В.Цой
РОМАНС
Памяти посвящается
Это было шестого июля, да?
А.Стриндберг
I
Когда все было готово ко сну, то есть зубы вычищены, необходимые части тела вымыты и одежда бесформеннм образом лежала на стуле около кровати, Он лег поверх одеяла и принялся разглядывать неровности давно не беленного потолка. День прошел достаточно обычно: несколько встреч, несколько чашек кофе и вечерние гости с поучительной, но не очень интересной беседой. Вспомнив об этом, Он скептически улыбнулся, а затем откровенно зевнул, автоматически прикрыв рот рукой. Потом мысли его приобрели более возвышенное направление, и Он вдруг задал себе вопрос:
- Что у меня есть?
- У меня есть дело, - начал размышлять Он. - И есть люди, которые помогают мне, хотят они того или нет, и люди, которые мешают мне, также хотят они того или нет. И я благодарен им и, в принципе, делаю это Дело для них, но ведь мне это тоже приносит удовлетворение и удовольствие. Означает ли это наличие какой-то гармонии между мной и миром? Видиимо, да, но нитка этой гармонии все-таки очень тонкая, иначе не было бы так трудно просыпаться по утрам и мысли о смерти и вечности и собственном ничтожестве не повергали бы в такую глубокую депрессию.
Однако единственный, по Его мнению, приемлемый путь добиться спокойного отношения к смерти и вечности, предлагаемый Востоком, все-таки не мог найти отклика в Нем, так как предполагал отказ от различных развлечений и удовольствий. Сама мысль об этом была Ему невыносимо скучна. Казалось нелепым тратить жизнь на то, чтобы привести себя в состояние полного безразличия к ней. Напротив, Он был уверен, что в удовольствии отказывать себе глупо и что заложенные в Нем духовные программы сами разберутся что хорошо, а что плохо.
Он приподнялся на локтях и посмотрел за окно, и огоньки еще не погасших окон показались Ему искрами сигарет в руках идущих в ночную смену рабочих. Он вдруг представил, как они стоят кучкой на перекрестке и, ежась от ветра, вырванные из теплых квартир, ждут служебный автобус. Захотелось курить. Решив, что желание курить все-таки сильнее, чем желание остаться лежать и не шевелиться, Он встал, набросил свой старый потрепанный халат и, сунув ноги в тапки, побрел на кухню. Закурив, Он некоторое время сидел нога на ногу, жмурился от яркого света и внимательно смотрел на дым папиросы. Со стороны мундштука шел слегка желтоватый, а с другой - синеватый. Переплетаясь, дым тягуче поднимался вверх и рассеивался у закопченой вентиляционной решетки. Тут он поймал себя на мысли, что минуту назад вообще ни очем не думал, а был всецело поглощен созерцанием поднимающегояс вверх дыма. Он засмеялся. Видимо, в этот неуловимый момент Он как раз и находился в состоянии полной гармонии с миром. Затем Он вспомнил, что нужно достать где-то денег и купить не особенно протекающую обувь. "Старая," - практично подумал Он, - "протянет еще от силы недели две, а скоро весна." Докурив и снова зевнув, Он немного подался корпусом назад, отчего на груди Его, под левым соском, образовался проем с мягкими неровными краями. Глубоко погрузив туда руку, Он осторожно достал свое сердце, которое лежало там, как в мягко выстеленном птичьем гнезде. Ощупав его и немного подышав на гладкую глянцевую поверхность, Он открыл дверцу кухонного шкафа и бросил его в мусорное ведро. Сердце лежало там неподвижно, затем стенки ведра начали покрываться инеем. Он встал, потянулся и пошел обратно в комнату. Перед самым смыканием краев проема внутрь незаметно пролетел мотылек. Уже засыпая, Он услышал, как за стеной зазвонил будильник.
Проснулся Он от занудно крутящейся в мозгу строчки:
Ты, семь, восемь
Ты, семь, восемь
Встав с постели, Он шатаясь пошел в туалет. по пути из туалета в ванную Его настиг приступ рвоты. Перегнувшись через эмалированный край, Он засунул в рот два пальца и вдруг почувствовал, как под пальцами что-то шевелится. Он резко отдернул руку, и вслед за этим бесчисленное множество мотыльков так облепили лампочку, что уже через минуту Он оказался в полной темноте, в которой было слышно только шуршание крыльев и звук падения в раковину маленьких мертвых тел. Он успел заметить, что мотыльки были ярко красные, как кровь. Строчка продолжала играть:
Ты, семь, восемь
Ты, семь, восемь
Вернувшись в комнату, Он достал из ящика два пистолета, вставил дула в ушные раковины и одновременно нажал на курки. Падая, Он почувствовал, что пули сошлись точно в центре и расплющились одна об другую.
II
Некоторое время Он лежал, приходя в себя. Навязчивая строчка звучала все тише и тише и, наконец, умолкла совсем. Он открыл глаза и взглянул на часы. Было без четверти двенадцать. Он вспомнил, что в двенадцать у него встреча с братом, который хотел познакомить Его со своей невестой и пообедать втроем в каком-нибудь небольшом ресторане. Он снова прошел в ванную комнату. Мотыльков уже не было. Он побрился, удивляясь, куда же они все делись, уложил волосы и, быстро одевшись, вышел на улицу. Несколько минут Он стоял осматриваясь. Был обычный летний день. Несколько пыльных тополей буквально кишели галдящими птицами. Несколько бледных детей сосредоточенно ковырялись лопатками в песочнице, на деревянных бортах которой было написано:
"ХУЖЕ ВСЕГО БЫТЬ МИШЕНЬЮ
В ТИРЕ С ПЛОХИМИ СТРЕЛКАМИ"
Их мамаши, разомлевшие на солнце, лениво судачили о чем-то, рассевшись в ряд на недавно выкрашенной скамейке. Он придал лицу лениво-высокомерное выражение и отправился к месту встречи .
Брата Он увидел издалека. Тот стоял, образуя пробку в движении людской массы и оживленно беседовал с маленькой светловолосой девушкой, Она слушала его, внимательно и влюбленно следя за его лицом и иногда кивая. Единственная ее достопримечательность была в том, что она была одета.
- Привет! - сказал Он, подойдя.
- Привет. - сказал брат. - Погоди, я сейчас, мигом, - добавил он и наотмашь ударил девушку по лицу. Ее отшвырнуло на несколько шагов, и какой-то прохожий старичок подхватил ее и, подталкивая в спину, повел к своей стоявшей неподалеку машине.
- Что, раздумал жениться? - спросил Он.
- Да нет, просто решил пару недель повременить. Пойдем куда-нибудь перекусим. Они замолчали.
Отношения с братом у них были сложные: тот, поскольку был старше, всячески опекал Его и вообще, похоже, испытывал к нему отеческие чувства, но при этом всегда соглашался с Ним и без сомнений пускался за Ним в самые безрассудные предприятия.
- Ну, как она тебе? - набравшись храбрости, спросил брат. - Ничего, да?
- Ничего, ответил Он. - Странная какая-то.
- Нет, она просто не здешняя, не обвыкла еще. Но зато пока еще готовить умеет.
- Что готовить? - опешил Он.
- Ну, соль, сахар там, перец черный, - мучительно краснея, сказал брат. - Я-то не очень в этом разбираюсь.
- А-а: - протянул Он.
В это время из нескольких окон сразу застрочили пулеметы и праздничная толпа сразу задвигалась, зашумела, побежала. Он вспомнил, что утром по радио диктор с торжеством в голосе объявил о каких-то поразительных учениях лучшего в стране стрелкового полка и пригласил всех желающих посмотреть на этих простых бравых ребят, не жалеющих времени и сил на воспитание в себе качеств настоящих защитников народа.
Люди бежали. Некоторые падали, нелепо выворачивая шеи, некоторые останавливались и тихо садились на асфальт, привлеченные видом текущей из них крови. Тут из репродукторов, висящих на стенах домов, грянул марш. Все это призводило такой шум, что они с братом едва могли слышать друг друга. Брат картинно вытаращил глаза и с ужасом глядя на него, зажал пальцами уши. Он пожал плечами и, отпихнув попавшуюся под ноги дамскую сумочку, толкнул ладонью дверь, на которой висела табличка:
РЕСТОРАН "КОМАНДИР" не работает рано утром
Через час они вышли из ресторана и, достав каждый по папиросе, уселись на старой белой скамейке, исписанной именами, телефонами и просто словами. Чаще всего попадалось слово "рука", иногда оно сопровождалось изображением этой части тела. Вдруг Он заметил между ног странную надпись, видимо зашифрованную: буквы В, А, изображение квадрата, буква Г и треугольник, после которого стояло: Она. Он достал записную книжку и зарисовал все это, затем достал перочинный нож и тщательно срезал надпись, а по свежему срезу аккуратно написал: "рука".
Брат, взглянув на часы, забеспокоился.
- Извини, у меня еще дела, мне пора. Позвони в конце недели. - На слове "недели" он закашлялся. Жестами показав, что говорить больше не может, он порылся в кармане и достав оттуда смятую купюру, аккуратно расправил ее и положил Ему на голову. Затем коротко пожал руку и засеменил в сторону стоянки такси. Но асфальт под ним вдруг начал проваливаться и брат, с каждым шагом погружавшийся все глубже, в конце концов завяз окончательно. Он некоторое время рассматривал широкую спину брата, удивляясь, насколько все-таки тот представительнее выглядит, затем встал и походкой скучающего франта отправился куда глаза глядят.
- Как странно, - подумал Он, глядя на прохожих. - Ведь в голове у каждого из них есть схожий с моим мозг, кого-то мучают похожие на мои проблемы, кто-то ищет ответы на те же вопросы, кто-то, может, уже нашел.
Он напряженно вглядывался в лица, но лица были довольно одинаковые и в конце концов слились в одно большое детское лицо, в котором Он с удивлением узнал себя в возрасте двенадцати лет, каким Он был запечатлен на одной из старых фотографий. Несколько секунд Он рассматривал себя, потом слегка толкнул лицо ладонью, и оно рассыпалось на тысячу лиц, которые то улыбались, то искажались гневом, то принимали снисходительно-насмешливое выражение.
III
Он завернул за угол и пошел дальше, увидев обувной магазин. Он вспомнил, что Ему нужно купить ботинки. Крыльцо магазина было завалено кленовыми листьями. Безукоризненно одетый продавец с нашитой на рукаве эмблемой магазина дежурно улыбнулся, выслушал Его и, нацарапав что-то гвоздем на обнаженном запястье левой руки, исчез за прилавком.
- Может быть, эти? - с восторгом спросил продавец, поставив на прилавок картонную коробку. - Последняя модель.
Ботинки были действительно хороши. Черные, без каблука, но на плотной широкой подошве, они были усыпаны брошками и производили впечатление солидности и прочности.
- А не потекут? - строго спросил Он. - Дай-ка я проверю.
Проворно схатив один ботинок, Он побежал в другой конец помещения, где еще при входе заметил раковину и кран. Бросившийся за ним продавец споткнулся и упал на пол.
- Но там же нет воды! - взмолился продавец, протягивая к Нему руки. - Честное слово, нет воды.
- Ну, нет так нет, - сказал Он. - Я беру их без проверки.
Продавец встал, потирая ушибленное колено. Он с удивлением заметил, что тот совершенно не запачкался, хотя пол в магазине был покрыт натасканным несчетным количеством ног раскисшим, грязным снегом. Он сел и, сняв свои старые туфли, связал их шнурками и, раскрутивнад головой, бросил в продавца. Туфли обмотались тому вокруг шеи, и продавец, захрипев, снова упал и, совершив несколько конвульсивных подрагиваний, вскоре затих. Он одел новые ботинки, встал и вытащил из головы запутавшуюся в волосах купюру. Затем вырвал посередине ее клок, наклонился над телом и старательно продел в образовавшуюся дырку кончик носа лежавшего. Случайно взглянув на безвольно лежавшую руку продавца, Он увидел на запястье налитые кровью буквы: "рука". Потом Он отошел на несколько шагов, осмотрел всю картину в целом и вышел.
Пройдя несколько кварталов по направлению к центру города, Он почувствовал жажду и зашел в одно из тех многочисленных маленьких кафе, которые, работая в разных режимах, обеспечивали население города кофе и бутербродами практически круглосуточно. Как Он и ожидал, в кафе почти никого не было. Единственным источником света было большое, почти от пола и до потолка, окно с зеленоватым стеклом. Он прошел к стойке и заказал себе кофе. Обернувшись на звук открывающейся двери, Он увидел, что в кафе вошла девушка. Посмотрев по сторонам, она подошла к Нему и спросила:
- Как мне найти Его?
- Это я, - ответил Он. - А вы кто?
- Я это Она. - сказала Она. - Я люблю Его.
- Странно, - подумал Он, и, разбежавшись, с разгона прыгнул в манящую зелень окна. Падая, вместе со звоном разбитого стекла Он услышал, как внутри Его зародилось новое сердце.
IV
Вечер. На улицах стемнело. Он шел, облизывая разбитую при падении губу, и фонари делали его тень то короткой, то какой-то немыслимо длинной. Редкие прохожие жались к стенам домов, спеша поскорее попасть к своим семьям, к уютным экранам телевизоров и удобным креслам с заботливо положенной подушкой. Вдруг Он остановился и напряженно прислушался. Где-то вдали слышался лай собак и хриплые крики:
Он! Он! Он!
Он почувствовал, как вместе с холодным вечерним воздухом ужас заполняет Его грудь и заметался по улицам в поисках такси. Наконец, одна из машин остановилась.
- А цветы есть? - спросил шофер, недоверчиво оглядывая Его разбитое лицо и разорванные брюки.
- Есть, есть, быстрее. - задыхаясь проговорил Он и сел на заднее сиденье. - Домой!
Шофер ухмыльнулся, обнажив десны, и машина развернулась и поехала по ночным улицам. Настороженно глядя из окна, Он видел группы вооруженных людей, обшаривающих подъезды и разные темные уголки.
- Да, конечно, это Охота. - подумал Он. - Началась Охота.
И вдруг Он понял, что совершенно не готов к смерти: именно сейчас жизнь стала Ему удивительно дорога и что в жизни Его никогда ничего не совпадает и как счастливы должны быть те, кто добился хоть какого-нибудь совпадения...
Он достал папиросу, жадно закурил и вдруг совершенно успокоился. Остановив на пол-пути такси и вручив покрасневшему от удовольствия шоферу помятый букет ландышей, Он, насвистывая, зашагал по улице.
- Почему люди все время повторяют одни и те жи ошибки и иногда, даже зная, что совершают ошибку, все-таки совершают ее и потом сразу же начинают раскаиваться. Почему весь практический опыт, накопленный человечеством за тысячи лет развития, в результате оказывается никому не нужным хламом. - Размышлял Он, рассеянно глядя по сторонам.
V
Все, кто шел Ему навстречу, были совершенно пьяны, смех и икота душили их, слезы заливали их веселые глаза. Они шатались, падали, с криком хватали друг друга в объятия. Некоторые тут же на земле засыпали. За ними внимательно следили собаки-спасатели и, если кто-нибудь падал в слишком глубокую лужу или на трамвайные пути, одна из собак выходила из своего укрытия и оттаскивала спящего на более бозопасное место. На ошейниках собак тускло поблескивали жетоны народной дружины.
Проходя мимо слабо освещенной телефонной будки, Он вдруг заметил в ней какую-то странность. Рывком оттащив прислонившегося к ней спящего человека, Он открыл скрипящую дверь и увидел: на телефонном диске вместо цифр - буквы и геометрические фигуры. Он достал записную книжку, набрал номер: В, А, квадрат, Г, треугольник и почти сразу услышал радостный, знакомый голос:
Это ты?
Это Он?
Это ты?
Это Он?
КОНЕЦ
г.Ленинград
котельная
19 февраля 1987 года


Марианна Цой
ТОЧКА ОТСЧЕТА
Стремительный взлет популярности Виктора вроде бы заставляет меня начать с конца - с того времени, когда имя его стало известно очень многим. Черные дни августа 1990 года, трагедия разыгравшаяся в Тукумсе под Ригой, нескончаемый поток писем и звонков - все это подвигло меня взяться за перо и вновь вспоминать спряжение глаголов и заковыристый синтаксис русского языка. Однако наша с Витей совместная жизнь требует диаметрально противоположной точки отсчета во времени и пространстве, когда о нем не знал никто или почти никто.
Поэтому начинаю с марта 1982 года, когда мы собственно и познакомились. Теперь сама по себе тема эта, затасканная бесконечными интервью, которые приходилось давать после гибели Вити, стала приобретать какое-то особое значение. Всем хотелось бы увидеть в молодом Цое черты, определившие и его популярность, и даже случившуюся трагедию. Однако начало его музыкальной карьеры, если отбросить излишнюю мнительность, присущую его бесчисленным почитателям, не имело никаких роковых предзнаменований. И хотя звезда его уже горела, разглядеть ее тогда могли очень немногие.
В тот день мне пришлось отправиться на вечеринку к друзьям, с которыми давно не виделась. Собственно, был день рождения. Ситуация была такая. У меня был один знакомый, с которым совпадают дни рождения. Он в тот год очень активно себя повел и хотел справить день рождения совместно. Я же этого не хотела, поскольку уже была, можно сказать, солидной дамой, работала в цирке заведующей цехами постановочной части и мне светило место замзавпоста. И вообще мне уже было неинтересно. Я справила день рождения так, как считала нужным дома, но он меня очень звал. Я ему сказала: "Саня, я, конечно, приду к тебе на день рождения, но только ты, пожалуйста, не афишируй, что оно еще и мое, потому что какого-то активного участия я принимать не хочу".
