 тысячи человек приветствовали "Кино" и стоя пели вместе с ним. Был устроен специальный салют и зажжен олимпийский факел. Это был волшебный вечер, который нельзя описать словами. После концерта я попрощалась с Виктором, потому что на следующий день я улетела в Штаты. Мы сжали друг другу руки, чтобы скрепить наш договор поехать всем вместе следующей зимой в Диснейленд во Флориде. Он сказал мне, что собирается провести лето под Ригой, и добавил, что если мне нужно будет его срочно найти, то я могу позвонить Наташиной маме в Москву, и она ему все передаст. А если ничего не нужно, то увидимся в сентябре. Он обнял меня, поцеловал и сказал: "До встречи в сентябре". В тот день, 24 июня 1990 года, я видела Виктора в последний раз.
Эти печальные дни тянутся медленно для меня, я все время пытаюсь найти ответ на вопрос - почему? Почему именно он? И единственное, во что мне остается верить, - это что на то была Божья воля, что такова его судьба.
Он оставил нам свои песни, музыку и нашу память о нем. А что касается лично меня, я знаю одно: никто не займет его место в моем сердце. Это место всегда будет принадлежать Виктору Цою.
Когда я пытаюсь превозмочь себя: "Джо, не грусти, пожалуйста, не плачь, будь счастлива."
У меня был друг, его звали Виктор Цой, и мне его будет не хватать...
"Московский комсомолец" август 1990 г.


СЕРГЕЙ "АФРИКА" БУГАЕВ
Рок-музыка, как и любое другое явление, имеет свои принципиальные временные отрезки. Особенно локальные проявления рок-музыки, такие как, допустим, русский рок. Здесь определяющими являются какие-то социальные предпосылки или какой-то определенный социально-политический контекст, в котором существует это направление. И определенными предпосылками к зарождению группы Кино и, в частности, Цоя как определенного феномена, с которым я довольно рано познакомился, когда он еще только начал записывать свои первые кассеты, оказалась культура британского панк-рока, которая, конечно, оказала очень сильное впечатление. Т.е. он безусловно себя генетически причислял к панк-рокерам.
А панк-рок - это идеология: будущего нет, все пошли на хуй и т.д.; т.е. крайняя форма пренебрежения государственными институтами, структурами и, в том числе, музыкальной культурой, но, тем не менее, так как это явление все таки было последующим после того, как Sex Pistols провозгласили такого рода доктрину, Цой, конечно, находился в других социально- политических условия Советского Союза того времени, они каким-то образом создали в нем какие-то новые ощущения и переживания - вот этой первоначальной идеологии, которая его как бы сподвигнула на написание песен. И все это на самом деле где-то к середине 80-х приобрело довольно-таки законченную форму и такой очень специфический контекст, который можно назвать золотым сечением русской рок-музыки, когда рок-музыка, собственно говоря, благодаря тем средствам выражения, и тем возможностям, которые в ней заложены, выполняет ту сверхценную функцию, которую, в принципе, искусство может выполнять однажды, в какой-то единственный конкретный миг истории и не когда более. И если я правильно понимаю и помню исторически этот период , то группе Кино именно удалось осуществить и реализовать в культурном отношении то, что сейчас до сих пор пытаются осуществить политики и экономисты на своих уровнях. Но в плане культуры тот прорыв, который назывался бы "перестройкой" и собственно заключался в периоде от одной формы отношения к миру, к устоявшимся идеалам и другой -- он произошел именно в лице Цоя. Ну, вообще, на самом деле это скорей - роль большой группы лиц , здесь нужно , конечно, описать - это была довольно тесная группа, которая развивалась за счет, конечно, еще и таких людей, как Курехин, который в общем то, благодаря тому, что Цой и Гребенщиков и еще масса людей принимало участие в его Поп- механике эти люди, благодаря этому, собственно говоря развивали свою фантазию, музыкальную прежде всего, т. е. они очень необычайно усовершенствовали свой музыкальный язык и, безусловно, они совершенствовали свой поэтический язык, т.е. если на ранних стадиях Цой был в том числе и певцом митьковской идеологии - такой между портвейном каким- то таким и прозябанием где-то там и в то же время добродетельным отношением к миру, к истории, то позже все это переросло в достаточно такие формы гораздо более ближе к Владимиру Владимировичу Маяковскому - конкретный призыв к каким -то действиям, собственно говоря, и вот то, что синхронность этого развития как бы отдельно взятого феномена культуры совпал с трансформацией столь сложного государства, столь сложной идеологии, которую представляла из себя советская идеология того времени- это и заслуживает пожалуй наиболее серьезного и пристального внимания как и в любом крупном историческом процессе. Если мы берем распад римской империи, то нам , конечно, было бы необычайно интересно знать конкретные образцы искусства того времен, которые бы соответствовали этому периоду для того, чтобы мы могли рассмотреть более фундаментальные процессы -- таким вот для меня супростатом всегда , надеюсь жизнь позволит в будущем исследовать этот материал, вот эта группа лиц, такие как Цой, Курехин и Гребенщиков - люди, которые сумели реализовать в рок- культуре какие- то очень существенные наративы, которые, я не буду говорить такие простые вещи, что они привели к смене политического или социально- политического строя, но безусловно тот факт, что я в группе Кино играл какое -то время, я считаю , что мне повезло, что я не играл, когда группа стала суперпопулярна и играла на стадионах, где взрывались какие-то фейерверки; но концерты, когда мы начинали все это дело заканчивались, как правило, арестами , сотрудниками КГБ, т.е. если представить себе организацию такую как КГБ с такой мощью невероятной, всемирно разветвленными своими пунктами и невероятной базой технической и вдруг занимается тем, что пытается отловить группу подонков, грубо говоря, или негодяев каких-то отпетых, а это довольно часто происходило, если вспомнить какие-то конкретные концерты, когда просто вырубают оборудование, усилители, милиция специально приезжает, выключает; были такие в Москве, в "Метелице". Я помню, мы вдвоем с Гурьяновым на барабанах играли, и Цой пел - потому, что все остальное выключили, но даже эти два инструмента таких странных, тем не менее публика вибрировала в этом едином, но постепенно все это переросло в такую... безусловно сейчас бы это все переросло в новый российский официоз... я боюсь, а может я напрасно боюсь, может это выдержало бы свои революционные рамки, эта идея мне часто приходит в голову: во что бы это все превратилось в сегодня, когда новая российская ситуация с ее декларацией свободы, с ее каким-то утверждающим пафосом, тем не менее не смогла породить такое явление. К сожалению, сейчас налицо паралич поэтического языка.