Дойдя по бумажке с адресом до какой-то жуткой коммуналки в центре, я увидела там своих старых знакомых, которых давно не встречала, и мне сказали, что будут еще Рыба с Цоем. Рыба - это Леша Рыбин, которого, как и Витю, я тогда не знала. "Кто такие?" - думаю. Но меня это тогда совершенно не взволновало.
Это было пятого марта... Цой вошел - подбородок вперед, уже тогда - и говорит: "Меня зовут Витя". Потом, естественно, все напились, начался полный бардак, все сидели друг у друга на ушах, и тут мне что-то не понравилось: "У-у, какой щенок - Витя его зовут!"... И я ему взяла и написала губной помадой чуть ли не на физиономии свой телефон. С этого и началось. Цой начал звонить мне домой, я тоже начала ему звонить...
Он очень болезненно относился в то время к тому, что младше меня и что я обладаю каким-то заработком - по тем временам оглушительным (я тогда получала сто пятьдесят рублей в месяц), и что у меня есть какие-то монументальные костюмы, в которых хоть на прием иди. А он сам себе шил штаны. Очень ловко, кстати, это у него получалось. И все так текло, текло...
Очень большую роль в наших взаимоотношениях сыграл дом Майка, с которым я была давно знакома. Мы были бездомные. У Цоя в "Безъядерной зоне" есть такая фраза - "ребенок, воспитанный жизнью за шкафом" - это про нас с ним. Потому что нам абсолютно некуда было пойти. Моя мама при ее обаянии и теперешней дружбе со всеми музыкантами, тогда никак не могла понять, что же все-таки происходит. Ей казалось, что уже вот-вот и я буду устроена в жизни по кайфу, а тут появилось это создание, которое к тому же ни гугу не говорит.
У Цоя тоже была проходная комната, родители, еще тетя какая-то... В общем, безумная ситуация. Так мы и болтались. В день проходили офигенное количество километров, Потому что погодные условия не всегда позволяли сидеть на лавке, и маленькая, похожая на сосиску, комнатушка Майка и Натальи, была единственным местом, куда можно было прийти и расслабиться.
От меня тогда вообще отскакивала всякая информация о питерских музыкальных кругах. Образование на эту тему включало майковскую "Сладкую N", какой-то альбом АКВАРИУМА, не застрявший ни в голове, ни в сердце, и поход на концерт в тогда уже функционирующий рок-клуб. С концерта я сбежала после героического опуса РОССИЯН про хризантему и чертополох.
Через какое-то время, опять же где-то в гостях, у Вити в руках оказалась гитара. Помню, я испугалась - мне уже приходилось выслушивать сочинения моих разнообразных знакомых. Ничего, кроме тихого ужаса, я при этом не испытывала. Но Витю, после того как он спел своих "Бездельников" и "Солнечные дни", захотелось попросить спеть еще...
Чувство, которое я испытала, услышав его впервые, скорее можно назвать изумлением, а не восторгом. Потому что... Потому что потому. Короче говоря, не ожидала я от девятнадцатилетнего Цоя такой прыти!
Мне стало скучно ходить на работу. Цирк стал пахнуть плесенью. Скачки по служебной лестнице вдруг показались лишенными смысла. Мне захотелось стать бездельницей.
Витя притащил аквариумский "Треугольник" и рассказал, что с помощью Боба и его друзей заканчивает записывать свой первый альбом. Это был знаменитый теперь альбом "45", в котором, кроме Вити, участвовал Рыба в качестве гитариста и многие музыканты АКВАРИУМА. Еще Рыба исполнял обязанности менеджера группы КИНО.
Собственно, по тогдашнему статусу группы это ничего не означало. Правда, именно Рыба познакомил Витю с Каспаряном, но это произошло позже, а тогда они записывали первый альбом и готовились к первому концерту в рок-клубе.
Я не очень хорошо помню этот концерт. Меня удивило, что Витя совершенно не нервничал перед первым своим выходом на сцену. Только спустя некоторое время я поняла, что это не так. Просто волнение его было совершенно незаметно для посторонних.
Итак, Витя старался, Рыба очень старался, старались также помогавшие "киношникам" Дюша, Фан и БГ. На последней песне выскочил даже Майк. Но несмотря на все старания ничего путного не получилось. Что было - то было! Однако неприятный осадок от первой неудачи испарился довольно быстро.
В городе наступило "+25 - лето". Началась летняя маята. Меня опять потянуло на вступительные экзамены в "Муху", куда мне ни разу не удавалось сдать хотя бы стабильно. Я железно что-нибудь заваливала. В то лето я уже сама не была уверена - стоит ли затевать это вновь? Но привычка оказалась сильнее, и я опять подала документы. Когда Витя об этом узнал, молчаливому его возмущению не было предела. По его мнению, было нужно, то есть просто необходимо, поехать к Черному морю и жить там в палатке. И потом, зачем поступать, если это вообще не нужно?
- Ты что, хочешь стать художницей? - спросил он так, будто я добровольно собиралась вступать в коммунистическую партию.
Я, конечно, сказала, что не хочу - и не стала. Более того, в "Мухе" больше никогда не появлялась. Мне стало совершенно наплевать на дальнейшую мало-мальскую деятельность, и все принципы, которые казались правильными целых 23 года, улетучились как дым.
Я уже потихоньку стала помогать ему в работе и участвовать в его мытарствах. Стала что-то понимать во всей этой музыкальной кухне. Но всему этому еще только суждено было случиться, а пока мы быстренько наковыряли каких-то книжек, снесли их в "Букинист" и купили билеты на поезд.
До отъезда оставалось недели две. Рыбе удалось к тому времени "нарыть" в Москве какие-то квартирные концерты с помощью Сережи Рыженко, с которым они тогда очень дружили. О поездке мы узнали за два часа до отхода поезда. Мы заметались по квартире, собирая вещи, мой скотч-террьер Билл, обладавший сквернейшим характером, тоже ужасно занервничал и с перепугу, что его сейчас бросят навсегда, прокусил Вите руку. Пока ночью мы тряслись в жутком сидячем вагоне, рука посинела и надулась, как подушка. Несмотря на это "квартирники" были мужественно отыграны, и мы отправились в гости в Саше Липницкому. Кстати, на одном из этих концертов Витя впервые пересекся с Густавом, однако их дружба и совместная работа началась только года через два.
Мы бодро топали в сторону Садового кольца к незнакомому и загадочному хозяину дома, о котором в питерской тусовке уже ползали самые невероятные слухи. Липницкий тогда еще не был музыкантом группы ЗВУКИ МУ, а был этаким всеобщим меценатом, который принимал большими партиями нищих музыкантов из Питера и не только из Питера, всех кормил, поил, возил на роскошную родительскую дачу на Николиной Горе и вообще всячески ублажал. Кроме того, он был счастливым обладателем видеомагнитофона, который в те времена приравнивался к космическому кораблю.
Цой с Рыбой сыграли хозяину дома и его немногочисленным гостям, в числе которых был Артем Троицкий, коротенький концерт, а потом Липницкий засунул в магнитофон кассету с "Героями рок-н ролла". У него было несколько музыкальных видеокассет, и мы смотрели их без остановки. Заканчивали и начинали смотреть сначала. Этот марафон продолжался двое суток, пока нас не вернули к действительности явившиеся с юга Боб с женой Людмилой - черные, как негры. И тут мы вспомнили о своих билетах и помчались в Питер, откуда неделю с двумя нашими друзьями отбыли по горячим следам Гребенщикова в Малоречку - небольшой крымский поселок - где и прожили в палатке у самого моря целый месяц.
Сейчас я просто ничего не могу рассказать об этом путешествии, не нахожу слов, потому что по прошествии стольких лет выгорели в памяти яркие краски. Но музыку той поры я буду слышать всегда. "Музыку волн, музыку ветра..."
Чудесные дни в Крыму подошли к концу. Питер встретил нас дождем. Я вернулась в свой цирк, а Цою предстояло распределение на работу, поскольку училище реставраторов, где он учился, выдало ему диплом резчика по дереву с обязательной двухгодичной отработкой по распределению.
В октябре мы с помощью Витиной мамы сняли комнату в двухкомнатной квартире на Московской площади. Это было первое наше собственное пристанище, куда мы, собрав пожитки, сбежали из родительских домов - сбежали, потому что очень хотели жить вместе.
Витя очень неудачно распределился в Пушкин, куда нужно было мотаться к восьми часам утра. К тому же его почему-то оформили не резчиком, а реставратором лепных потолков, а это означало, что нужно целыми днями торчать на стремянке под этими самыми потолками. С потолка, конечно же, сыпалась дореволюционная пыль, от которой у Вити трескалась кожа на пальцах. Его любимое занятие - гитара - потихоньку стало напоминать пытку. Но он все-таки играл каждый день. Пальцы кровили. Витя пошел к врачу. Ему опять "повезло". В кабинете таращили глаза штук пятнадцать молоденьких практиканток. Вместо рук у Вити стали осматривать живот и спину. Слава Богу, дальше этого дело не пошло. По поводу рук не глядя выписали какую-то мазь. Мазь тоже не помогала.
Тем не менее гитара звенела все время. И как-то раз слякотным вечером, вернувшись с работы, я познакомилась с "Последним героем".
Рыба с Цоем затеяли новую запись. По чей-то наколке они познакомились с одним театральным звукорежиссером, который из каких-то своих соображений помогал некоторым музыкантам. Разыскали барабанщика, которым оказался Валера Кирилов, впоследствии барабанщик ЗООПАРКА. Было записано несколько вещей, но что-то не сложилось. Поначалу Вите все очень нравилось, но потом он как-то быстро к этому остыл. Однако несколько вещей все же были закончены. По странному стечению обстоятельств единственная бобина с фонограммой сохранилась именно у Кирилова, с которым сразу после той записи пути разошлись.
Жизнь наша в неуютном чужом жилище протекала очень тихо. Витя маялся с реставраторством монархических потолков, а мне целыми днями приходилось довольствоваться колоссальным интеллектом цирковых артистов. Гости к нам, не в пример следующему пристанищу, забредили редко. И очень нервировало условие, заранее поставленное хозяевами - мы должны были убраться из квартиры перед самым Новом годом.
Как-то раз из Москвы приехал Рыженко. Я помню это потому, что в тот вечер Цой спел нам новую песню. Это был "Дождь для нас".
Новый восемьдесят третий год встречали скверно. У Вити еще не зажили руки, меня донимала зубная боль. В общем-то, это плохая примета - болеть в новогоднюю ночь. Но мы в приметы тогда не верили. Однако к концу того года, который встретили болячками, пришлось поверить. Год был "моим" по восточному гороскопу и тем самым вселял надежу на какое-то везение. В результате же это было для нас самое бестолковое и нервное время с мизерными творческими результатами для Цоя. К концу года мы оба оказались в больницах, причем я чуть не загнулась. На примере "моего" года Витя стал очень осторожно относиться к "своему". Ведь от был Тигр, а в тигрином гороскопе сказано, что эти люди не часто доживают до зрелых лет.
В середине января мы переехали в другую квартиру, которую сняли на Охте. Туда приходило такое множество народа, что всех и не вспомнить. Пусть простят меня те, кого забыла.
Витя так достал своего мастера-начальника абсолютно наплевательским отношением к монархическим потолкам, что тот отпустил юного реставратора на все четыре стороны. И дальше его занесло в какой-то садово-парковый трест, где он резал скульптуру для детских площадок. Тоже не особенно усердствуя. Он тогда больше увлекался резьбой нэцке и делал их настолько мастерски, будто учился этому искусству долгие годы у восточных мастеров. Вырезанные фигурки он щедро дарил, и сейчас, приходя к старым друзьям, я вижу эти маленькие осколки памяти.
Дом, где мы жили, стоял на проспекте Блюхера. БГ очень ловко перевел первую часть фамилии на русский, а вторую - на нецензурный. Получилось очень смешно, мы только так ее и называли. Название очень соответствовало красотам микрорайона и нашему тогдашнему достатку. Чаще всего денег в кармане не обнаруживалось.
Однако Борис Борисович с невероятной настойчивостью "нарывал" к каждым выходным пятнаху, чтобы явиться к нам в пятницу вечером, когда мы уже сидели без ног от трудовой недели, с двумя авоськами сухого, как правило, красного вина. Начинался настоящий уикенд с пусканием пиалы по воде, с бесконечными разговорами и пением песен друг другу или тому, кто еще не спал, или вообще никому.
Борис неизменно приходил с Людмилой и еще с кем-нибудь. Частенько забредал к нам и Курехин. Тогда Капитан еще носил пальто фабрики "Большевичка" и строил бесчисленные планы. Кислорода ему не хватало точно так же, как и всем остальным, даже, может быть, в большей степени. Но 83-й год только начинался, печень от красного вина еще не болела, а перемен мы только ждали, причем совершенно не были уверены, что дождемся.
БГ тогда уже распростился с привычкой топать на работу ежедневно, что удалось не совсем просто. Он потихоньку размыкал замкнутый круг "квартирников" и "подпольных" концертов, созданный различными комитетами, работниками советской культуры и еще черт знает кем.
Витя маялся на работе, мечтая уйти в кочегары или сторожа, где работа - сутки через трое. Борис же мечтал вступить в творческий союз или профессиональное объединение, чтобы иметь официальное право не служить, а заниматься только творческой работой. Ему удалось это сделать лишь года через два.
Хотелось как-то решить проблему "литовки" текстов, которые тогда допускались к исполнению через один. Из-за безобидного Витиного "Бездельника" можно было схлопотать серьезные неприятности. Боб их уже имел, написав своего "Ангела всенародного похмелья" - крамола, да и только! У нашего народа не бывает похмелья, тем более после всенародных праздников.
Короче говоря, неприятие официозом этой музыки было железное. Несчастные работники Дома самодеятельного творчества, на которых свалилась обязанность литовать тексты, предпочитали перед "мероприятиями рок-клуба" брать больничные листы. А музыканты мечтали о таких концертах, когда слушателей в зале будет чуть больше, чем милиционеров.
Ко всему этому у Вити ничего не получилось с составом группы. Отношения с Рыбой стали натянутыми, а встречи не приносили удовольствия. Правда, уже приходил, но еще не стал родным Каспарян, рассказывал об учебе в техникуме, и они с Витей подолгу разговаривали о хорошей гитаре, которой не было ни у того, ни у другого.
Январь 83-го, как сейчас помню, выдался чересчур суровым. Наш дом так по-дурацки располагался, что добраться до него можно было только на троллейбусе. Рядом с домом было троллейбусное кольцо - тройка, девятнадцатый и еще какой-то. И этим троллейбусам очень не нравилось ездить в двадцатиградусные морозы, во всяком случае, если они и ездили, то очень медленно. Мы жутко замерзали. У нас эти троллейбусы сидели в печенках.
Наступил февраль, а с ним знаменитая дата - тридцатилетие Севы Гаккеля. Это было 19 февраля 1983 года. Юбилей отмечался концертом в рок-клубе, где играли КИНО и АКВАРИУМ. Первая песня КИНО - "Троллейбус, который идет на восток".
Это был второй электрический концерт группы в ее жизни. Первый состоялся почти год назад и, как положено первому блину вышел комом. Второй ком тоже вышел блином. Черт-те что с составом! Рыба еще не исчез, но это был, так сказать, его прощальный ужин. С перепугу или еще из каких соображений он забывал застегнуть молнию на брюках, к тому же очень активно двигался по сцене, видимо, решив стать шоуменом. Юрик Каспарян с остекленевшим взглядом и одеревеневшими ногами терзал свою "Музиму", а рядом стоял какой-то его приятель который почему-то решил, что он - бас-гитарист. С таким же успехом это могла сделать я или первый попавшийся водопроводчик. Я уже не помню - кто там был на барабанах, помню только, что весь состав на сцене Цою не помогал, а ужасно мешал, и несмотря на все Витины старания ничего хорошего не получилось.
Слава Богу, что уже год как существовал альбом "45", иначе не миновать Цою насмешливых реплик из публики или даже "подарков" в виде всяких предметов, летящих на сцену.
У Вити совершенно не было опыта концертной работы, к тому же совсем не на пользу пошло соседство с АКВАРИУМОМ. Цой сделал из этого выводы и вновь допустил подобное соседство уже много позже, когда совершенно был уверен в себе.
После концерта мы с ним немного погоревали и пошли на банкет, который принял необычный размах в силу того, что герой дня Сева сторожил тогда какой-то техникум, и гости повалили прямо туда. Это мероприятие сложилось для нас много удачней, а разнообразные слухи о вечеринке еще долго ползали по питерской музыкальной тусовке.
В марте мне нужно было сдавать новую цирковую программу к весенним школьным каникулам. На мне висели декорации и костюмы. Времени, как всегда, было в обрез. Народный артист СССР Олег Константинович Попов, придумавший всю эту белиберду, обещал снять живьем кожу с нашей постановочной части. Мы работали по восемнадцать часов в сутки, засыпали на ходу, а Витя зверел от одиночества в нашей комнатушке на Блюхера.
"Но акробаты под куполом цирка не слышат прибой", - и Цой наказал их за это. Я уволилась.
В рок-клубе началась великая суета. Впервые в городе, да и в стране, проводился официальный рок-фестиваль. Сначала всех прослушивали и отбирали. Потом компоновали и проводили концерты, которые длились три дня. А уж потом жюри, в состав которого входили те же работники культуры и комитетов, вряд ли слышавшие что-нибудь, кроме Пьехи и Кобзона, расставило лауреатов на какие-то дурацкие места.
Хронический идиотизм, столь свойственный нашей стране, в те времена с особой силой проявлялся на идиотических мини-спектаклях, которые разыгрывало такое жюри на так называемых "обсуждениях", когда эти люди пытались что-то промямлить по поводу выступления той или иной группы, в текстах и музыке которой они явно ничего не понимали и не хотели понять. "Обсуждения" велись с плохо скрываемым подтекстом: будете вякать, мы вообще вас прикроем.
Именно по этой причине, как мне кажется, диплом первой степени на том фестивале получила МАНУФАКТУРА - группа, максимально приближенная к эстраде. Заслуженный АКВАРИУМ был задвинут на второе место, а ЗООПАРК во главе с Майком вообще не попал в число лауреатов.
Но несмотря ни на что приз зрительских симпатий получили СТРАННЫЕ ИГРЫ, и вообще, это был кайф!
Мы с Витей ходили на все концерты, как на работу, не было желания ничего пропускать. "Чего не играешь?" - по двадцать раз на дню спрашивали его. И это досаждало, как мозоль. Он только руками разводил:
- Состава нет...
- А в акустике?
- Не хочу.
Борис водил Цоя за собою всюду - на какие-то тусовки по поводу всем нам "понятных" курехинских опусов, на квартирные концерты, в гости да и просто в баню. Сзади обычно тащились мы с Людкой. Летом 83-го года мы часто ездили на велосипедах в Солнечное из Белоострова, где у Севы Гаккеля была дача. Я с удовольствием проделала бы этот путь на электричке, но все ехали на велосипедах, по-другому было нельзя. В Солнечном мы изображали "активный отдых" со всеми вытекающими отсюда последствиями: в частности, изображали из себя нудистов, купаясь и загорая голышом. Потом тем же маршрутом возвращались обратно.
Сейчас такие прогулки мне страшно даже представить. Разве что на такси. Но тогда нами руководила не безумная страсть к туризму, тем более, к велосипедному, не кислородное голодание, а чувство самосохранения. Состояться в том качестве, в котором нам всем хотелось, можно было только сообща.
Не было ничего - ни гастритов, ни радикулитов, ни мешков под глазами, а заодно совсем не было денег, хотя их отсутствие, по-моему, сказывается положительно на творческой потенции и живости ума.
В одно из таких воскресений мы не поехали за город. У меня была вывихнута нога. Витя с удовольствием удалился в угол с гитарой, а я накупила щавеля и весь день провела на кухне, приготовляя зеленые щи. По моим расчетам, их должно было хватить дня на три, что было классно, потому что в кармане оставался рубль, а в углу, где обычно стояли спасительные пустые бутылки, можно было обнаружить только пыль.
Но тут под окнами нашего второго этажа раздалось знакомое улюлюканье друзей, мои трехдневные планы полетели ко всем чертям, а Вите не пришлось больше гадать - кто будет его гостем.
Эй, кто будет моим гостем
В велосипедных муках тянулось лето. Витя работал на Каменном острове в парке с фамильярно-игровым названием "Тихий отдых". Он вырезал что-то устрашающее из огромного бревна. Наверное, это и сейчас там находится. А я днем привозила с Охты горячую еду и купалась в пруду с пиявками.
Боб с Людкой стали собираться в нашу любимую Малоречку, и мы уже строили совместные планы. Но тут грянул гром: про Цоя вспомнили наши Вооруженные Силы.
Раньше Цой очень успешно косил армию, участь в разных ПТУ. ПТУ привлекали его как раз с этой точки зрения, потому что оттуда в армию не забирали. Потом ему стукнуло двадцать один, и военкомат решил заняться им всерьез. Но он уже был Виктором Цоем и уже никак не мог уйти в армию.
Он мне сказал: "Я уйду в армию, а ты тут замуж выйдешь". Я говорю: "Да ты что, с ума сошел?" На самом деле он просто не мог на два года уйти от рок-н-ролла в какие-то войска. Все кругом косили, все как-то нас поддерживали: "Ну, подумаешь, сумасшедший дом! Ну посидишь ты там две недели..." Вышло полтора месяца.
Страшно вспомнить, как он туда сдавался. Я заделалась там за бесплатно делать всякую наглядную агитацию, писать психам "Мойте руки после туалета", "Увеличить оборот койко-мест" - это было полное безумие. За это мне разрешили с ним видеться каждый день. Обычные свидания там раз в неделю.
БГ послал ему через меня какую-то дзэновскую книгу, которую Витя на Пряжке так и не открыл. От нашей самой гуманной психиатрии в мире у него чуть не поехала крыша всерьез. Я не буду рассказывать о жутких условиях для несчастных людей, попавших в эту больницу, о практике делать уколы исподтишка спящим и прочих вещах, о полной безответственности и нечестности. Это все по прошествии времени потихоньку исчезает из памяти. Помню только, что лечащий врач с маниакальной настойчивостью принялся выискивать изъяны психики пациента или же вывести его на чистую воду как симулянта. Его страшно раздражало, что он молчун. Но Цой упорно не отвечал на его вопросы - просто в силу природного характера, а не оттого, что хотел подразнить. Их единоборство продолжалось почти шесть недель.
Наконец врач сдался и Витю почти прозрачного выписали на волю законным советским психом.
Я пришла в военкомат, вся расстроенная, заплаканная. А плакала на самом деле я потому, что просто боялась очередного призыва. Они говорят. "Ну что, он на самом деле так плох?" Я начала реветь. Они говорят. "Ну, бедная, ты еще за него замуж собираешься - сумасшедший же он! Жить с ним всю жизнь!
Никуда, - говорят, - он не пойдет, не нужен нам такой".
Когда Витя получил белый билет - это был праздник. После больницы он чувствовал себя очень плохо. По нашим гуманным законам из сумасшедшего дома выписывают прямо на работу. Видимо, в качестве наказания. Начальник, увидев его, неподдельно испугался и отпустил на несколько дней оклематься.
Транквилизатор
Сразу же возобновились репетиции с Юриком. Мы старались не сидеть дома, ходили в гости, чтобы развеять хандру. А недели через две Витя на акустическом концерте с Майком и Бобом поведал публике, что несмотря на пережитый стресс он уже понимает, что поток атмосферных осадков - всего лишь капризы природы.
Через месяц загремела в больницу я - несчастья не ходят в одиночку. У меня началось заражение крови в результате весьма квалифицированного медицинского обслуживания.
Получая с помощью капельницы ежедневно 2,5 литра антисептика в вену, я начинала свой путь к остановке трамвая. То есть я ждала вечера, когда после работы ко мне приезжал Витя. Короче говоря, год заканчивался мучительно, и мы вздохнули с облегчением, когда он кончился.
После всех этих нервотрепок и хвороб у Вити что-то щелкнуло в голове, и мы отправились подавать заявление в ЗАГС, где и предстали 4 февраля 1984 года на торжественно-идиотской церемонии. Глоток свежего воздуха там обеспечил, естественно, БГ, явившийся в концертном гриме с намотанными на шею разноцветными тряпками.
А на следующий день в нашу несчастную квартиру набилось человек сто. Витька перенапрягся и в результате этого радостного события слег с температурой.
Однако Витя буквально задыхался от обилия незаписанного материала, и это заставило его задать Титу вопрос. Тит отнесся благосклонно. Боб начал переговоры с Тропилло, у которого был записан альбом "45". Тропилло тоже не возражал.


Запись заняла, если мне не изменяет память, не больше трех недель. И "Начальник Камчатки", так давно рвавшийся наружу, наконец родился.
На сегодняшний день в дискографии группы между альбомами "45" и "Начальник Камчатки" обязательно стоит альбом "46", датированный 1983 годом. Витя сделал эту запись на бытовом магнитофоне у Алексея Вишни исключительно для того, чтобы у Юрика была возможность дома заниматься на гитаре с этим материалом. Но Вишня был на этот счет другого мнения и дал записи ход. Цой немного позлился да и плюнул, но сам никогда не называл эту работу альбомом группы.
Тогда выход любого альбома становился событием. Групп было много меньше, чем сейчас, а возможностей записи - вовсе никаких. Хорошим тоном считалось не только как можно скорее послушать, но и сразу же начать обсуждать. Да еще настрочить рецензию и разобрать все по костям. Витя все эти разборки выносил стоически, чего не могу сказать о себе.
Я и теперь лезу на потолок, читая опусы об ОБЪЕКТЕ НАСМЕШЕК. А тогда самообладание отказывало вовсе. Все песни "Начальника Камчатки" возникли рядом со мной, я присутствовала при их рождении. И столкнувшись лицом к лицу с бесцеремонной критикой, я просто зверела и жалела лишь об одном - что под рукой нет такой портативной газовой камеры для критиков.
Судьба, видимо, устала водить Цоя за нос и вновь столкнула с Густавом. Завязывались какие-то отношения - и КИНО уже в полном составе, который два года Вите снился, рвануло на предфестивальное прослушивание. К этому времени Витя сделал меня администратором группы, внеся в ее список, что наделало немалый переполох, поскольку опыты такого рода всегда заканчивались неудачей. Группу вставили в график и, явившись в означенный день в какой-то клуб, они отыграли перед отборочным жюри короткую программу.
Сейчас пишут, что это произвело слабое впечатление, что группа отыграла вяло и тому подобное.
Не знаю, как было на самом деле, во всяком случае, им сказали: нет. Витя, и так молчаливый, на два дня вообще потерял дар речи. Он ходил такой мрачный, что я на правах администратора пошла в рок-клуб и наорала на первого попавшегося гардеробщика. Это, само собой, результата не принесло. Но благодаря усилиям некоторых подвижников, которые, кстати, не входили в отборочное жюри, но оказались дальновиднее, ценой участия БГ и звонка Троицкого из Москвы КИНО на фестиваль прорвалось.
Сам фестиваль имел в качестве девиза какую-то патриотическую фразу, причем всем группам предложили спеть по одной песне, связанной с этим девизом. Что-то там про борьбу за мир, кажется. Цой взял и написал "Безъядерную зону". И тут одумавшееся жюри решило открыть фестиваль этой песней в сольном исполнении Цоя, а само выступление группы поставили последним на фестивале.
Три дня фестиваль утопал в табачном дыму. И, конечно, на последнем концерте все уже хотят спать или хотят домой. Довольно сложно заставить их встряхнуться и развесить уши. К тому же КИНО больше года не выходило на сцену. Цой играл акустику несколько раз на квартирах или в малюсеньких залах, сидя на стуле. И все же он заставлял себя слушать! По общему мнению, финал фестиваля благодаря КИНО получился классным. По-видимому, мучительный период неудач сыграл положительную роль. Наконец все, как говорится, срослось, и Цой показал, на что он способен.
Вскоре нас выкинули из квартиры на Охте, как это рано или поздно случается, когда снимаешь чужое жилье. Мы перебрались к моей маме на проспект Ветеранов. Витя окончательно устал от восьмичасового рабочего дня и покинул свой садово-парковый трест.
В июле мы уже по традиции поехали поздравлять Сашу Липницкого, уже музыканта ЗВУКОВ МУ, с днем рождения. В тот год Липа затеял мини-фестиваль на Николиной Горе. Играть должны были только друзья. Но место, где находятся эти дачи для больших начальников, не очень подходило для подобного безобразия. Нам всем с большой поляны пришлось перебраться в сад на дачном участке. Толпа гостей, как водилось на Сашиных днях рождениях, была огромной. Устав от бесконечной трескотни, я пошла забивать спальное место. А Витя веселился до упаду. Он редко расходился, но уж если такое случалось, то на всю катушку.
Утро началось с рассказов о его подвигах, которые казались неправдоподобными. Особенно глядя на него, тихо попивавшего чай на веранде. В то лето денег не было хронически, а на юг очень хотелось, тем более что прошлогоднее лето было безнадежно испорчено несостоявшимся призывом в армию. Всеобщий приятель Сережа Фирсов, работавший тогда проводником на железной дороге, уже свозил "зайцами" в Крым толпу безденежных музыкантов. Мы вписались во вторую партию. Ехать предстояло в плацкартном вагоне Ленинград - Феодосия. Он прицепной, или отцепной, не знаю, во всяком случае в нем несмотря на разгар сезона и полное отсутствие билетов в кассах пассажиров оказалось не более десяти. Не считая, конечно, "зайцев".
Наш партизанский отряд насчитывал человек шесть-семь, хорошо знавших друг друга. Едва мы отвалили, как Фирсов начал инструктаж по закосу проверок. Первые контролеры не заставили себя ждать. Фирик дал команду, и мы бросились в ящики под нижними полками. Контролеры нас по-собачьи унюхали и топали по вагону добрых полчаса, хотя и не нашли. Ящик под полкой, такой большой с виду, оказался все-таки тесноват, и у меня свело ногу от долгого сидения в нем. А в Витькином рундуке вообще недавно кто-то умер, поэтому он чуть не задохнулся и, рискуя быть обнаруженным, высовывал в щель кончик носа. К счастью, у пассажиров нашего вагона настроение было отпускное, и они всячески старались нам помочь.
После этого мы категорически отказались сидеть в этих рундуках. Второй контроль ожидался вечером. Нас с Витькой закинули на багажную полку в купе для проводников и загородили огромным чемоданом, который раскачивался и больно бил меня по коленкам. Витя за спиной трясся от смеха, но контролер оказался не настырный и довольно быстро свалил. К позднему вечеру проводники поезда, в основном, студенты, как-то пронюхали, что в фирсовском вагоне едет Цой. Побросав своих пассажиров, они сбежались к нам с безалкогольными напитками и раздолбанной гитарой. Всю ночь вопили на разные голоса, а утром Витя обнаружил, что не может говорить - голос был сорван.
Через сутки мы уже топали по пирсу в Коктебеле и сняв сарай на задворках какого-то дома, зажили беззаботной южной жизнью. Дурацких антиалкогольных законов еще никто не издавал, на каждом углу стояли автоматы с молодым вином, а на пляже чуть ли не каждый день мы встречали "своих" из Питера. Та поездка по своему безрассудству особенно выдающаяся. Недели через две в неба свалился Густав и утащил нас в Гурзуф, где жить было дороже и неудобней.
Случалось, ночевали на пляже, иногда днями ничего не ели, потом долго ждали нашего Фирика, который все никак не приезжал за нами... Убегали от настырных хозяев, ныряли в море за пустыми бутылками, дабы их сдать, трескали несчастных мидий. Живя в Коктебеле, ходили заброшенной дорогой римских легионеров в Старый Крым по горам, поросшим орешником. Это было настоящее южное безумие - последнее в наших с Витей отношениях. Да и Цой, свободный тогда от лихой своей популярности, последний раз мог позволить себе поболтаться по Крыму, не рискуя быть растерзанным собственными поклонниками.
По возвращении домой мечта Цоя сбылась: он стал кочегаром. Правда, это была еще не знаменитая впоследствии "Камчатка", а совсем другая котельная. Находилась она в жутком месте, которых в Питере пруд пруди. С одной стороны кладбище, с другой - парк, а вокруг какие-то руины, где стаями бегали бродячие собаки. Огромный пустырь был завален деревянными ящиками, в центре стоял сарай, половину которого занимал сторож карауливший ящики, а половину - кочегар, который топил котел, чтобы сторож не замерз. Причем топил теми же ящиками, которые сторожил сторож. Получался нормальный перпетуум мобиле.
Осень была как осень. Витя дважды летал на восток играть акустику. Первый раз с Майком в Свердловск. Там оба отравились напитком под названием "Горный дубняк". Не знаю, насколько он горный, но дубняк у вернувшегося Цоя был полный.
Второй раз, уже один, он побывал в вольнодумном новосибирском Академгородке. Дубняка, по счастью, там не было, но нагрянула нелетная погода, и вместо трех дней пришлось торчать там целую неделю.
К концу зимы у Вити уже созрел материал альбома "Ночь" и он стал терзать звонками Тропилло.
Ежегодный рок-фестиваль, без которого уже как-то трудно было себе представить питерскую музыкальную жизнь, в том сезоне был перенесен с мая на март, так как в мае вся страна собиралась отмечать 40-летие Победы. По-видимому, этот сорт музыки не соответствовал освобождению Европы от фашизма.
Я думаю, те, кому интересно, как выступило КИНО на этом фестивали, смогут найти рецензии в самиздате, где журналисты, занимаясь своим делом, описывают события более-менее хладнокровно. Могу добавить только, что Цой оставил гитару, к которой, как считали многие, был накрепко привязан. Весь концерт он двигался по сцене с микрофоном - легко и пластично. Злые языки потом говорили, что он "нахватался" у ДЮРАН ДЮРАН. Может быть... Может, и не только у ДЮРАН ДЮРАН. Неважно, кто натолкнул его на эту мысль. Главное, что у него получилось нормально.
Музыканты закончили запись "Ночи", но альбом не вышел из-за каких-то планов эвукорежиссера. Витя устал с ним бороться и уселся за запись другого альбома в домашней студии Вишни. Альбом был записан очень быстро и получил название "Это не любовь".
В июне Витя с Майком получили приглашение на "квартирники" в Киев. Там их и арестовали.
Я в этот период обманывала пивоваренный завод "Вена". То есть устроилась на работу дней за сорок до того, как должна была уйти в декрет. Хитрость удалась, приступив к работе в качестве диспетчера емкостного пива, я ездили к 8.30 утра заниматься бессмысленными почеркушками в путевках водителей.