У меня лично они представляют исследовательский интерес в плане того, что судьба текстов неразрывно связана с судьбой их производителя, т.е. человека их создавшего. И зная трагическую судьбу Виктора Цоя, вчитывание в тексты порождает ощущение какой-то сверхпредчувственности. Особенно последний альбом, там есть какие-то конкретные фразы, в которых человек высказывается на тему неотдаленных событий, примерно тоже самое, что приписывают древнему ясновидцу, который предрекал изменения в далеком будущем, но когда речь идет не о далеком будущем, а о вполне конкретных. Это уже вызывает интерес, который накладывает отпечаток просто на ощущение таких понятий, как судьба, вполне таких субъективных представлений, вызывает к ним более пристальный интерес, но если вы имеете в виду насколько адекватно и объективно могут воспринимать эти песни и эти тексты люди, отдаленные от точки событий, когда эти тексты создавались для конкретной ситуацией, с конкретной социодинамикой ... Я не знаю, совсем недавно мы снимали для программы "Взгляд" передачу про поклонников Цоя. На кладбище ходили, там живет группа людей - на кладбище.. у них своя психическая реакция на это, естественно она очень далека от того, что имелось в виду, но на самом деле эта проблема в том, что даже, если эти произведения созданы сегодня и сегодня восприняты, оно воспринимается по другому не только зрителями, или потребителями этого произведения искусства, но и даже самим автором она будет восприниматься по другому особенно поэтом , это как бы крайне эфемерная ситуация, когда человек... вспомните картинку: поэт сидящий, перед ним клубы дыма, перо в руке и он как бы из воздуха выдергивает слова и составляет какую- то последовательность, и сам с удивлением смотрит на эти тексты поэтому здесь может присутствовать какая-то степень разорванности с действительностью, но в то же время я думаю, то что будет привлекать людей всегда и в любое время не зависимо будут они знать в когда эти песни написаны, и что с ними происходило это ощущение того, что это написано искренне, человеком с предельно четким ощущением жизни, ее энергий лучезарных, которые этого человека окружают, засасывают в себя, из себя высасывают т.д. ...и поэтому поэты воспринимают... вот посмотрите на популярность Пушкина, которая уже несколько столетий сохраняется...
Насколько он был причастен к дискурсу... Благодаря общению с Курехиным, с Гребенщиковым. Гребенщиков так внимательно и по-дружески, по-отцовски, по- братски воспринял появление Цоя. Я тогда жил у Гребенщикова как раз на улице Софьи Перовской. Цой принес ему первую кассету с "45"- пленку- тогда еще кассет не было фактически. "45", по-моему, и Боря Гребенщиков очень по- дружески, очень радостно, сейчас я себе с трудом представляю, чтобы музыканты среди которых на столько популярен дух соперничества, дух выживания, чтобы человек с такой радостью и гордостью даже воспринял это. Это преимущество той ситуации- тогда все воспринималось по душевным качествам крови создателей и участников ситуаций. Ситуация просто другие совершенно требования выдвигала, на мой взгляд, более такие рыцарские, тогда никто никого за три рубля не стал бы ... совсем наоборот... это просто рыцарская ситуация, когда всех постоянно пытались схавать власти в какой-то степени... И вот, благодаря тому, что там присутствовал Гребенщиков, присутствовал Курехин это придавало Цою какую-то степень сопричастности с мировым, более широким контекстом, потому что в той ситуации фигурировала очень серьезная литература, а не забывайте, что это были годы, когда в основном минимальное какого-нибудь Кастанеды - это уже была нелегальщина, во всяком случае то, что касается какого-нибудь лево-радикального дискурса он весь был фактически нелегальным, даже религиозный, фактически Библия находилась под запретом. Поэтому Цой был связан с достаточно интересным кругом проблем именно через Курехина, который в этой среде был мощным генератором и структурировал массу идей вокруг себя. По этому, мне когда говорят: "... вот я смотрел передачу - Юрик Каспарян выступал- что это было вот такое веселье - поп- механика - это было веселье...", но это может для него это было веселье, а для Цоя, для Гребенщикова, для всех это было совершенно никакое не веселье, а была очень серьезная, очень прогрессивная работа. Это как раз такой тип общения, как например, в ядерной физике существовал кружок Нильса Бора в Европе, где все ученые-физики, биологи, масса людей совершенно непричастных конкретно к проблематике Нильса Бора тем не менее участвовали в его семинарах и это придавало всем участвующим сторонам динамику полета и обобщения. И здесь, мне кажется, присутствовал элемент сопричастия.