Через день после отъезда звонит Цой и говорит, что всю прошлую ночь пел не на квартире, а в районном управлении внутренних дел. И сидел ему там неизвестно сколько. Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы не родить до срока. Однако, киевские блюстители порядка немного поиграли с музыкантами, как кошка с мышкой, да и отпустили их с Богом.
Накануне рождения нашего ребенка нас черт понес на дачу. Проснувшись там часов в 5 утра, я со всей очевидностью поняла, что поездка была ошибкой. Мы помчались на ближайшую электричку, которую по закону подлости отменили. Пришлось торчать на платформе часа два. Витька нашел помятую газету и, чтобы как-то справиться с растерянностью, сделал мне из нее панамку.
Встречал он нас с сыном из больницы дождливым июльским утром. Пришел задолго до выписка и был первым среди молодых отцов. Сына мы назвали Сашей.
Начались нескончаемые хлопоты. У меня было плохо со здоровьем, а Витя целыми днями стирал пеленки и по ночам играл на гитаре в кухне. Тогда он работал, пожалуй, на самой мерзкой из своих работ - убирал в банном отделении по соседству. Я несколько раз ходила ему помогать и могу заверить, что занятие это тошнотворное. К тому же от каждодневных уборок в парилке у Вити стало побаливать сердце.
В начале сезона, то есть осенью, в КИНО произошли перемены - ушел Тит. Буквально за два дня договорились с Игорем Тихомировым и тут же сыграли концерт в клубе - благодаря высокому профессиональному уровню нового басиста.
В январе 1986 года вышел наконец альбом "Ночь", который потом повторила "Мелодия" с подачи Андрея Тропилло. Витя в своих интервью достаточно резко отзывался об этой акции "Мелодии". Он так и не простил ей так называемого "пиратства". Не говоря о том, что не заплатили ни копейки, дело было прежде всего в оформлении конверта. Ко всем своим альбомам Цой делал оформление сам, лишь в "Группе крови" и "Звезде по имени Солнце" - в соавторстве с Густавом. Иногда фотообложки альбомов имели варианты. Например, "Начальника Камчатки" Витя сначала оформил сам, а потом появилась обложка, выполненная нашим знакомым художником. Мелодиевский же конверт был, с моей точки зрения, ужасен.
Цой в это время играл много акустических концертов и ездил в разные города, но физически не мог принять малой части сыпавшихся на него приглашений. Его песни очень хорошо слушали в сольном исполнении, однако желание пригласить его одного было связано еще и с тем, что концерт обычно превращался в творческую встречу, где высказывались, задавали вопросы. Слушателям хотелось побольше узнать о нем. Популярность росла как снежный ком, а телевидение и пресса по-прежнему не баловали Цоя вниманием. Впрочем, и Цой питал хроническое отвращение ко всякого рода интервью.
По своему опыту могу сказать, как действует на нервы разница между тем, что говоришь журналисту, и тем, что напечатано в газете. Такое ощущение, что разговаривает с тобой один человек, а пишет совсем другой.
Но Витя не любил интервью и по причине природной сдержанности, закрытости для посторонних. Его разговоры с залом после выступлений были рекордными по своей краткости. Если спрашивали о чем-нибудь из истории группы, еще был шанс получить распространенный ответ, но если хотели выудить что-нибудь про него самого, скажем, про характер, то чаще всего обманывались. Как-то ему задали вопрос: что в окружающей действительности ему не нравится. "Все" - ответил Цой.
Мне кажется, он с интересом выслушивал вопросы, они его не раздражали, скорее нравились. Но отвечать не любил. Что касается массы писем, свалившихся на него в последние годы, он их все читал, никогда не выбрасывал, но никогда и не отвечал.
Про выступление КИНО на очередном фестивале в 1986 году было написано, что оно не было лучшим, но отличалось стабильностью. Само же мероприятие отличалось на редкость праздничным характером. Клуб вырос из коротких штанишек, то есть из зала на улице Рубинштейна, и каким-то образом сумел охмурить администрацию ДК "Невский" в залом на 1000 мест. Тогда стадионы только снились, и "Невский" казался просто огромным.
Счастливые обладатели "проходок" и билетов заламывались туда с самого утра и торчали до позднего вечера. Кто слушал концерты, кто не слушал, главное - все виделись. А рядом Нева - для любителей пикников. Народ табунами ходил из зала в буфет и обратно.
В какой-то из дней мы с Витей вышли между концертами погулять на свежем воздухе и встретили Кинчева, который только, что отдал кому-то свою "проходку". Не долго думая Цой взял ручку и написал на своем билете "На два лица", хотя там были указаны и место. Маленький милиционерик в дверях недоверчиво посмотрел на билет, прочитал надпись, потом перевел взгляд на наши нахально-непроницаемые рожи и по-цыплячьи втянул голову в плечи.
Сразу после фестиваля "киношники" уехали на съемки в Киев. Нас той весной доставал новоиспеченный киевский режиссер, который хотел делать дипломный фильм непременно с этой группой. Он приезжал в нам несколько раз и наконец уговорил Цоя. Правда, перед самым отъездом в Киев случился Чернобыль, но рок-музыкантов такая ерунда остановить не может. Предполагалось проторчать под радиоактивными осадками месяц.
А мы с Сашей поехали на дачу и сидели там среди сорняков в ожидании Вити. Съемки, конечно, затянулись, и только месяца через полтора ребята, получив по три копейки за свои мытарства, вернулись домой.
В то лето самым значительным событием был Сашкин день рождения - один год жизни. Ни о каких развлечениях типа юга, конечно, не могло быть и речи. В конце лета Цой, как всегда, стал искать работу. Наш верный Фирик повел его в кочегарку, куда недавно устроился сам. Началась эпопея "Камчатки" - маленькой грязной котельной на Петроградской стороне, которою после гибели Вити фаны со всей страны сделали местом своего паломничества.
Место выглядело очень живописно, да и творилось там - дай Бог другим кочегаркам! Виктор Цой, уже популярный человек, кидает лопатой в топку уголь! Наш друг Раш (кинорежиссер Рашид Нугманов) как увидел это, так сразу же начал снимать свой фильм "Йя-хха!". Потом Алексей Учитель снимал здесь "Рок" - фильм, в котором приняла участие и я в качестве администратора. В общем, "Камчатка" цвела, и тусовка вокруг нее крепла. Там работали и Саша Башлачев, и Слава Задерий, устраивался туда и Андрей Шаталин, музыкант "Алисы". Короче, этакий мини-клуб музыкантов, повернутых на каменном угле. Естественно, они там и пели, и играли, а праздношатающихся поклонников всегда было в избытке. Странное и счастливое место!
Хотя, если по правде, там была тяжелая работа, особенно в морозы. Спать приходилось урывками. И все время - толпа, суета, которую так не любил Витя.
Осенью мы ездили в Таллин и Ригу, где концерты проходили на "ура", однако гонорар состоял исключительно из оплаты проезда в оба конца - и все.
А еще был концерт во Дворце молодежи, когда впервые на сцене появилась Джоанна Стингрей. Цой пел с нею: "Двигайся, двигайся, танцуй со мной," - я совершенно от него этого не ожидала, стояла за кулисами (я обычно стою за кулисами, очень редко смотрю из зала, потому что у меня всегда ощущение, что что-то случиться, а в зале столько народу, мне будет не выбраться. И с ОБЪЕКТОМ всегда за кулисами торчу - это не так бесполезно, как кажется).
Джоанна попросила как-то ее представить. Цой взял микрофон - ну, думаю, сейчас скажет. "А вот Джоанна Стингрей!". А он вдруг взял и выдал, что, несмотря на недостижение соглашения между нашими странами в Рейкьявике (не знаю, как он выговорил это), мы хотим доказать, что мы хотим мира. Это была целая фраза, и это было невероятно! Все просто замерли.
Джоанна как предприимчивая девушка уже давно дружила с советскими музыкантами и даже умудрилась выпустить двойной альбом в Америке. Туда вошли АКВАРИУМ, АЛИСА, СТРАННЫЕ ИГРЫ и КИНО. Поскольку это был первый опыт, к работе над этим альбомом все относились с умопомрачительной серьезностью. Ездили на фотосъемки, переправляли фонограммы, волновались... Такая мельтешня возникала с каждым приездом Джоанны и заканчивалась только с ее отъездом в теплые края Калифорнии, где, как всем казалось, доллары растут на деревьях.
Через год Джоанна стала женой Юрика Каспаряна, а пока она с удовольствием вписывалась во все концерты, включая ПОП-МЕХАНИКУ под руководством неугомонного Капитана. В те времена КИНО тоже пронимало полное участие в этом проекте.
В конце декабря 1986 года Витя ездил в Москву, откуда вернулся с новостями о фильме, который начинал снимать Сергей Соловьев. Главную роль будет играть Африка, будет сниматься куча знакомых, а Витю пригласили на эпизод, в котором он должен петь песню. Я тогда не думала, что этот фильм станет началом нашего постепенного отхода друг от друга.
Цой с большим энтузиазмом вписался в это дело, у него начались поездки в Ялту, где шли съемки, а по возвращении он отрабатывал в "Камчатке" пропущенные смены, которые "в долг" отрабатывали без него друзья.
Весной нас повезли в Челябинск. Поездка была примечательна тем, что за электрический концерт заплатили живые деньги. По традиции прежних времен концерты пытались запретить. Для этого в здание челябинского политехнического института, где нас встречали, в полном составе приехал какой-то комитет. Я пошла к ним "на ковер" и увидела довольно пожилых и вспотевших людей, которые нервно кричали друг на друга. Комитет настаивал на собственном прослушивании группы перед концертом, несмотря на то, что у нас с литовками все было в порядке. Объяснить что-либо этим людям было бессмысленно. Ситуация зашла бы в тупик, если бы ее не спасли студенты в зале потихоньку начавшие ломать стулья. Концерт запустили.
Джоанна подарила "киношникам" портативную звукозаписывающую студию на 4 канала, на которой весь год они записывали "Группу крови". Очень много было всяких съемок, записывали урывками. У Вити стали происходить перемены в жизни, в которых я уже почти не участвовала. Он уже чаще бывал вне Питера. "Группу крови" Цой выпустил после того, как закончил сниматься в фильме "Игла" Рашида Нугманова, и тогда этот альбом стал звучать из каждого второго окна.
Но еще до его выпуска Цой спел программу альбома на очередном ленинградском рок-фестивале, который стал для группы КИНО последним. Больше она в фестивалях рок-клуба не участвовала. Эти теплые июньские дни и белые ночи вспоминаются с особым ностальгическим чувством. Музыканты с женами, подружками, свитами, детьми буквально гнездились вокруг дворца молодежи на лужайках. Естественно, много пели, пили, слушали и не слушали друзей, соперников и недругов. Это был последний "взлетный" фестиваль, дальше пошло на спад.
Выступление КИНО почему-то не покатило. В зале не было уже привычного для Вити подъема. Встречали песни неплохо, но без сумасшедшего восторга, как это обычно бывало в последние годы. Может быть, звезды расположились не так, не знаю. Бывает, что настроение публики неуловимо меняется, оно зависит от разных причин. В тот раз настроение было среднее. Это было обидно для Вити, который любил эти песни и даже строил по поводу них определенные планы. Кстати, расчеты его оправдались, когда вышла "Группа крови". Короче, после того, как его "не поняли", он обиделся. Обиделся не на кого-то конкретно, а на весь Питер.
Последний период жизни Витя провел с другой женщиной. Ее зовут Наташа. Это длилось три года и было очень серьезно. О нашем разводе речи не было, потому что существовал Саша. Мы уже переросли эти жениться, разводы... Когда кто-то уходит из жизни, начинается помощь всех близких. Что сейчас нам делить, когда мы любили одного и того же человека? Три года назад Витя ушел к ней. К этому моменту мы были уже совершенно свободными людьми... Мы обе устали от недосказанности и вранья. Что случилось, то случилось, и сейчас делить его - не нужно.
Он уехал в Москву, потом приехал, снова уехал... Потом вернулись из деревни моя мама с Сашей, и мы с Цоем решили вывезти ребенка на юг.
Цой улетел в Новороссийск заранее, а через неделю, встретив нас, умчался в Симферополь на концерты. Там многочисленная рок-братия играла чуть ли не первые гонорарные концерты. Мы с Сашей были на юге два месяца. По возвращении домой Витя нас не встречал, он был с Рашидом в Москве. Начиналась "Игла".
Последний раз мы с ним изображали семейную пару на свадьбе Джоанны и Юрика. Это было очень развесистое мероприятие с фейерверком, черными "Чайками", пеной и брызгами шампанского. Знакомые для поддержания беседы что-то спрашивали меня про Витины планы, но поскольку мы уже ничего не знали о планах друг друга, ответить мне было нечего.
Я не вправе писать о последних трех годах жизни Вити - годах его звездного успеха. Об этом пусть расскажут другие. А я о последних днях.
Юрик приехал числа тринадцатого августа из Прибалтики, где он был вместе с Витей. И тут пришла эта страшная весть.
Как это произошло? Витя поехал на рыбалку. Он ездил туда регулярно. Видимо, был определенный момент его возвращения. И когда он вовремя не приехал, Наташа забеспокоилась и поехала его искать. И увидела этот автобус, нырнувший в речку... Она помчалась в ближайший городок, потому что они жили в деревне, снимали дом. Там все выяснилось.
Она начала звонить. Дозвонилась своей маме в Москву. Та стала звонить в Ленинград. Нашла телефон Каспаряна. Юрика не было дома. Нашли меня, а я вычислила Каспаряна по телефонам друзей. Через полчаса мы уже выехали из Ленинграда, накачавшись бензином. С нами поехал Игорь Тихомиров с женой - они буквально за три часа до этого приехали из деревни, где тоже отдыхали вместе. Мы поехали на двух машинах: они - на своей, а я с Юркой. В десять утра на следующий день после несчастья я уже сидела у следователя и подписывала бумаги. А еще через сутки мы выехали оттуда, увозя с собой Витю...
В протоколе написано, что он заснул. В это не верит никто из близких. Витя шел по жизни на мягких кошачьих лапах, был крайне осторожен. Я думаю, что он просто увлекся движением - бывает такая эйфория. Ездил он на ста пятидесяти. По всей видимости нарушение было со стороны Вити, судя по следам протекторов на асфальте. Он врезался в автобус на встречной полосе. Элементарная автомобильная катастрофа. В убийство я не верю. Цой не был человеком, которого кому-то хочется убрать.
В этом городе нашлись крайне отзывчивые люди. Нам дали автобус, мы договорились с шофером, и он подписался отвезти нас в Ленинград. Без всяких остановок. Мы сели с Юркой, как только гроб погрузили в автобус. Мы сразу вскочили и уехали, успев позвонить в рок-клуб насчет похорон. Мы хотели похоронить в субботу. В пятницу вечером его привезли.
Когда приехали, поняли, что о субботе речи нет. В городе такая волна, столько народу, что нужно какое-то время, чтобы информация распространилась - где и когда... Очень противные были статьи в газетах. Писали какие-то мамы, рабочие и колхозницы о том, что дети двое суток не ели, не пили, стояли у кладбища, а родственники даже не дозволили бросить в могилу ком земли. Но если бы все бросили ком земли, то мы оказались в одной могиле с Витей - я, сын... Это вообще чудо, что Саня остался. Мне потом рассказывали, что Витя уезжал на рыбалку в пять часов утра. Обычно все спали, он уходил один, а тут внезапно все вскочили. Он Сашке сказал: "Поехали со мной". И ребенок отказался. Это чудо, конечно...
А последний раз мы видели, когда Витя забирал Саню на два месяца. Мы собрали вещи и ждали его. Саня перед приездом отца обычно нервничал. Однако Цой, пунктуальный, как всегда, не опоздал. Он взял сына за руку, и они пошли из дома.
- Ну пока.
- Наслаждайтесь, - говорю им вслед.
У лифта он оборачивается.
- Пока. Буду звонить.
1991


Алексей Рыбин
КИНО с САМОГО НАЧАЛА
Фрагменты повести
Называли мы себя битниками, хотя не были битниками в традиционном значении этого слова. Это было что-то среднее между классическим типом битника и ранним панком. Чистым панком являлся, пожалуй, только музыкальный коллектив Свина.
Постепенно формировалась своя атрибутика, свои обряды и обычаи. Все действия, как бытовые, так и ритуальные, отличались замечательной простотой и динамикой. При встрече битники сжимали пальцы таким образом, что кисть руки превращалась в подобие крючка, и зацеплялись этими крючками друг за друга. При этом они (мы) издавали горловой звук ыаррггххррр... - вот и все приветствие - коротко и ясно. Для особенно торжественных случаев была разработана "поза битника" - ноги чуть-чуть согнуты в коленях, корпус наклонен вперед, чуть прогнувшись в спине, прямые руки отведены назад и вверх, пальцы рук (желательно и ног) сжаты в кулаки, глаза сверкают - поза демонстрирует мощь и решительность.
Квартира Свина была нашим клубом, репетиционным помещением, студией звукозаписи, фонотекой - в общем, базой. Здесь мы отдыхали, обменивались новостями, пили, играли, пели, даже танцевали (по-нашему, по-битнически). У Свина была кое-какая аппаратура, как бытовая, так и полупрофессиональная, и было не чем послушать пластинки и во что воткнуть гитары. Словом, это был наш рок-клуб.
Свин познакомился с ребятами из группы ПАЛАТА, и они стали активно принимать участие в общем веселье. Песни ПАЛАТЫ были замечательно мелодичны, что сильно выделяло их из общего, довольно серого в музыкальном отношении, питерского рока.
Лидер группы Макс (Максим Пашков) пел профессиональным тенором и здорово играл на гитаре, а ансамбль отличался просто замечательной сыгранностью и аранжировками. А что такое аранжировка, молодые битники тогда вообще понятия не имели, и все это было чрезвычайно интересно и ново. ПАЛАТА играла довольно специальную музыку - панк-не-панк, хард-не хард, что-то битловское, что-то от Black Sabbath - в общем, интриговала.
В один из обычных, прекрасных вечеров у Свина, когда все, выпив, принялись удивлять друг друга своими музыкальными произведениями, я и басист ПАЛАТЫ сидели на кухне и наблюдали за тем, чтобы три бутыли сухого, лежащие в духовке, не нагрелись до кипения и не лопнули раньше времени - наиболее любимая нами температура напитка составляла градусов 40- 60 по Цельсию. Поскольку лично мы еще не были знакомы, я решил восполнить этот пробел:
- А как тебя зовут? - спросил я. - Меня - Рыба.
- Меня Цой.
Цой было одет в черные узкие брюки, из которых высовывались ступни ног в черных носках, черную рубашку и черную жилетку из кожезаменителя. Жилетка была украшена булавками, цепочками, значечками и прочими атрибутами панк-битничества. Волосы у него тоже были черные и довольно длинные, короче говоря, этот юноша имел несколько мрачный вид. Познакомившись, мы решили для пробы открыть одну из трех бутылок прямо на кухне, что и проделали с большим удовольствием. Вино в духовке нагрелось до определенной температуры, и можно было уже звать всех остальных, но мы не торопились и мирно беседовали, попивая горячий "Гетап". Кстати, после того, как Цой мне представился, я довольно долго думал, что "Цой" - это кличка, так же, как и "Рыба".
Клички у нас были очень интересные, разнообразные и веселые. Начиная с традиционных - Свин, Рыба, Шмель - и кончая экзотическими или вовсе абсурдными: Хуа Гофэн, Пиночет, Монозуб (он же Панкер) и многие другие.
Разговорились мы с Цоем, естественно, о музыке. Когда я спросил его о любимых группах, то он, помолчав сказал - Beatles. Это настолько не вязалось с его внешним видом, хотя все мы были тогда хороши, что я сильно удивился. В дальнейшем выяснилось, что вкусы у нас очень схожи - Beatles, Stones, Элвис Костелло, Genesis, новая волна, в общем, traditional. Это было принято - я любил традиционный рок и с удовольствием делился своими впечатлениями. Цой, хотя и был менее разговорчив, поддерживал беседу не без интереса, сказал, что в свою очередь удивлен тем, что такому человеку, как я, нравится Beatles и Genesis, мы посмеялись и отправились к друзьям, крайне довольные друг другом, горячим вином и содержательной беседой.
Через некоторое время произошло событие, которое заметно укрепило нашу дружбу и простимулировало Цоя, да и меня тоже, заняться сочинительством всерьез. Музыкальная активность, которую развил Свин, естественно, не могла остаться незамеченной на сером фоне русской музыки начала восьмидесятых. Перестройку общественного сознания начал в 1980 году известный московский музыкальный критик Артем Троицкий.
Разумеется, Артем вовсю пропагандировал в Москве АКВАРИУМ и молодой ЗООПАРК. Но, поскольку, кроме рок-н-ролла, его очень интересовала новая музыка, и в частности, панк, он, конечно, вышел на Свина. Я не помню подробностей их знакомства, по-моему, это было сделано через Майка, который уже довольно часто катался в Москву с концертами. Знакомство началось с телефонных переговоров. Майк дал Свину телефон Артема или Артему - Свина, в общем, они созвонились и долго о чем-то говорили, причем Свин все время громко смеялся. Переговоры закончились тем, что Свину и компании было сделано приглашение в Москву на предмет исполнения перед публикой своих произведений. Где состоится концерт, когда, какой будет выставлен аппарат и будет ли он вообще, мы не знали - об этом речи не было. Не было также и речи об оплате концерта - в этом плане Артем перед любым ОБХСС чист, как слеза.
На подготовку этих грандиозных гастролей ушло недели примерно две. Было выпито умопомрачительное количество сухого вина, написана целая куча новых песен и записана магнитофонная лента под названием "На Москву!!!" - хотел бы я знать, где она сейчас - вещь была очень достойная.
Когда запись была закончена и выбраны дни для поездки - суббота и воскресенье, поскольку все ребята работали, а прогуливать боялись или не хотели, стали думать и гадать, кто же поедет и кто на чем будет играть. Однозначно было АУ - Свин, Кук и Постер, остальных вроде бы не звали, но поехать хотелось многим, и Свин сказал, что все трудности с ночлегом и прочим он решит с Троицким сам, и кто хочет ехать, может смело составлять ему компанию.
- Он звал АУ - а может, у меня в АУ сейчас десять человек играет - принимай, дорогой! - обосновал Свин свое решение.
Присоединиться к знаменитой рок-группе решили я, Дюша Михайлов, Олег - то есть вся группа ПИЛИГРИМ, Цой, Пиня, и, в последний момент, - Монозуб (он же Панкер).
После исполнения ритуала приветствия мы стали делиться впечатлениями о поездке и первых часах в Москве. Выяснилось, что часть наших коллег доехала до Москвы, заплатив проводникам по десятке, но заплачено было не за всех, и ехавшим "зайцами" пришлось всю ночь бегать из одного туалета в другой, скрываясь от разгневанного невыгодным бизнесом проводника. Последний участок дороги - три или четыре часа, когда проводник устал и уснул, Дюша, Кун и Постер провели в туалете сидячего вагона.
Это место и для одного-то малокомфортабельно, а для троих и на четыре часа... Ребята имели довольно помятый вид, но были веселы и готовы к новым подвигам.
- Что поделывали? - осведомились мы у Свина.
- А вы?
- Ну как, культурная программа - в центре погуляли, на Красной площади были, выпили слегка...
- А мы были в Музее революции, - сказал Свин.
Да, вот так проводят свободное время битники - не по ГУМам и Рижским рынкам болтаются, а пожалуйста вам - Красная площадь, Музей революции... Что только КГБ не устраивало, не понимаю.
Дорога была не близкой - троллейбус, метро, трамвай и наконец Артем сообщил:
- Приехали.
Мы вошли в подъезд большого "сталинского" дома, и Артем позвонил в одну из квартир - уже без всякого кода. Дверь открыл очередной бородач, но не стал сверлить нас глазами, а спокойно пригласил проходить. Он оказался известным в Москве художником -концептуалистом, а когда мы увидели пару его работ - объявления, какие висят на столбах и заборах всех городов - на тетрадных листочках в клеточку и с отрывными телефонами - мы поняли, что он тоже битник, и признали за своего. Текст объявлений Рошаля (так звали хозяина) абсолютно соответствовал нашей гражданской позиции - "Меняю себя на все, что угодно" и "Мне ничего не нужно".
В квартире оказалась пара электрогитар - бас и шестиструнная, один барабан "том", бубен, бытовой усилитель и пара колонок. Все это было заблаговременно собрано московскими любителями панк-рока. Артем предложил нам собраться с силами, настроиться и репетнуть до прихода публики, по его словам, оставалось еще около часа, а сам, взяв с собой Пиню, отправился в винный магазин.
До их возвращения, конечно, ни о какой репетиции не могло быть и речи, а когда Артем и Пиня вернулись, то зрители уже начали собираться. К нашему удовольствию, публика была именно та, которую мы бы хотели видеть на нашем выступлении. Пришли какие-то пожилые розовощекие мужчины в дорогих джинсах и кожаных пиджаках, с золотыми браслетами часов, женщины снимали меховые шубы и оказывались в бархатных или шелковых платьях, увешанные, опять же золотом, а мы тихо радовались предстоящему веселью и думали, что бы такое учинить посмешнее.
Первым играл Цой. Он спел одну из двух написанных к тому моменту песен - "Вася любит диско и сосиски". Песня была слабенькая, серая, никакая. Удивительно то, что, написав, "Васю", Цой на этой же неделе сочинил замечательную вещь "Идиот", которую ни на одном концерте никогда не исполнял, а песня была классная - жесткая, мелодичная, настоящий биг-бит. На ее основе Цой потом написал песню "Просто хочешь ты знать", но все это было впереди, а пока Цой пел "Васю" и явно при этом скучал. Публика приняла его тепло, но без восторга, и стала ждать следующих номеров.
Следующим номером был я. Поскольку ножницы Панкера успели пройтись по моей голове, я выглядел экстравагантно, и зрители насторожились. Я проиграл им свой рокешник на стихи Панкера "Лауреат" - десять лет спустя его станут играть братья Сологубы и их ИГРЫ.
Во втором куплете один раз звучало слово "насрать", и зрители несколько оживились - начиналось то, ради чего они надевали золотые серьги и бриллиантовые колье, то, чего они так хотели - начинался загадочный, таинственный, незнакомый панк-рок... Потом я спел слабенькую панк-песенку "Я пошел в гастроном" и мой главный хит - "Звери", который очень понравился Артему.
Таким образом, Цой и я немного разогрели публику, и на бой вышли УДОВЛЕТВОРИТЕЛИ - Свин, Кук и Постер. Постер бил в бубен, поскольку был уже настолько пьян, что даже с одним барабаном справиться не мог. Свин был освобожденным вокалистом, но в нескольких песнях брал гитару и издавал пару звуков, Кук играл на гитаре, Цоя они попросили помочь им на басу.
Вина Артем купил вволю - с расчетом на всю ночь, и поэтому та часть битников, которая не участвовала в музицировании, не скучала и развеселилась вовсю. Мы наблюдали за зрителями - те были в восторге. Никогда не угадаешь, что человеку нужно - такое это загадочное создание. Свин крыл матом с импровизированной сцены, снимал штаны, а дамы в жемчугах и их спутники млели от восторга и искренне благодарили Артема за прекрасный вечер, который тот им организовал.
Свин так разошелся, что мы не на шутку заволновались - "вот-вот свинтят нас всех, того и гляди", - думали мы, а Дюша и Панкер просто встали и от греха подальше уехали в Ленинград.
Зрители медленно сползали со стульев на пол. Добил их Свин, спев двадцатиминутную композицию "По Невскому шлялись наркоманы" - я до сих пор считаю, что это лучшая русская песня в панк-роке, и никто меня не переубедит. Если вы помните ранний Doors, а если не помните, послушайте АКВАРИУМ - "Мы пили чистую воду" - это из той же оперы. Мощный, в среднем темпе, постоянно повторяющийся рифф, напряжение нарастает, певец импровизирует - все вместе это создает очень сильное давление на слушателя.
Троицкий жал нам руки и говорил, то мы выступили просто замечательно. Довольные слушатели расходились по домам с сияющими от портвейна и высокого искусства лицами, и мы одевались - Артем собирался отвезти нас на очередную конспиративную квартиру, где нас ждал ужин и ночлег. Правда, часть музыкантов во время исполнения "наркомов" попадала прямо на сцене и моментально заснула, так что заканчивал песню один Свин. Оставив павших бойцов панк-рока ночевать у Рошаля, мы поехали с Троицким.
После поездки мы как-то сблизились с Цоем - нам было легко общаться, так как Цой был молчалив и достаточно мягок и уступчив, я тоже особенно не любил суеты, хотя суетиться приходилось довольно часто, а главное, нас сближали похожие музыкальные пристрастия - я собирал пластинки, менял их на "толчке", и у меня все время были новые поступления. У Свина они тоже были, но к этому моменту он с головой ушел в изучение панк-рока, и выбор в его коллекции был довольно специален. Я же собирал "красивую" музыку - Jethro Tull, Yes, Beatles, из новых людей - Костелло, Television, Pretenders... Познакомился я с музыкой Дэвида Боуи и записал почти все его пластинки - так он мне понравился. Цой приходил ко мне записывать музыку на свой магнитофончик "Комета", мы говорили о роке, но играть вместе не пробовали - стиль ПИЛИГРИМА, где я продолжал трудиться, был Цою не близок- это больше походило на Who середины семидесятых - такой мощный громкий рок. Дюша был нашим музыкальным и идейным руководителем, он обожал Who и Led Zeppelin и под его руководством мы грохотали во всю. Цою же нравилось играть более тонкую музыку, что он и делал в ПАЛАТЕ N6.
Я приходил к Цою в "дом со шпилем" на углу Московского и Бассейной, мы сидели и слушали Костелло и Beatles, курили "Беломор", пили крепкий сладкий чай, которым нас угощала Витькина мама, потом ехали ко мне на Космонавтов, слушали Who и XTC, потом...
Зима подошла к концу, я всю весну прорепетировал с Пашей Крусановым в его группе АБЗАЦ, где игралось нечто аквариумоподобное, а Цой написал несколько новых песен, в том числе "Бездельник-1".
Лето - золотая пора для битничества. Зима тоже для этого золотая пора, так же, как весна и осень, но летом меньше проблем с одеждой. К этому лету Цой сшил себе штаны - "бананы". Шить он не умел, и это была его первая портновская работа. Но штаны получились ничего себе, правда, без карманов - он еще не освоил такие детали. На процесс изготовления таких брюк ушло довольно много времени - битники ко всему подходят творчески. Надо, сказать, что Цой неплохо рисовал - у него за плечами была художественная школа и некоторое время он учился в "Серовнике" - художественном училище, откуда ему пришлось уйти из-за того, что он чрезмерно, по понятиям педагогов, много времени тратил на гитарные экзерсисы. Это шло в ущерб изучению истории КПСС и других важных дисциплин, без знания которых абсолютно немыслим нормальный советский художник. Цой поступил в ПТУ и стал учиться на резчика по дереву - с пространственным изображением у него было все в порядке, и он, распоров старую школьную форму, соорудил выкройку модных "бананов".
Лето. Мы сидим с Цоем в моей двухкомнатной крохотной "хрущобе" в прекрасном настроении - Цой только что продал на "толчке" три плаката с изображением Роберта Планта, нарисованные на ватмане разноцветной гуашью. Стены моей комнаты тоже сплошь увешаны Витькиной продукцией - это портреты Питера Гэбриэла, Элиса Купера, Стива Хоу и многих других любимых нами музыкантов. Один такой плакат Цой оценивает в пять рублей, и на "толчке" их берут - работы качественные и оригинальные. Так, что сегодня у нас куча денег, и мы выбираем варианты для наилучшего их владения. Можно, например, купит сухого вина и поехать к Майку, а можно наоборот купить сухого вина и пойти к Свину, можно купит еще сухого вина и пойти гулять - мы просто теряемся среди столь разнообразных возможностей. Я сижу на полу, а Цой - на моей раскладушке. Раньше у меня в этой комнате был диван, но случилось так, что наш друг Майк внезапно женился и ему срочно требовалось приобретать спальный гарнитур. Я пошел ему на встречу и поменялся с ним - я дал ему диван, а он мне - рок-н-ролльную пластинку группы ХАРРИГЕЙНЗ - вполне нормальный битнический обмен.
Наконец мы решили купить сухого вина и потом уже думать, куда с ним деваться. Мы проделываем эту не сложную операцию, потом Цой покупает еще две магнитофонные пленки - они нужны так же, как и вино, как вода, как воздух... Погрузив все это добро в сумки, мы неторопливо идем к электричке на станцию "Проспект Славы". Жара.
+25 - лето
Такую вот песню сочинил Цой недавно и хочет показать ее кому-нибудь. Он очень внимательно прислушивается к чужому мнению о своих песнях. Отчасти это хорошо, отчасти нет - цела куча хороших песен никогда впоследствии им не исполнялась, потому что кому-то они не понравились при первом прослушивании. Ну а кто, как не Майк и его милая жена Наташа, может сказать нам что-нибудь хорошее о Витиной песне за стаканчиком сухого? И мы едем к Майку.
Вообще-то Майк ждал нас вчера, но всю последнюю неделю Цой пропадал со своей "восьмиклассницей", как он называл одну юную особу, с которой познакомился в училище. В ПТУ, где он резал по дереву, как и во всяком учебном заведении тех времен, существовала своя группа, куда Цой был приглашен в качестве гитариста и певца, и под его руководством этот ансамбль сделал кроме традиционных "дымов над водой" и "капитанов корабля", несколько Витькиных песен. Это привело к тому, что Цой немедленно стал рок-звездой местного пэтэушного масштаба и получил свою законную долю почитания со стороны молоденьких девочек, Одна из них стала его подружкой - Цой проводил с ней много времени и возвращался домой просветленный и одухотворенный всем на зависть и удивление.
- Никогда бы не подумал, что я способен еще на такие романтические отношения, - говорил он.
В один из таких вечеров, вернувшись с очередной романтической прогулки, он буквально за двадцать минут сочинил свою знаменитую песню "Восьмиклассница", вернее, не сочинил, а зарифмовал все то, что с ним происходило на самом деле - от "конфеты ешь" до "по географии трояк". И получилось это просто замечательно.
Обычно Цой был молчалив, но не загадочен - на лице у него всегда было написано то настроение, в котором он находился в данную минуту, одобряет он что-то или нет, нравится ему что-то или вызывает отвращение. Он был настоящим наблюдателем по своей натуре и никогда ничего не усложнял, наоборот, любую ситуацию он раскладывал по принципу "хорошо - плохо", и не от недостатка ума, а от желания докопаться до сути происходящего. Выражаясь фигурально, он был гениальным фотографом - схватывал ситуацию, а потом показывал ее нам в том свете, при котором она была сфотографирована, ничего не прибавляя и не отнимая. Так он дважды зафиксировал всех нас и себя тоже и проявил за двадцать минут - мгновенно, на одном дыхании написал, как мне кажется, лучшую песню - "Мои друзья".
Вся наша жизнь того периода была в этой песне, здесь была и прекрасная музыка, и наше беспредельное веселье, и за ним - грусть и безысходность, которая тогда была во всем. Безысходность - главное состояние начала восьмидесятых. Хиппи еще кричали, мы, мол, прорвемся, мы, мол, наш, мол, новый мир построим, мы там всем любовь устроим, мы там к Богу всех пристроим, еще Гена Зайцев командовал сам себе: "Флаги достать!" и вытаскивал из-под воротника свой длиннющий "хаер", как хиппи называли волосы, еще надеялись на какую-то рок-революцию, что вообще было полным бредом.
И мы в 81-м чувствовали эту полную безысходность, может быть, он верили в нее, но чувствовали. Потому и были АУ и остальные панки и битники такими, какими они были. И Цой спел об этом - это была первая песня про нас, первый серьезный взгляд на нашу грустную жизнь. Это было грустно ровно настолько, насколько это было грустно в жизни.
А рок-клуб, и правда, вовсю уже работал. Это было очень любопытное заведение. Президентом клуба был Гена Зайцев, который страшно любил всякие бумажки, записки, протоколы, книги учета и прочие бюрократические штучки. При этом у Гена была четкая ориентация на свершение все той же пресловутой рок-революции, и весь клуб под его руководством готовился к восстанию. Заправляли всей партийной работой мэтры хипповского хард-рока семидесятых - РОССИЯНЕ, ЗЕРКАЛО, СОЮЗ ЛЮБИТЕЛЕЙ МУЗЫКИ РОК, ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН и другие - одни получше , другие похуже, умные целеустремленные борцы за свободу всего человечества. Каждая группа в отдельности была неплоха, когда занималась своим прямым делом - рок-музыкой. Но когда они собирались все вместе и под председательством Гены начинали свое партийное собрание - на полном серьезе объявляли кому-то выговоры, предупреждения, кого-то исключали, принимали, решали возникшие трения по вопросам идеологии путем поименного голосования, выдвигали поправки по повестке дня и ругали правых (КГБ) и левых (нас), то все это выглядело просто замечательно. Учитывая же еще и то, что над всем собранием незримо витала тень великого экстрасенса и певца Юрия Морозова, который в своем физическом воплощении на собрания не ходил, а прилетал туда в виде некоего духа и сидел где-нибудь на люстре, мрачно наблюдая за происходящим внизу, то эта компания на самом деле представляла реальную опасность для общества. Члены клуба, сдав по одной фотографии президенту Зайцеву, ходили важные, на свои собрания никого не пускали и были на седьмом небе от собственного величия. Руководство клуба захватило монополию на устройство концертов и всячески пакостило двум-трем делягам шоу-бизнеса, пытающимся работать автономно.
Вторым человеком в клубе после Гены была Таня Иванова, которая в конце концов подсидела Гену и стала заправлять клубом, внедряя в него рок-музыку уже совсем дикого образца - я к женскому вкусу в этом плане всегда относился с недоверием. Свои интриги Таня плела тоже не очень долго - вскоре ее аннигилировал энергичный Коля Михайлов - нынешний наш президент. Он был первым из трех президентов, имеющих непосредственное отношение к музыке, и это, конечно, сыграло свою роль.
Был весной также проведен грандиозный банкет в честь Свина в ресторане "Трюм" - рок-клуб, естественно, к этому делу отношения не имел, он тогда не то что панк, а даже "новую волну" не держал за музыку. В "Трюме" собралась хорошая компания, подтянулся из Москвы Троицкий, и веселье било ключом. Цой спел "Моих друзей" и реабилитировался в глазах Артема - после московского концерта АУ, где Цой пел своего злосчастного "Васю", менеджер был о нем невысокого мнения, но после "Моих друзей" все стало наоборот. В этой песне чувствовался такой потенциал, Цой давал такой аванс на дальнейшую работу, что Артем даже как-то сказал потом Гребенщикову: "Вот та молодая шпана, что сотрет вас с лица Земли", - имея ввиду Цоя и его "Друзей". Цой несколько взбодрился после похвалы Артема и начал работать над новыми песнями.


С Гребенщиковым Цой уже был знаком, правда не очень близко. Они встретились где-то в электричке, возвращаясь с какого-то очередного загородного концерта. Цой пел "Друзей" для друзей, ехавших вместе с ним, Борис был уже наслышан о нем от Троицкого, короче говоря, они встретились, да и должны были встретиться - это только в физике одноименные заряды отталкиваются, а в жизни - наоборот, притягиваются.
"Песню для БГ" Витька написал совсем недавно - после посещения нами квартирного концерта АКВАРИУМА. Вообще-то она называлась "Осень", но Витька посвятил ее Борису и пел всегда в его манере - скороговоркой, отрывисто и быстро выбрасывая слова.
Юг нам быстро надоел. Мы, как и всякие молодые люди, были еще достаточно глупы для того, чтобы не скучать в одиночестве, и нам постоянно нужны были какие-то внешние раздражители, приток информации извне. Тем более что у новой группы, которая родилась под горячим крымским солнцем и уже покорила сердца южан их Морского, были теперь грандиозные планы относительно завоевания Севера. Нам не терпелось вернуться в Ленинград и начать концертировать, ходить на собрания в рок-клуб - это сейчас они кажутся смешными и глупыми, а тогда все это было чрезвычайно интересно: репетировать, покупать инструменты и аппаратуру, слушать новые пластинки. Хотелось удивить всех близких друзей или, по крайней мере, показать им нашу музыкальную продукцию - в общем, тянуло домой.
Репетировали мы на двух акустических гитарах и бонгах попеременно - у Олег, у меня, у Витьки - это зависело от того, есть ли дома родители или нет. Мы плотно трудились весь остаток лета и сделали программу минут на сорок, которую уже можно было кому-то показывать и при этом не стыдиться. Некоторые песни аранжировал Витька, некоторые - я, некоторые - все втроем, как, например, "Песню для Б.Г. (Осень)". Витька написал "Бездельника - 2" - переделал старого "Идиота" и придумал там классное гитарное соло, Которое я никогда не изменял и играл всегда в оригинальном варианте.
Нам ужасно нравилось, то, что мы делали. Когда мы начинали играть втроем, то нам действительно казалось, что мы - лучшая группа Ленинграда. Говорят, что артист всегда должен быть недоволен своей работой, если это, конечно, настоящий артист. Видимо, мы были ненастоящими, потому что нам как раз очень нравилась наша музыка, и чем больше мы "торчали" от собственной игры, тем лучше все получалось. Олег как более или менее профессиональный певец помогал Витьке справиться с довольно сложными вокальными партиями и подпевал ему вторым голосом. Гитарные партии строго расписаны, вернее, придуманы - до записи мелодии на ноты мы еще не дошли, и шлифовались каждый день. Мы всерьез готовились к тяжелому испытанию - прослушиванию в рок-клубе.
Витька был упорным и в этом плане трудолюбивым человеком. Кое-какие песни у него рождались очень быстро, но над большей частью того, что было им записано в период с 1980 по 1983 год, он сидел подолгу, меняя местами слова, проговаривая вслух строчки, прислушиваясь к сочетаниям звуков, отбрасывая лишнее и дописывая новые куплеты, чтобы до конца выразить то, что он и дописывая новые куплеты, чтобы до конца выразить то, что он хотел сказать. На уроках в своем ПТУ он писал массу совершенно дурацких и никчемных стишков, рифмовал что попало, и это было неплохим упражнением, подготовкой к более серьезной работе. Так же осторожно он относился и к музыкальной стороне дела. Витька заменял одни аккорды другими до тех пор , пока не добивался гармонии, которая полностью удовлетворяла его - в ранних его песнях нет сомнительных мест, изменить в них что-то практически невозможно.
Наконец великий день настал. В назначенное время мы пришли в одну из комнаток на Рубинштейна, 13, с двумя гитарами и бонгами. Мы довольно сильно волновались - предстоящий шаг казался нам очень ответственным, да в то время, вероятно, так оно и было. С одной стороны, мы были уверены, что наш музыкальный материал интересней, чем у большинства рок-клубовских групп, с другой стороны, знали, что члены комиссии имеют свое четкое и заштампованное представление о роке, и чем группа дальше от этих штампов, тем меньше у нее шансов понравиться при прослушивании.
По коридору к нам медленно и неотвратимо приближались остальные члены комиссии с Таней Ивановой во главе. Не любила нас Таня сначала, ох, не любила. А через год полюбила - вот что делает с людьми высокое искусство. А тогда - не любила, ох, не любила... Кто там был еще, я сейчас не помню, помню только Таню, Игоря и, по-моему, Колю Михайлова. Комиссия расселась по стульям, мы тоже расселись по стульям. Игорь Голубев улыбнулся и сказал:
- Ну вот, молодая группа хочет показать свой материл. Ребята хотят вступить в рок-клуб и, мне кажется, их творчество заслуживает интереса. Они несколько не похожи на то, к чему мы привыкли, ну что ж - это тоже может быть интересным. Ребята они хорошие, ходят ко мне в студию, учатся...
- А как вы называетесь? - спросила Таня.
- ГАРИН И ГИПЕРБОЛОИДЫ, - ответил Витька.
Члены комиссии засмеялись, а Таня поморщилась.
- А что вы хотите сказать таким названием?
- Да ничего, - сказал Витька, начиная раздражаться.
- Да... - Таня покачала головой. Ну, это понятно - она боролась за чистоту рок-идеи, а тут какие-то Гиперболоиды - что они умного могут сказать? Что светлого привнести в молодые души, жаждущие правды, чистоты и... ну да, - рок-революции...
- Ну, послушаем ребят, - наконец-то предложил Голубев. - Что мы их мучаем, смущаем, давайте, ребята, начинайте.
Настроение у нас было препаршивое, но деваться было некуда, и мы начали. Репетиции пошли нам на пользу - раздражение не отразилось на качестве игры - мы все делали чисто и без ошибок, старались, конечно. "Бездельник-1", "Бездельник-2", "Мои друзья", "Восьмиклассница"... Шесть или семь песен без перерыва, одна за другой. И напоследок - недавно написанный Витькой "Битник" - мощнейшая вещь, опять-таки с мрачным и тяжелым гитарным сопровождением.
- Ну и что ты хочешь сказать своими песнями? Какова идея твоего творчества? - спросила Таня Витьку. - Что за бездельник? Это очень хорошо? И остановки только у пивных ларьков - это что, все теперь должны пьянствовать? Ты это хочешь сказать? А что за музыка у вас? Это, извините меня, какие-то подворотни...
- Ну уж так и подворотни, - вмешался Михайлов. - Музыка-то, как раз, интересная. Вообще, не будем ребятам головы морочить. Мне кажется, что все это имеет право на существование.
- Конечно, имеет, - сказал Голубев, - ребята еще учатся, работают над песнями...
- Я считаю, их надо принять в клуб, мы должны помогать молодым, - сказал кто-то еще из комиссии.
- Принимаем, я думаю. - сказал Коля.
- Конечно, - поддержал Голубев.
По Таниному лицу было видно, что она не одобряет происходящее, но ей не хотелось разрушать демократический имидж клуба, и она пожала плечами, потом кивнула головой:
- Если вы считаете, что можно, давайте примем. Но вам - она повернулась к Витьке, - вам еще очень много нужно работать.
- Да-да, мы будем, - пообещал Цой.
Я видел, что его раздражение сменилось иронией, и все наконец успокоились - и комиссия, и мы. Мы сказали "спасибо", вежливо простились со всеми, пообещали ходить на собрания, в студию свинга, на семинары по рок-поэзии, и еще куда-то там, и с миром пошли прочь - новые члены ленинградского рок-клуба - ГАРИН И ГИПЕРБОЛОИДЫ.
Осень проходила в бесконечных репетициях, походах в гости, болтании по улицам - с Витькой теперь мы расставались только для того, чтобы пойти на работу или учебу, ну и ночевали у родителей - каждый у своих. Мне трудно вспомнить день, который бы мы не провели вместе. Он совершенно отбил у меня охоту сочинять песни - я был просто подавлен обилием и качеством материала, который Витька беспрерывно мне показывал.
Он писал постоянно, и его вещи так мне нравились, что было много интереснее заниматься аранжировками его музыки, которая просто приводила меня в восторг, чем писать самому что-то новое. Очухался я только спустя несколько лет и снова стал кое-что пописывать, а тогда стоило мне взять в руки гитару и начать что-нибудь придумывать, как я автоматически начинал обыгрывать Витькины гармонии. В конце концов я плюнул на собственные эксперименты и полностью погрузился в совершенствование программы ГАРИНА И ГИПЕРБОЛОИДОВ. Всеми ГИПЕРБОЛОИДАМИ теперь в одном лице был я, и вместе с Гариным-Витькой подводил к завершению первую нашу программу. Замены Олегу у нас так и не было - мы трое, а теперь уже двое, были одним целым, у нас появился свой ритм жизни, свое, как говорят "поле", и мы берегли его, очень осторожно заводя разговоры даже друг с другом о расширении состава группы, но эти разговоры становились все более невнятными и как-то сами собой угасли - нам было неплохо вдвоем.
Витька продолжал проверять свои песни, показывая их Майку, и не только ему - у Майка постоянно были гости, они принимали живейшее участие в обсуждении новых произведений, вернее, не в обсуждении, а в убеждении Витьки, что песню, которую он только что спел, безусловно стоит включить в программу, что она хорошая, что она очень хорошая, что она очень-очень хорошая.
- Но ведь текст дурацкий, - говорил Витька. Я знал, что он кривит душой - на написание текстов он тратил, как я уже говорил, много времени и дурацкими их, кончено, не считал. Он постоянно боялся выглядеть безграмотным, выглядеть, как большинство длинноволосых певцов рок-клуба с их высокопоэтическими откровениями о любви и мире. Его убеждали, что текст хороший, потом начиналась волынка с музыкой. Когда наконец Майк говорил, что Витька просто ненормальный, что такой мнительности он еще ни у кого не встречал, Цой сдавался, улыбался и соглашался, что, возможно, после подработки, после редактирования, когда-нибудь песня будет включена в число предназначенных для исполнения на зрителях.
Окончательно мы прекратили заниматься поисками новых членов нашей группы когда получили заверения от Майка и БГ, что случись у нас концерт, их музыканты и они сами всегда окажут нам посильную помощь, а так же в том, что мы и вдвоем выглядим прилично. После этого мы немного переделали аранжировки, заполнив пустые места, предназначенные для басовых и барабанных рисунков, и стали практически готовы к полноценным квартирным концертам. Но что-то той осенью с "квартирниками", как назло, было затишье, и ленинградским любителям нетрадиционной рок-музыки никак не могла представиться возможность познакомится с новой супергруппой.
У Гены было все как всегда - на магнитофоне вертелась лента, пел Шевчук. Последнее время он часто стал приезжать в Ленинград, и все время привозил Гене свои новые работы. Гостей, кроме нас и Бориса, у Гены сидело человек пять, все пили чай, беспрерывно курили и говорили о чем-то своем, не обращая на нас внимания. Борис был одет в синий строгий костюм, вызывавший на концертах агрессивную ненависть молодых любителей Black Sabbath и Whitesnake, но здесь костюм никого не шокировал - компания на этот раз у Гены собралась приличная. После приветствий и ничего не значащих первых фраз Борис подсел к нам поближе и сказал:
- Ну вот. Мы закончили только что новый альбом.
- Какой? - прервали мы его.
- Ориентировочно он будет называться "Треугольник". Но дело не в этом. Тропилло сейчас более или менее свободен, я с ним говорил о записи вашего альбома. Сказал, что группа очень хорошая, молодая и интересная. Я думаю, что вам не потребуется много времени для записи. А я наконец-то попробую поработать в качестве продюсера, если вы, конечно, не против.
- О чем ты говоришь, Боря, конечно, мы согласны, - сказал Витька. - Спасибо тебе огромное. Это все очень здорово.
- Ну, спасибо пока не за что.
- Как это не за что? За то, что с Тропилло договорился.
- Да, вот еще что. Вы подумали, какой звук вам нужен, барабаны и все остальное?
- Ну, барабанщика у нас нет... Может быть, вы поможете, в смысле - АКВАРИУМ. Я хотел бы все-таки электрическое звучание, ну, может быть, полуакустику... Хотелось бы сделать звук помощней - все-таки это наш первый альбом, нужно сделать его ударным - это же наше лицо, первый выход к слушателям.
- Ребята, я об этом уже думал. Как вы смотрите на то, чтобы поиграть для АКВАРИУМА - соберемся дома где-нибудь, тихо-спокойно, вы покажете материал, а мы решим, кто чем может помочь. Тропилло заодно послушает. Ему ведь тоже нужно знать, что он будет писать. Вы, вообще, готовы сейчас что-нибудь показать?
- Сейчас - это когда?
- Ну, скажем, на этой неделе.
- Конечно, готовы. У нас недавно "квартирник" был - все было чисто сыграно. Мы можем и на этой неделе. Как у тебя с работой, Леша?
- Я могу во второй половине дня в любой день, хоть завтра.
- Вот и чудненько. Мы созвонимся с тобой, Витька, или с тобой Лешка, наверное, завтра. - Борис вытащил из кармана большую растрепанную записную книжку, полистал ее, что-то почитал в ней и сказал: - Да, завтра мы собираемся у Тропилло, весь АКВАРИУМ, я всем объясню ситуацию и позвоню вам. Кстати, Витька, у тебя есть записная книжка, в которую ты записываешь свои дела на неделю вперед?
- Нет, - сказал Витька.
- Счастливый человек. Но, скоро, я думаю, она тебе понадобится. Да, вот еще что. У вас название все прежнее - ГАРИН И ГИПЕРБОЛОИДЫ?
- Знаешь, Боря, - Цой улыбнулся, - мы как раз, когда сюда шли, решили подумать насчет нового. Я думаю, из одного слова что-нибудь - хочется найти нечто броское, яркое.
- Совершенно правильно. Мне тоже ваш ГАРИН не очень нравится. Это немного старовато. Вы же новые романтики - исходите из этого.
- Подскажи.
- Хм, подскажи... Давайте вместе.
И снова началась волынка с перебиранием существительных. К этому подключились все сидящие у Гены гости и сам Гена. Через час безуспешных попыток выбрать подходящее название мы остановились и решили переждать - наши головы явно нуждались в отдыхе - они уже были забиты короткими словами, как небольшие орфографические словари. Время было позднее, и мы, простившись с Геной, отправились на метро. Бориса с нами не было, - он, как мы видели по размерам его записной книжки, был страшно обременен делами и убежал от Гены сразу после беседы с нами. Мы снова шли по Московскому, лил дождь, в черных лужах отражались яркие шары уличных фонарей, на крышах и фасадах домов горели разноцветные трубки, сплетенные в буквы и слова.
- Да-а-а... Вот проблема, - сказал Витька, - название не придумать. Что мы там насочиняли?
Перед нами на крыше одного из домов, стоявшего метрах в пятидесяти от метро, куда мы направлялись, горела красная надпись - "КИНО".
- "Кино" - говорили? - спросил меня Витька.
- Да говорили, говорили, еще когда сюда шли.
- Слушай, пусть будет - КИНО - чего мы головы ломаем? Какая в принципе, разница? А слово хорошее - всего четыре буквы, можно красиво написать, на обложке альбома нарисовать что-нибудь.
- Ну, если тебе нравится, то, конечно, можно...
- Да не особенно-то мне и нравится, просто нормальное слово, удобное. Запоминается легко. Давай, Леша, оставим?..
- Ну давай, а то действительно - что мы, как болваны, - кино, так кино. Не хуже, во всяком случае, чем АКВАРИУМ, КИНО!
Витька теперь часто встречался с Марьяшей - это была очень милая барышня, веселая, боевая художница, работавшая в ленинградском цирке заведующей костюмерным цехом и постоянно таскавшая нам оттуда забавные тряпки - жабо, кружевные рубахи, расшитые фальшивым золотом жилетки и прочие списанные части цирковых костюмов. Я тоже пер из ТЮЗа все, что подлежало списанию, и в результате у нас с Витькой уже был кое-какой гардероб, который мы берегли для предстоящих концертов. Марьяше очень нравилась группа, носившая теперь скромное название КИНО и, в особенности, ее руководитель - Витька. Она была умна и понимала, что музыка для него в данный момент - это главное, и не отвлекала от творчества, а наоборот - поддерживала, помогала нам чем могла и не обижалась, когда время репетиций сокращало ее время общения с Витькой.
Мы вошли в знаменитую, правда, в довольно узких кругах, студию, где родились все альбомы АКВАРИУМА, в студию таинственного и неуловимого Андрея Тропилло. Несколько комнаток, выделенных под студию звукозаписи охтинским пионерам и школьникам, были завалены разнокалиберной полуразобранной и полусобранной аппаратурой - здесь, видимо, шел постоянный процесс обновления, из трех старых пультов собирался один новый, из одного длинного шнура - три коротких, на стенах висели гроздья микрофонов разных марок. Проходя по комнате, мы натыкались то на одинокий барабан без пластика, то на гитару без грифа, ноги попадали в капканы из гитарных струн, петли которых валялись там и сям на полу. Сама камера звукозаписи была, правда, в идеальном порядке, но мы увидели ее чуть позже, а сейчас мы видели пока только хозяина этого местечка. Андрей Тропилло был одет в серые просторные брюки, висевшие мешком, войлочные домашние тапочки и какой-то серенький свитерок.
Прямо вслед за нами приехали Фан, Дюша и Сева. Все были в сборе и можно было начинать.
- Вы барабаны пишете? - спросил Тропилло.
- Да вообще-то надо бы, - начал Витька.
- А-а-а, у вас барабанщика нет, - понял звукорежиссер, - Хорошо. Драм-машину хотите?
- Драм-машину?
- Витька, попробуй с машиной, - посоветовал Борис, - это интересно, ново и необычно. Новые романтики - новый звук.
- Хорошо, давайте попробуем.
Тропилло быстренько вытащил откуда-то драм-машину, и ею немедленно занялся Фан - мы с Витькой даже не подходили к такому чуду.
- Ну, проходите в камеру, - пригласил нас Тропилло.
Мы прошли в камеру звукозаписи - уютную, красивую, чистую и изолированную. Так был полный порядок - стояли уже два стула, две стойки с микрофонами для нас и наших акустических гитар, лежали шнуры для электрических гитар, стояли барабаны для отсутствующего барабанщика... Мы настроили инструменты - Витька двенадцатиструнку, я - электрогитару, взятую напрокат у Бориса.
- Сегодня будем писать болванки.
- Чего? - не поняли мы звукорежиссера.
- Болванки, - повторил Тропилло. Он сидел в аппаратной, говорил нам в микрофон, что нужно делать, и мы видели его через небольшое застекленное окно. Рядом с Тропилло торчали головы Бориса, Дюши, Севы и Фана, который уже что-то выжимал из драм-машины - какое-то пшиканье, шлепанье и бряканье.
- Бас пишем сегодня? - спросил Андрей у нас.
- Бас-гитары нет, - печально ответил Витька.
- Ладно, потом. Пишем акустику и вторую гитару. Рыба, играй подкладку, соло наложишь вместе с голосом. Поняли?
- Поняли.
- Ну, порепетируйте, отстроим заодно драм-машину.
Мы никак не предполагали, что с драм-машиной у нас будет столько возни. Тогда мы впервые столкнулись с этой штукой и никак не могли удержаться в нужном ритме - все время улетали вперед. Все дело было в том, что машину было очень плохо слышно, и Витькина гитара забивала пшиканье этого аппарата, а когда возникала пауза, то выяснялось, что мы опять вылезли из ритма. Поскольку закоммутировать машину иначе было невозможно, то решение проблемы нашел Фан - он стал размашисто дирижировать нам из аппаратной, мы смотрели на него и кое-как записали несколько болванок, придерживаясь нужного ритма.
Время нашей записи уже перевалило за две недели, а до конца было еще довольно далеко. Витька наконец решил, какие песни точно должны войти в альбом и насчитал четырнадцать штук, а записаны было еще только семь или восемь. Мы писали по новому методу Тропилло - блоками по несколько песен, доводя работу над ними до полного завершения - с голосом, подпевками и всем остальным. И вдруг мы спохватились - меньше недели оставалось до нашего первого рок-клубовского концерта. Пора уже было что-то решать с составом, и главный вопрос встал о барабанах - кто за ними будет сидеть? Фан сказал, что может смело играть на бас-гитаре - он уже выучил все песни, пока мучился с драм-машиной в аппаратной Тропилло, а БГ предложил:
- А почему бы вам не использовать драм-машину и на концерте? Это будет очень необычно и очень здорово.
- А как это сделать? Ее нужно на каждую вещь перестраивать, - засомневался Витька, но не отверг эту идею.
- А мы запишем ее на магнитофон, - сказал я. - И будем работать под фонограмму.
На том и порешили. Можно смело сказать, что КИНО было первой группой в Ленинграде, использовавшей на сцене фонограмму с записью драм-машины, - шел 1982 год, и о таких технических новшествах никто еще даже не думал.


За день до концерта всех, кто должен был играть, собрали в рок-клубе для инструктажа. Инструктаж заключался, в основном, в перечислении страшных кар, которым мы можем подвергнуться, если вдруг захотим исполнить неожиданную какую-нибудь незалитованную или незаявленную песню. Выслушав все эти угрозы, под завязку мы получили приказ руководства - быть завтра в клубе не позже семи утра для того, чтобы куда-то поехать за аппаратурой, погрузить, привезти и разгрузить ее в клубе и помочь готовить зал к концерту всем, кому только потребуется какая-либо помощь - от сантехников до контролеров, проверяющих билеты.
Солнечным воскресным утром редкие прохожие, по какой-то нужде случившиеся в выходной день в такую рань на улице, могли наблюдать двух молодых людей, печально околачивающихся возле запертых дверей Дома народного творчества. Этими энтузиастами народного творчества были, разумеется, мы с Витькой - никого из присутствующих на вчерашнем инструктаже, включая и самих инструкторов не было и в помине. Мы притащили с собой гитары, магнитофон для фонограммы и огромную сумку с нашими сценическими костюмами, стояли теперь со всем этим добром на пустынной улице Рубинштейна и "ждали свежих новостей".
Приехала Марьяша с коробочками грима, и мы поднялись на второй этаж в отведенную для нас гримерку, потом притащили туда все наше добро из Таниного кабинета и начали готовиться к выходу на сцену - до начала действа оставался один час.
Все праздношатающиеся за кулисами юноши и девушки, музыканты и их поклонники и поклонницы сбежались к нашей гримерке и, заглядывая в дверь, подсматривали, как и во что мы наряжаемся для нашего первого шоу. Они с удивлением взирали на Цоя, на его кружева, кольца с поддельными бриллиантами, на вышитую псевдозолотом жилетку, на его аккуратный и изысканный грим, совершенно не похожий на грубо размалеванные рожи хард-рокеров, и на Франкештейна, в которого Марьяна превратила меня с помощью грима, лака для волос и объединенных гардеробов ТЮЗа и Госцирка.
Пришел Коля Михайлов и сказал, что через десять минут мы должны начинать. Все было готово и все были в сборе - Борис уже сидел в углу сцены с настроенным магнитофоном и заряженной фонограммой, Фан был готов к бою и стоял в левой кулисе с бас-гитарой, Дюша в плаще и широкополой шляпе шевелил пальцами, готовясь наброситься на рояль, и мы с Витькой, завершив последние приготовления, подошли к выходу на сцену. Но заметив, что занавес опущен, вышли и спрятались за колонками.
Поднялся занавес, и вышел на авансцену Коля Михайлов, исполняющий обязанности конферансье. "Молодая группа... первый раз у нас... будем снисходительны... КИНО..." - так он говорил с залом минуты три, потом повернулся и ушел в кулису. В ту же секунду из этой кулисы раздался жуткий, нечеловеческий, страшно громкий вопль: "А-а-а-а!!!" Это была моя режиссерская находка. В зале засмеялись. Орал из кулис Дюша - у него был очень сильный высокий голос и достаточно большие легкие, так что продолжая страшно орать, он медленно вышел на всеобщее обозрение, прошел по авансцене к роялю и, еще стоя, крича и вращая глазами, ударил по клавишам. В этот момент Борис точно включил фонограмму, я, Витька и Фан появились на сцене из-за колонок и заиграли самую тяжелую и мощную вещь из тогдашнего репертуара: <Я - асфальт!>
Тридцать положенных нам минут мы работали, как заведенные. Перерывы между барабанными партиями песен на фонограмме составляли в среднем семь-восемь секунд, а Борис не останавливал фонограмму, боясь выбить нас из колеи. И правильно делал - концерт прошел на одном дыхании. Зал, правда, по-моему, совершенно не понял сначала, что вообще происходит на сцене - настолько группа КИНО была непохожа на привычные ленинградские команды. Потом, где-то с середины нашего выступления, зал все-таки очнулся от столбняка и начал реагировать на наше безумство. Мы отчетливо слышали из темной глубины вопли нашего официального фана Владика Шебашова: "Рыба, давай!!! Цой, давай!!!" и одобрительные хлопки примерно половины зала. Другая половина крепко уважала традиционный рок и была более сдержанна в выражении восторга новой группе, но, как я понял, особенной неприязни мы у большинства слушателей не вызвали.
Фонограмма барабанов к заключительной песне "Когда-то ты был битником" была записана с большим запасом - мы планировали устроить небольшой джем, что и проделали не без успеха. Борис оставил исправно работающий магнитофон, схватил припрятанный в укромном уголке барабан, с каким ходят по улицам духовые оркестры, и с этим огромным чудовищем на животе, полуголый, в шляпе и черных очках, торжественно вышел на сцену, колотя по барабану из всех сил, помогая драм-машине. С другой стороны сцены внезапным скоком выпрыгнул молодой и энергичный Майк с гитарой "Музима" наперевес и принялся запиливать параллельно со мной лихое соло "а ля Чак Берри". И наконец, сшибая толпившихся за кулисами юношей и девушек, мощный словно баллистическая ракета, вылетел в центр сцены наш старый приятель Монозуб (он же Панкер). В развевающейся огромной клетчатой рубахе, узеньких черных очках на квадратном лице и с еще непривычным для тогдашней рок-сцены саксофоном в руках, он был просто страшен. К тому времени Панкер оставил свою мечту стать барабанщиком и поменял ударную установку на саксофон, решив попробовать овладеть теперь этим инструментом. К моменту своего сценического дебюта он еще не освоил сакс и извлечь из него какие-нибудь звуки был не в силах. Но оказавшись на сцене в разгар концерта, сзади - мы с Цоем, по левую руку БГ и Фан, по правую - Майк и Дюша, он увидел, что все пути к отступлению отрезаны и так отчаянно дунул в блестящую трубку, что неожиданно для нас и самого себя саксофон заревел пронзительной чистой нотой "ми". В зале от души веселились - такого энергичного задорного зрелища на рок-клубовской сцене еще не было. На подпольных сейшенах случалось и круче, но в строгом официальном клубе - нет.
Мы закончили, поклонились и с достоинством пошли в свою гримерку, услышав, как Коля Михайлов, выйдя на сцену, чтобы представить следующую группу, растерянно сказал:
- Группа КИНО показала нам кино...
Запись альбома продолжалась с переменным успехом. То у Тропилло в студии была какая-нибудь комиссии, то мы не могли отпроситься со своих табельных мест, то еще что-нибудь мешало. Однажды Витьке пришлось даже съездить на овощебазу вместо Тропилло, а Андрей в это время записывал мои гитарные соло, Севину виолончель и Дюшину флейту на песню "Мои друзья". Борис поиграл на металлофоне в <солнечных днях" и <Аллюминиевых огурцах" - милейшей песенке, написанной Витькой после "трудового семестра" - работы в колхозе вместе с сокурсниками по училищу. Он говорил, что под дождем, на раскисшем поле огурцы, которые будущим художникам приказано было собирать, имели вид совершенно неорганических предметов - холодные, серые, скользкие, тяжелые штуки, алюминиевые огурцы. Вся песня была веселой абсурдной игрой слов, не абсурднее, правда, чем многое из того, что приходилось делать тогда Витьке, мне, Марьяше и нашим друзьям.
Лето восемьдесят второго пролетело незаметно -я еще раза два съездил в Москву. Витька с Марьяшей - на юг, мы славно отдохнули и в начале осени снова встретились у меня на Космонавтов.
Я отчитался Витьке о проделанной работе в смысле договоров о концертах в Москве, Витька отчитался о своей творческой деятельности - показал несколько новых песен, которые мы немедленно принялись обрабатывать. Марьяша ни в чем не отчитывалась, но взялась достать нам студенческие билеты, вернее, себе и мне - у Витьки такой имелся. Студенческие билеты, как известно, дают возможность пользоваться железнодорожным транспортом за полцены, и мы решили не пренебрегать этим. Как я уже говорил, Марьяша была художницей, и для нее переклеить фотографии на билетах и пририсовать печати было плевым делом. Она раздобыла документы, выправила их как полагается, и мы стали окончательно готовы к гастролям.
Я почти через день теперь созванивался с представителями московского музыкального подполья, мы без конца уточняли суммы, которые КИНО должно было получить за концерты, место и время выступлений и все остальное - я и не подумал, что возникнет столько проблем. Говорить по телефону из соображений конспирации приходилось только иносказательно - не бай Бог назвать концерт - концертом, а деньги - деньгами.
- Привет.
- Привет.
- Это я.
- Отлично.
- Ну, у меня все в порядке.
- У меня тоже. Я сейчас иду на день рождения, моему другу исполняется двадцать пять.
Это означало, что двадцатого мы должны быть в Москве. Все разговоры велись в таком роде и развили у мены бешенную способность читать между строк и слов и находить всюду, в любой беседе скрытый смысл. Способы передачи информации импровизировались на ходу - у нас не было точно установленных кодов, и поэтому иной раз приходилось долго ломать голову, чтобы разобраться, что к чему.
- У тебя есть пластинка Битлз 1965 года? - спрашивали меня из Москвы?
"Что бы это значило, О пластинке речь - может быть, хотят мне ее подарить? Или здесь дело в цифрах?"
- Тысяча девятьсот шестьдесят пятого? - переспрашивал я.
- Да, шестьдесят пятого, - отвечали подпольщики из столицы.
Ага, все ясно. Шестьдесят пять рублей обещают нам за концерт. Теперь нужно выяснить - каждому или шестьдесят пять на двоих.
- Да, - говорил я, - я ее очень люблю, но у меня, к сожалению, нет ее в коллекции. А у тебя их, случайно, не две?
- Две, - говорили мне.
Отлично! Значит - каждому.
- Вообще-то она мне, конечно, нравится, но сейчас я больше торчу от XTC года так восьмидесятого, восемьдесят первого, - начинал я сражаться за процветание нашего коллектива.
- У меня уже есть две штуки, и я хотел бы еще две. - Восемьдесят каждому! Вот чего я хотел!
- Я не люблю новую волну, - холодно говорил менеджер из Москвы. - Расцвет рока - это все-таки семьдесят пятый год.
- Пожалуй, - соглашался я. Пусть будет семьдесят пять мне и семьдесят пять Витьке, по тем временам это было очень много.
Но такое случалось не часто. Обычно нам платили от тридцати до шестидесяти рублей каждому и иногда покупали обратные билеты, а иногда - нет. Кое-какие деньги приносила также торговля лентами с записями нашего первого альбома, которую я наладил в Москве довольно лихо - мы привозили лент по десять и продавали что-то такое рублей на пять дороже стоимости ленты. Но и это было от случая к случаю - иногда в ленинградских магазинах пропадала чистая лента и это подрывало наше благосостояние.
После нескольких удачных экспериментов нам очень понравилось ездить в Москву, и мы же были всегда готовы сорваться туда по первому требованию. Марьяша ездила с нами и помогала кое-чем кроме грима и костюмов - стояла, например, на стреме во время концертов - как-то раз нам пришлось просто бегом бежать из подвала, где мы успели, правда, отыграть всю программу, и я ухитрился даже вырвать на бегу деньги у мчавшегося бок о бок с нами менеджера. Бежали мы не от разгневанных зрителей - те-то были в восторге и сначала вовсе не хотели нас отпускать, а теперь вот сами бежали в другую сторону, как им было приказано, отвлекая на себя следопытов КГБ, приехавших познакомиться поближе с группой КИНО.
Случались и спокойные, солидные концерты - в МИФИ, с ЦЕНТРОМ в первом отделении, например. Вообще в МИФИ мы играли несколько раз и это было, пожалуй, любимым нашим местом. Артем Троицкий раздухарился и устроил нам выступление в пресс-центре ТАСС, где мы опять-таки всем понравились. Мы очень полюбили московскую публику - она была прямо полярна ленинградской. Если в Ленинграде все подряд критикуют всех (как вы могли заметить по мне и по моей повести), то в Москве почему-то все всем восторгались. И это было нам очень приятно - стоило нам оказаться в столице, как из начинающей малоизвестной рок-клубовской команды мы превращались в рок-звезд, известных всей андерграундной московской рок-аудитории. Мы продолжали работать вдвоем - Петр Трощенков выбрался с нами только раз или два - работа в АКВАРИУМЕ отнимала у него много времени, и мы оставались дуэтом.
Витька продолжал писать, и материала для второго альбома у нас уже было более чем достаточно. Теперь, когда мы разделили обязанности и всеми административными вопросами стал заниматься я один, мой товарищ начал наседать на меня и все чаще и чаще требовал, чтобы я поскорее подыскал студию для новой записи. К Тропилло мы решили пока не обращаться - он очень много работал с АКВАРИУМОМ, и мы не хотели лишний раз его напрягать. Борис снабдил меня длинным списком телефоном знакомых звукооператоров, сказав, что ни, в принципе, могут записать любую группу, но уговорить их и заинтересовать именно в нашей записи - это уже мои проблемы. И я время от времени звонил, и с каждым звонком мои надежды на успешный поиск в этом направлении становились все призрачнее и призрачнее.
Но я продолжал звонить, уже почти не рассчитывая на приглашение в студию и прокручивая в уме иные возможные варианты.
- Группа КИНО? - переспросили меня однажды по телефону на мой вопрос о записи.
- Да.
- Можете сейчас приехать. Часов до двенадцати ночи я могу вами заняться.
Мы будем через полтора часа. Спасибо большое, - сказал я, повесил трубку и в ужасе стал думать, как реализовать мое обещание. С Андреем - звукорежиссером из Малого драматического театра я до этого уже несколько раз созванивался, знал его условия и возможности. Его студия нас устраивала - там можно было писать все, включая живые барабаны. Но сейчас было семь часов вечера и я не знал, во-первых, дома ли Витька, во-вторых - захочет ли и сможет ли он сейчас поехать на запись, в-третьих, ни барабанов, ни барабанщика у нас до сих пор не было.
Я позвонил Витьке, который, на счастье, оказался дома.
- Витька, привет. Есть возможность сейчас поехать в студию.
- Сейчас? Я чай пью. Я сейчас не могу. Что за гонка? Я чай пью. Я сейчас не могу...
О, благодарная, легкая и приятная работа администратора!
- Так что? Решай - отменять мне все или поедем все-таки?
- Ну, я не знаю... А барабаны что?
- Я постараюсь сейчас найти.
- Ну, если найдешь, то поедем. Перезвони мне, когда все выяснишь.
- Хорошо.
Барабаны, барабаны... Я листал свою записную книжку и звонил всем подряд, спрашивая, нет ли случайно сегодня на вечерок барабанов или барабанщика? Многие удивлялись такому необычному вопросу, но легче мне от этого не делалось. Когда я дошел до буквы "И" и позвонил Жене Иванову - лидеру группы ПЕПЕЛ, какая-то надежда появилась.
- Запиши телефон, - сказал Женя. - Зовут его Валера Кирилов. Это классный барабанщик, если он захочет, то поможет вам. Но я не знаю, захочет ли...
Я полетел к Витьке, который слава Богу, уже допил свой чай и перестал играть в игру "директор - художественный руководитель". Стоянка такси находилась рядом с его домом и мы помчались на Суворовский - тут, наконец, я услышал благодарность от художественного руководителя за свою оперативность. Репетировать нам ничего не требовалось - все давно было готово, инструменты в порядке, оставалось только объяснить барабанщику что к чему, но, по словам Жени Иванова, Валерка был профессионалом и объяснять особенно ему ничего было не нужно.
Валерка встретил нас на лестнице своего дома - он уже спускал барабаны вниз. Мы быстро поздоровались, еще раз поблагодарили его, подхватили кто что мог и в одно мгновение погрузили установку в такси, втиснулись сами и рванули к Малому драматическому.
- Что вы играете-то? - улыбаясь спросил у Витьки Кирилов.
- Биг-бит.
- А-а, ясно. Нет проблем.
Да, биг-бит. Мы планировали для первого раза записать четыре-пять песен: "Весну", "Лето", "Я из тех...", "Последний герой", а там видно будет, как дело пойдет. Последние Витькины песни были более жесткими и холодными, чем материал "Сорока пяти", но были и чисто биг-битовые вещи "а ля Нил Седака" - "Весна", например.
Мы прошли через вахту театра, сказав бабушке, сидевшей в стеклянной будочке, что мы к Андрею. Звукооператор Андрей встретил нас приветливо, провел в студию, сказал, чтобы мы с Витькой настраивались, а сам пошел с Кириловым устанавливать барабаны. Все происходило в этот день удивительно быстро и складно - часа за три мы записали болванки четырех песен, и получилось это очень неплохо. Кирилов, действительно оказался классным барабанщиком - он все схватывал на лету и проблем с барабанами не было никаких. Время близилось уже к закрытию метро, когда мы закончили запись и договорились с Андреем о следующей сессии. Загрузив барабаны Кирилова в такси, мы еще раз поблагодарили его и расстались с этим удивительно бескорыстным музыкантом.
К сожалению, эту запись мы так и не довели до конца - Витьке вдруг разонравилась эта студия, звук записанных барабанов, хотя, на мой взгляд, он был вполне достойным. Мы собрались в Малом драматическом еще раз, записали голос, и Витька, забрав ленту себе, сказал, что пока на этом остановимся. У него не было настроения писать дальше - это было заметно. Отношения наши продолжали оставаться превосходными, он сказал, что просто устал и ему нужно сосредоточиться, чтобы записать полноценный альбом. А пара песен из записи в Малом драматическом потом так никуда и не вошла...
Около семи утра
В феврале планировалось провести очередной концерт в рок-клубе - на этот раз должны были играть только две группы: в первом отделении - КИНО, во втором - АКВАРИУМ - как бы группы-побратимы.
Неотвратимо уже встала перед нами необходимость расширения состава группы - музыка, которую теперь писал Витька, могла звучать только в электричестве, с полным составом. Во всяком случае, на рок-клубовский концерт музыканты нам были нужны в обязательном порядке - прибегать опять к помощи АКВАРИУМА мы не хотели - в глазах публики мы бы утратили свое лицо, тем более что АКВАРИУМ работает в том же концерте.
Перед тем как уйти в армию, Олег - наш Гиперболоид - работал в одной командочке параллельно с нами, играл с ней на разных свадьбах, вечеринках - подхалтуривал, одним словом. Командочка, впрочем, была некоммерческой направленности: вокалист обожал Джона Леннона, гитарист торчал от КРИДЕНС - со вкусом у ребят было все в порядке. Я тогда познакомился с этой группой и теперь решил попытать счастья и созвонился с басистом - Максом. Выслушав мои предложения и условия, Макс согласился играть с КИНО в качестве сессионного музыканта. Я начал ездить к нему, он тоже жил в Купчине, недалеко от меня, и репетировать с ним Витькин материал.
Сам Витька теперь сидел дома с Марьяшей - они снимали квартиру где-то на Гражданке, и особенно не утруждал себя поездками к новому басисту и репетициями с ним. Он сказал, чтобы я подготовил его, а потом чтобы мы приехали и Витька "примет работу". И я готовил Макса к этому экзамену и успел подружиться с ним. Мы встречались с его приятелем - гитаристом Юркой Каспаряном, играли рок-н-роллы и Виткины песни, беседовали о роке, пили чай, слушали музыку - рок-н-роллы Creedence и Beatles, которые обожал Юрка.
Однажды я ехал к Витьке на Гражданку - вышел из метро "Площадь Ленина" и ждал троллейбуса, на котором нужно было проехать еще с полчаса, чтобы добраться до Витькиного дома.
- Привет, - услышал я знакомый голос, повернул голову и увидел Макса с бас-гитарой в чехле, а рядом с ним - Юрку. Юрка тоже был с гитарой в руках - они, как выяснилось, ехали домой с какой-то очередной то ли халтуры, то ли репетиции, то ли еще чего-то.
- Вы сейчас свободны? - спросил я Макса и Юрку.
- Свободны.
- Поехали к Витьке. Я как раз сейчас к нему на репетицию.
Макс ты уже можешь показать, что ты там напридумывал, может быть, Юра, и ты что-нибудь поиграешь - хотите? Можно попробовать.
- С удовольствием, - ответили продрогшие уже музыканты. Когда мы приехали к Витьке и представил ему кандидатов в концертный состав КИНО, Витька увел меня на кухню и неожиданно устроил мне небольшой нагоняй - впервые за время нашей дружбы и совместной работы. Он был страшно недоволен тем, что я привел к нему в дом незнакомого ему человека - Каспаряна.
- Что ты водишь сюда, кого тебе в голову взбредет? - говорил он, хотя я впервые привел незнакомого ему человека, да и то по делу.
- Послушай его, - говорил я, - он неплохой, вроде, гитарист, может быть, пригодиться на концерте...
- Ничего я не хочу слушать. С Максом сейчас будем репетировать. И без меня не решай вопрос - кто у нас будет играть!
- Я ничего не решаю. Я тебе привел человека, чтобы ты сам посмотрел и решил. И вообще, я со своими обязанностями справляюсь, по-моему, и еще ни разу ничего не обломил - что ты ругаешься-то?
Мой друг быстро остыл - роль суперзвезды ему удавалась только в присутствии Марьяши, которая поддерживала и культивировала развитие в этом направлении, сейчас же он пришел в себя и успокоился.
Мы поиграли втроем - Юрка наблюдал и не принимал участия в репетиции, под конец Витька все-таки решил попробовать его и предложил поиграть соло в нескольких песнях. Юрка начал играть в своей рок-н-ролльной манере и вызвал же бурю протеста - это стиль нас не устраивал. Тогда юный поклонник Creedence взял себя в руки и стал обходиться с гитарой более сдержанно.
- Ну, вот так еще ничего. В принципе, на концерте можно попробовать поиграть вчетвером, - сказал Витька.
Юрка и Макс уехали, а я задержался - нужно было еще решить ряд вопросов относительно концерта. Тут Витька снова вызвал меня на кухню и вдруг извинился передо мной за резкость - чем безмерно удивил меня - я воспринял его недовольство появлением Юрки как должное. Витьке же явно было не по себе - таких разборок у нас раньше никогда не возникало и он сказал, что надеется на то, что не возникнет и впредь.
- Поработай с Юркой, - сказал он мне примирительно, - порепетируйте с ним - вы же рядом живете. Я думаю, что все будет нормально.
Я тоже думал, что все будет нормально, и начал ездить к Каспаряну и играть с ним. Он был очень милым парнем - у таких людей, по-моему, не бывает врагов. Мы чудесно проводили время, играли, беседовали и отрабатывали нюансы программы.
Этот зимний рок-клубовский концерт КИНО - АКВАРИУМ оставил у меня самые приятные воспоминания, и у большей части моих друзей - тоже. Единственным темным пятном была едкая рецензия в рукописном журнале "Рокси" - там говорилось, что то не так, это не так, у Рыбы, мол, ширинка на сцене расстегнулась и вообще, мол, концерт был поганый. Почему поганый, я из статьи так и не понял.
Сила воздействия, как известно из физики, равна силе противодействия, а в наших условиях сила противодействия давлению властей на рок-группы со стороны этих самых групп, зачастую, преобладала над силой, с которой городские власти давили на рок-клуб. Пред концертом с Борисом Гребенщиковым и Витькой была проведена в рок-клубе беседа. Разговаривал с ними представитель КГБ, курирующий ленинградский рок. Смысл беседы заключался в предостережении музыкантов от различных сценических вольностей. Разумеется, беседа вызвала обратное действие - концерт прошел на грани истерики. КИНО с АКВАРИУМОМ работали так, словно бы находились на сцене в последний раз, что, впрочем, было не далеко от истины.
Мы играли первым номером - расширенный состав КИНО: мы с Витькой, Каспарян, Макс и приглашенный в качестве сессионщика джазовый барабанщик Боря, мой старый знакомый. Марьяша в этот раз постаралась от души и наш грим, я уж не говорю о костюмах, был просто шокирующим. Ансамбль звучал достаточно сыгранно, Витька играл на двенадцатиструнке, мы с Каспаряном дублировали соло, и звучала все, кажется, довольно мощно. В отличие от традиционных красивых поз ленинградских старых рокеров, мы ввели в концерт уже откровенно срежиссированное шоу - я иногда оставлял гитару и переключался на пластические ужасы - например, в фантастической песне "Ночной грабитель холодильников" я изображал этого самого грабителя.
Мы играли в основном быстрые, холодные и мощные вещи "Троллейбус", "Время есть", "Электричка", "Грабитель" и прочие подобные забои. Единственным, пожалуй, исключением были "Алюминиевые огурцы", в которые Юрка влепил свое рок-н-ролльное соло, но, возможно, на концерте это было и неплохо - часть зрителей выразила одобрение этому кивку в старую музыку.
Мы репетировали с Максом и Юркой, кое-что уже подготовили к записи нашего нового альбома и сделали даже вокальное сопровождение - разложили на три голоса рефрен
"Восьмиклассницы" и еще нескольких песен.
Однажды Витька мне позвонил и сказал, что он решил немедленно приступить к записи.
- А где? - поинтересовался я. Идея была неожиданной - мы не собирались ничего писать раньше, чем через месяц-другой.
- Нужно все-таки опять с Тропилло договариваться, - сказал Витька. - Давай этим займемся.
- Ну, хорошо, - согласился я, - с Тропилло мы договоримся. Тогда тебе срочно нужно начинать с нами репетировать - с Максом и Юркой.
- Нет, я думаю, что мы снова все сделаем с АКВАРИУМОМ. Это профессионалы, они сделают все как надо. Наши ребята еще не готовы. Новый альбом должен быть по музыке безупречным - они этого сделать не смогут.
- Нет, я не согласен, - сказал я. - В таком случае нужно подождать, пока Юрка с Максом отточат. Мы должны делать этот альбом своим составом.
- Не надо меня учит, как мне делать мой альбом.
- Витя, если это ТВОЙ альбом, делай его, пожалуйста, как хочешь. А если это альбом КИНО, то это должно быть КИНО.
- Леша, если у тебя такое настроение, то ведь я могу записать альбом без твоей помощи.
- Пожалуйста, - сказал я и повесил трубку.
Больше мы с Витей не созванивались никогда. "Мы странно встретились и странно расстаемся..." Дурацкий спор вдруг стал причиной совершенно дикого разрыва - группа КИНО перестала существовать. Это было как-то странно - совершенно, казалось бы, на пустом месте - ну, повздорили, ну, помирились... Но мы не вздорили и, соответственно, не мирились. Я чувствовал, что напряжение внутри КИНО в последние месяцы росло - и вот прорвалось...
Я заезжал иногда к Каспаряну - Витька ему тоже не звонил, мы играли немного, а потом я перенес свою музыкальную деятельность в Москву - стал ездить туда каждую неделю и играть дуэтом с Сережкой Рыженко. С Юркой, естественно, я видеться тоже перестал.
Однажды, месяца два спустя, я встретил его случайно на улице и узнал, что Витька позвонил ему и предложил играть, Ну, в добрый час...